В зоне покоя (Ростислав Дормидонтов)

Рис. Б. Мокина

- Ефимка-то? Да он же блаженный! Вот! - И егерь Мурашов покрутил пальцем у виска.

- Точно, - подтвердил второй егерь Кирпичев. - От него и жена ушла, потому как придурок он.

- Прилип, как клещ, к зоне покоя, окопался на кордоне и никого не пускает.

- Может, меня все же пустит? - спросил солидный охотник, живот которого еле помещался в заграничной охотничьей куртке. - Досадно пустым уезжать. Две ночи проходили - ни одного глухаря.

- У Ефимки-то их хватает, - задумчиво сказал Мурашов. - Только не пустит. Он и родного отца не пустил бы.

- А может, пустит, - засомневался Кирпичев. - Как узнает, кто гость-то, может, уважит...

- Попробуем, - предложил гость и, повернувшись к черной "Волге", сказал водителю, открывая дверь: - Поехали, Гриша! Поехали! - скомандовал он егерям, и те послушно попрыгали на заднее сиденье.

"Волга" осела и, шурша шипованной резиной по бетону, устремилась по просеке в лес. Километров через пять узкая бетонка свернула с просеки и привела к аккуратному деревянному дому, одиноко стоявшему в середине большой поляны.

- А вон и Ефим, - сказал Мурашов, показывая в сторону от дома, и гость увидел стоящего у опушки высокого бородатого старика.

Старик обернулся на шум подъехавшей машины, и с протянутой ладони его слетели две синицы.

- Во-во, - сказал Мурашов. - Он всех кормит: и птиц, и зверей. Он же не охотник, потому и сидит в зоне покоя дичи, и такое развел здесь - корреспонденты приезжали, в газетах о нем писали. Теперь уж и начальство боится менять эту зону. Показательная она.

- Интересно, - сказал гость.

Тем временем егерь обхода зоны покоя дичи Ефим Яснов широкими, неторопливыми шагами приближался к приехавшим, и в его походке и лице было для гостя что-то неуловимо знакомое, давнее...

"А я ведь его знаю. Откуда же я его знаю?" - мучительно думал гость.

Наконец Яснов подошел вплотную, пристально глянул на гостя и, протянув ему руку, тихим, хриповатым голосом сказал:

- Здравствуй, Ваня Колодин.

Гостя осенило, мгновенно вспомнил он школьные годы и неуклюжего, долговязого одноклассника. Конечно же это он. Одни его звали по фамилии - Ясный, другие - Навозником. От него и впрямь из-за вечной возни в живом уголке пахло навозом.

- Здравствуй, Ефим, - ответил гость рукопожатием однокласснику.

- Вот уж тесен мир! - удивился Кирпичев.

- Ну, теперь дело верное, - обрадовался Мурашов.

- Пойдемте в дом, - жестом пригласил Ефим и, глянув в сторону машины, добавил: - И водитель тоже.

- Гриша! - крикнул Колодин. - Пошли в дом!

- Как ты здесь без собак-то живешь? - удивлялся на ходу Мурашов. - Не страшно?

- Страшно с собаками. Они бы мне всех друзей распугали. Не будешь же их постоянно на привязи держать.

Скрипнула в петлях тяжелая тесовая дверь, за маленькими полутемными сенями распахнулась еще одна, и приехавшие вошли в просторную комнату с тремя большими окнами. Колодин с интересом огляделся. Боковые стены до потолка были заняты полками с книгами. В стене, примыкающей к двери, самодельные шкафы для одежды. Слева открывалась дверь в соседнюю комнату, из которой доносилось громкое птичье щебетание.

Колодин заглянул туда и увидел еще одну дверь, ведущую на кухню, к большой русской печке. В соседней комнате свободно и шумно перелетали волнистые попугайчики, а зеленый амазон, сидевший на торчащей из стены ветке, неожиданно чистым, без шепелявости голосом произнес: "Кто там? Кто там? Здравствуйте, дорогие гости!" - и засмеялся.

- Да тут целый зоопарк, - удивился Колодин.

- Нет, - спокойно возразил Яснов. - Мой зоопарк за стенами дома... Проходите, проходите, рассаживайтесь, хотите - на кушетки, хотите - на табуретки, а я чаем займусь.

Колодин, сняв куртку, тяжело и широко расселся на кушетке, егеря сели у стола, а шофер все ходил вдоль стен и рассматривал книги.

Яснов поставил на стол медный электрический самовар, а потом принес из кухни буханку деревенского серого хлеба и ароматный мед в большой глиняной чаше.

- Гриша! Принеси-ка мою сумку! - скомандовал Колодин.

Гриша притащил огромную оранжевую сумку с молниями, и Колодин щедро выложил на стол банку с красной икрой, копченую колбасу, буженину, сыр, масло, городской длинный батон, поставил, стукнув о стол, бутылку дорогого коньяка и сам по-хозяйски откупорил ее, а потом острым охотничьим ножом большими кусками нарезал принесенную снедь.

- Ну, Ефим, выпьем за встречу - предложил он, когда все расселись у стола и самовар застучал крышкой, выпуская пары.

- Спасибо, Ваня, но я совсем не пью...

- За такую-то встречу можно себе позволить, - уговаривал Колодин.

- Изволь, - ответил Яснов и только едва пригубил коньяк.

Остальные, кроме шофера, осушили по полной и набросились на небывалую закуску. Колодин кряхтел, поглощая большой бутерброд с бужениной, а когда перешли к чаю, Колодин, обливаясь потом, взмолился:

- Извините меня, товарищи, не привык я на табурете сидеть - тяжело. - Он встал и с чашкой чая в руках полуразвалился на кушетке. Ему теперь очень хотелось рассказать о себе, о своих успехах, но он сдержался и стал рассказывать о других.

- Вальку Крючкова помнишь?

- Помню, конечно.

- Валька теперь на телевидении большая шишка, а помнишь Кирцера?

- И его помню.

- Кирцер торговым атташе работает, по заграницам мотается.

Яснов улыбался, а глаза были грустными.

- Ну, а Прозовский - директор института, не подступись. Я с ним на "ты", но он очень занят. На сердце в последнее время стал жаловаться.

- А что слышно об Алимове? - спросил Яснов.

- Сидит Алимов. Говорил я ему - бери, да меру знай. Не послушал. Кормушка слишком богатой была - директором рынка работал...

- Жаль Ахмета, - сочувственно сказал Яснов. - Молодой-то, какой горячий, какой правдолюб был!

- Ну уж и правдолюб! - возмутился Колодин. - Был правдолюбом, пока с дырками в карманах ходил, а как стал на книжку складывать, так и забыл о правде. Я, брат, тоже к деньгам немалый доступ имею. Быть начальником Главкожсбыта - это не шутка, но я же не хапаю... Друзьям помогаю: кому кожаную куртку, кому дубленку - это дело простое и без жульничества, выписываю прямо со склада. Хочешь, тебе кожанку сделаю?

- Не нужна она мне, - спокойно ответил Яснов. - Холодная она, да и тяжелая, а я сам себе куртку из шинельного сукна сшил - лучше и не надо.

- Как знаешь... Ну а ты-то, что же, так и будешь в этой глухомани жить?

- Так и буду, - улыбнулся Яснов.

- Ефим, ведь ты какой-то меховой институт кончил?

- Было дело, кончил пушно-меховой в Балашихе.

- Так чего же ты здесь прозябаешь? Хочешь, я слово замолвлю - директором большого хозяйства тебя сделают. Я же помню - ты хорошо учился, видно, и дело свое знаешь.

- Нет, Ваня. Мое хозяйство здесь. Здесь у меня вокруг друзья, воспитанники, тут я каждую живую тварь знаю, и они меня знают. А понадобится уйти из дома - продуктов или еще чего купить, козловские школьники помогают. У меня тут целый клуб юннатов, а телефон, вот он, на столе...

- Гм-м, - недовольно и неуверенно промычал Коло дин. - Ну а меня-то на охоту на глухарей сводишь?

- Тебя свожу, - мягко и добро улыбнулся в усы Ефим.

- Вот это дело! - восторженно хлопнул себя по колену Мурашов. - Мы, значится, теперь не нужны.

- Спасибо вам, мужики, - сказал Коло-дин. - Гриша вас отвезет в Козлове.

Часа в три ночи Ефим разбудил громко храпевшего Колодина. На скорую руку они выпили чаю, Колодин повесил на плечо штучного изготовления двуствольную "ижевку", бросил в карман коробку с патронами, и они шагнули в темноту. Спустились с крыльца и остановились, прислушиваясь.

Мужики

За черными ветвями деревьев, в редких и легких белых облачках скользила луна, а Колодину показалось, что не облака двигаются, а деревья хороводом спешат за луной. Он глянул на землю, и деревья остановились. Но вдруг на краю поляны кто-то громко ухнул и захохотал на весь лес. Колодин вздрогнул и выругался:

- Тьфу, леший, как напугал!

- Тише, - прошептал Ефим, - ток тут близко, рукой подать.

Где-то за спиной Колодина, за бетонкой, филину отозвался его соперник, и ночной хищник, похожий на огромную бабочку, черным силуэтом перелетел через поляну.

- Пошли, - позвал Ефим.

И они пошли. Ефим шагал бесшумно, как кошка. Он высоко поднимал и медленно опускал журавлиные длинные ноги. Колодин ломился как медведь, трещал сучками, и Ефим то и дело останавливался и шипел на него.

Дорога показалась Колодину длинной, хотя шли они недолго, и в глухом ельнике, перемежавшемся со старыми березами, уперлись во что-то темное, большое и бесформенное, опиравшееся на два сросшихся дерева.

- Полезай за мной! - шепотом пригласил Ефим и согнулся, вползая в просторный, пахнущий сеном и хвоей шалаш. Колодин, кряхтя, влез за ним и сел рядом с Ефимом на сено, прислонившись спиной к стволу березы. Шалаш оказался просторным и удобным. Сквозь маленькие смотровые щели между еловыми лапами сочилось голубое лунное сияние.

- Теперь молчок, - прошептал Ефим, а Колодин медленно и тихо раскрыл ружье, вложил в стволы два патрона, замкнул их и положил ружье на колени.

Далеко за спиной сидевших снова захохотал филин, впереди мрачно прогудела большая ушастая сова. Луна все ниже опускалась по еловым лапам и слегка зарумянилась, встречая утро. И вдруг прошумели крылья, затрещали вверху ветки, обломился сучок, зашуршала и посыпалась кора... Но, как ни вытягивал шею Колодин, как ни старался увидеть глухарей, ничего, кроме черных ветвей, луны и лунно окрашенных пятен снега, не увидел. А Ефим положил руку на его ружье и прошептал:

- Подожди...

Пришлось, конечно, ждать... Едва заметно посветлело небо, и в это время где-то над самым шалашом глухарь щелкнул костяным клювом. Звук был четким, сначала редким, потом все более быстрым и наконец рассыпался, словно костяной шарик упал и запрыгал по паркетному полу. И тотчас ему откликнулся второй глухарь, потом третий, а потом непонятно какой из них перешел к точению, и лес наполнился костяной дробью и металлическим шипением.

Сжимая ружье, Колодин снова стал выглядывать сквозь смотровые щели, но Ефим опять прошептал:

- Подожди еще...

Над головами охотников, на ветвях, раззадоривая друг друга, споря и шелестя упругими перьями, топтались глухари и песню за песней рассыпали в недвижимом лесу.

Спряталась за деревья луна, но стало светлее, и пятна снега стали призрачно-серыми, а над зелеными мхами возник едва заметный кисейно-тонкий туман.

Неожиданно что-то рухнуло сверху и так зашумело, что Колодин невольно пригнулся, а когда распрямился и глянул в щель, в двух метрах от шалаша увидел огромного иссиня-черного глухаря с белым раскрытым клювом, с алыми вздувшимися бровями и пепельными пестринами на шее и на коричневых плечах.

Глухарь медленно, словно в торжественном танце, проплыл мимо шалаша, и тотчас сверху с таким же шумом слетели два его соперника и заходили, затоптались на мхах и бледно-сиреневом снегу.

Колодин дрожащим голосом зашептал прямо в ухо Ефиму:

- Так близко нельзя стрелять, я же искромсаю птицу...

- Жди, - шепнул ему Ефим и незримо улыбнулся.

У ближайших стволов елей, внизу томно заквохтали невесть откуда взявшиеся глухарки, и ближний петух еще быстрее заходил, еще яростнее запел, и показалось Колодину, что несколько раз он заглядывал в шалаш.

Светились изумрудом и шуршали под лапами глухарей подмерзшие за ночь зеленые мхи, скрипел наст на снежных пятнах, каждая веточка, как филигранная, все четче вырисовывалась в светлеющем лесу, лишайники цвета старого серебра свисали со стволов и подсохших еловых лап, рубиново проглядывали прошлогодние ягоды брусники.

Как костяными палками, стучали клювами глухари, словно точили друг на друга ножи. А сзади вдруг пролилась половодьем тетеревиная песня, и гулкую дробь просыпала по ельнику желна. Зарумянилось небо, и деревья протянули к свету застывшие за зиму ветви. А глухари стали напирать друг на друга, выпячивать грудь, топорщить перья на шеях... Колодин вспомнил, как зимой собрались на вечер встречи бывшие одноклассники, пришли в ресторан растучневшие, важные, в сединах, стали друг против друга и, черт их попутал, начали хвастаться: у одного персональная "Волга", у другого свой "мерседес", у третьего - госдача. Коло дину стало смешно, и он громко сказал:

- Не буду я, Ефим, стрелять в них. Слишком близко, проклятые, ходят, да и больно уж хороши!

Не успел он договорить, как два испуганных глухаря обдали шалаш ветром прошумевших крыльев, а третий остался и начал токовать еще яростнее и грудью попер на шалаш. И тут, к великому удивлению Колодина, Ефим обратился к глухарю:

- Дурак ты, дурак, Федька! Глупый, как индюк! И соперники твои, и бабы твои улетели, а ты раздухарился, расхорохорился! - С этими словами Ефим вылез из шалаша, а глухарь, щелкая, пошел на него.

Колодин на какое-то время лишился дара речи, а потом вылез вслед за Ефимом.

- Не пойму я, чародей ты или фокусник? - спросил он, увидев, как Ефим ласково коснулся рукой головы глухаря.

- Ни то, ни другое. Федька - мой воспитанник. Три года жил у меня в вольере за домом, а к этой весне я его выпустил. Пора ему узнать, что такое любовь...

- Я же мог убить его!- удивился Колодин.

- Я бы не позволил. Да ты и сам ведь не захотел стрелять, - улыбнулся Ефим.

- Перехитрил ты, одурачил меня. Ну да черт с тобой! Не видел я никогда такого...

- Тогда пойдем еще что-нибудь посмотрим.

Пройдя с километр от тока, Ефим попросил Колодина спрятаться в молодых елочках, а сам отошел шагов на сорок и громко стал звать:

- Мила! Милка! Где ты, Милка? Иди ко мне, милая! Мила! Мила!

В его голосе звучало столько неподдельной нежности, что, будь это не в лесу, Колодин ожидал бы появления какой-нибудь женщины. А Ефим все звал, делал паузы, прислушивался и снова звал... Затрещали сучья, зашуршал крупитчатый снег, и к Ефиму подошла годовалая лосиха. Подошла и уткнулась мягкой верхней губой ему в плечо.

- Мила! Милка моя! - ласково приговаривал Ефим. При этом он достал из кармана большой кусок хлеба и протянул его лосихе. Она тотчас принялась жевать, а он гладил ее по шее и все приговаривал:

- Милка, ты, наверное, соскучилась. Приходи к дому, я тебе целую буханку дам.

Колодин не выдержал. "Если лосиха такая ручная, она не побоится другого человека", - подумал он и вышел из укрытия. Лосиха вскинула голову, повернулась в его сторону, громко что-то бормотнула, словно ругнулась, отбежала на несколько шагов и остановилась, разглядывая пришельца. Остановился и Колодин, но Ефим позвал его:

- Пошли дальше! Милка теперь все равно уйдет - не доверяет она чужим.

- Она тоже твоя воспитанница?

- Моя, - ответил Ефим, - я ее из соски выкармливал.

В небе плыли кучевые облака, и тени их ползли по лугам. Ниже охотников и над ними пролетали чайки, скрипели и плакали в лугах чибисы, гомонили невидимые казарки. Колодина охватил дремотный покой. Он полуприкрыл отяжелевшие веки и запрокинул голову, глядя в небо, на облака... Медленно и сонно, как облака, плыли мысли.

"Ефим не блаженный. Он счастливый. Он спокоен. Ему некуда спешить, не за чем гнаться, не надо что-то доставать, что-то выполнять, потакать прихотям жены, дочери, дрожать перед начальством... Но кто-то ведь должен быть начальником Главкожсырья? Кто-то должен быть директором института, торговым атташе, директором рынка? Иначе кому же и сам Ефим нужен? Кому без нас нужна зона покоя? - Кривая улыбка перекосила одутловатое лицо Колодина. - Без нас вся земля сплошной зоной покоя была бы. Но ведь земля для людей, а не мы для нее. Не мы же должны обслуживать природу, а она нас. А почему должна?.. Запутался я что-то. Надо к Ефиму на весь отпуск завалиться, на грибы, на ягоды..."

Вяло ворочая языком, он вымолвил:

- А что, если я к тебе в августе на грибы? Ефим нахмурился.

- В соседние угодья отведу, а здесь, Ваня, нельзя, здесь тишина должна быть, здесь же воспроизводственный участок, зона покоя... И орехи, и ягоды, и грибы - все здесь для зверей и птиц... - Помолчав, он добавил: - А ко мне приезжай, живи, будем ходить за реку.

Колодин лег на спину, заложив под голову руки. Засыпая, он твердо решил: "Приеду, обязательно приеду..."