Охотник-библиофил

Некрасов и охота (Николай Ашукин)

В декабре 1971 года исполнилось 150 лет со дня рождения великого русского поэта Н. А. Некрасова. Поэзия Некрасова является тем драгоценным достоянием русской национальной культуры, которая переходит из поколения в поколение, не теряя ни своей поэтической красоты, ни своего гражданского значения. Вместе с тем в поэзии Некрасова ярко и самобытно нашла свое отражение родная природа, и в частности охота. Поэмы "На Волге", "Арина, мать солдатская", "Горе старого Наума" представляют собой как бы "Записки охотника" на языке подлинно народной поэзии, а образ деда Мазая - призыв ко всем природолюбам быть Настоящими охотниками, хранителями бесценных богатств родной земли.

Немалое место в поэзии Некрасова занимала охота. Зайцы, волки, медведи, лисицы, тетерева, вальдшнепы, утки постоянно упоминаются в его стихах.

Охота и в биографии Некрасова занимает многие страницы. Сестра поэта вспоминает: "Брат мой всю жизнь любил охоту, с ружьем и легавой собакой... Охота была для него не одною забавой, но и средством знакомиться с народом". Охотник и поэт слитно и нераздельно жили в Некрасове. Страсть к охоте он унаследовал от своего отца:

Отец мой был охотник и игрок.

И от него в наследство эти страсти Я получил - они пошли мне впрок.

Детство Некрасова прошло в родовой усадьбе Грешнево Ярославской губернии в одном из "дворянских гнезд". Род дворян Некрасовых в екатерининские времена был богат и знатен, но к концу XVIII века разорился и захудал. От былого богатства осталось только родовое поместье- "Некрасовщина", как называли его крепостные, где и поселился, оставив военную службу, отец поэта - Алексей Сергеевич Некрасов. В помещичьем укладе "старых годов" огромное место занимала охота. Был завзятым охотником и отец поэта, человек страстный и необузданный, самодур, "крутой барин".

В неведомой глуши, в деревне полудикой Я рос средь буйных дикарей,

И мне дала судьба, по милости великой,

В руководители псарей...

Крепостник борзятник, изображенный в поэме "Псовая охота", - этот помещик-охотник - портрет отца поэта). Но сквозь иронию, которой насыщена поэма, ясно видна охотничья страсть самого поэта, знавшего "лай музыкальный", который для истинного охотника звучит мелодиями Россини и Бетховена.

К своей поэме Некрасов иронически поставил эпиграфом цитату из известной в свое время среди охотников книги Н. Реутта "Псовая охота" (Спб., 1846): "Провидению угодно было человека создать так, что ему нужны внезапные потрясения, восторг, порыв и хотя бы мгновенное забвение от житейских забот; иначе в уединении грубеет нрав и вселяются разные пороки".

"Прекрасным колоритом" освещена и псовая охота помещика в поэме Некрасова. И "сильной страстью" он любуется не только как поэт,, но и как охотник, сам эту страсть ведающий.

Отношения Некрасова к отцу, как верно заметил К. И. Чуковский, "были отношения русские, т. е. очень запутанные; в них были: и злоба, и нежность, и ирония, и чувство притяжения родственной крови". Гневно проклиная старика крепостника в стихах, Некрасов, унаследовавший от него "те же страсти", конечно, любовался в нем "сильной страстью" охотника. Можно даже сказать, что охота была одним из крепких звеньев их отношений. Отец считал своим долгом сообщать сыну обо всех своих охотничьих тревогах и радостях.

"Охота шла довольно хорошо, зайцев по 15 ноября затравлено 634, лисиц три, барсук один"...

"Пороши возобновились превосходные, небывалые давно, но ездить на охоту не могу, ездят Ефим с Яковом. Борзых есть у нас 20, гончих 24, те и другие отличные. Я иногда бил из-под гончих по 10 и 6 зайцев в поле"...

"Ефим в 4 дня затравил 36 русаков, снег почти каждый день прибывает новый, это благоприятствует охоте"...

Захворав, старик печалуется: "Ни шагу из горницы, об охоте и думать нечего". И советуется с сыном-охотником: "Охотиться я уже не в состоянии, не присоветуешь ли охоту вовсе уничтожить?". Но вскоре же просит его: "Купи мне легкое ружье", а уехав для лечения в Крым, с охотничьим восторгом спешит уведомить сына: "Здесь истинно, что ни шаг, то заяц, фазаны, серые куропатки, перепелки стадами летают, хоть палкой бей".

"Желаю тебе весело охотиться" - одно из задушевных пожеланий старого охотника-отца охотнику-сыну.

И сын рад побаловать отца и посылает в Лондон сто франков другому охотнику, И. С. Тургеневу, и просит его:

"Не поленись, пожалуйста, поищи, нет ли каких новых и хороших принадлежностей для охоты ружейной и псовой (с борзыми и гончими), именно: по части рогов, сворок, арапников, кинжалов для прикалывания зверя и т. п. Купи на эти сто франков - это для моего отца, которому я должен привезти подарок; если останется денег, то приобрети усовершенствованные дробовик, пороховницу и пистонницу".

Охота в Грешневе велась в широких размерах. По воспоминаниям крепостного выжлятника Платона Прибылова, было "22 охотника, сам 23-й", охотились на дичь, редко на волков и медведей. Старик Некрасов "беда как любил охоту... Бывало, с вечера призовет меня к себе, чтобы решить, куда ехать на охоту. Думает, думает, опять передумает, а ты стоишь себе битых два часа.

Рано утром все и отправлялись. Ловчий выйдет на крыльцо и будит всех рогом. Встанет и играет:

 Вы, охотнички, вставайте, 
 Лошадей своих седлайте. 
 Мы поедем в те местечки, 
 Где есть озими, лужечки. 
 Там бывают русачки. 
 Скидывай с гончих смычки!

Костюму охотничьего сколько было! Кожаные были вроде бурки, кивера с лакированными козырьками, черные с железными петлицами "поддевки".

 В синих венгерках на заячьих лапках, 
 В остроконечных, неслыханных шапках -

это грешневские охотники в поэме Некрасова.

Живя среди охотничьих интересов Грешнева, будущий поэт, естественно, с детства пристрастился к охоте. "Десяти лет он, - вспоминала сестра, - убил утку на Пчельском озере. Был октябрь; окраины озера уже заволокло льдом; собака не шла в воду, он поплыл сам за уткой и достал ее. Это стоило ему горячки, но от охоты не отвадило. Отец брал его на свою псовую охоту, но он не любил ее. Приучали его к верховой езде очень оригинально и не особенно нежно. Он сам рассказывал, что однажды восемнадцать раз в день упал с лошади. Дело было зимой - мягко. Зато после всю жизнь он не боялся никакой лошади и смело садился и на клячу и на бешеного жеребца. Но ездить любил шагом и хорошо стрелял с лошади".

Словом, в Грешневе Некрасов получил то воспитание, которого требовал "отцовский идеал". И, вспоминая о детстве и ранней юности, Некрасов почти всегда вспоминает об охоте, псарях, собаках, охотничьих разговорах.

Семнадцати летним юношей, в 1883 году, Николай Алексеевич уехал из родного "дворянского гнезда" в Петербург, рассорился с отцом и вступил на путь литератора-разночинца. Первые литературные шаги были тяжелыми: после обеспеченной помещичьей жизни он узнал настоящую столичную нужду.

Но с годами материальное положение его улучшилось. Наладились и отношения с отцом. Нужно думать, что в первое время столичной жизни, когда постоянно приходилось думать о заработке, Некрасов оставил охоту, лишь изредка похаживал с ружьем по петербургским окрестностям. Но с 1844 по 1863 год, пока не купил собственного имения (Карабиха Ярославской губ.), поэт почти каждое лето проводил у отца в Грешневе, предаваясь охоте, отдыхая от сутолоки литературного Петербурга, складывая, как он говорил, "свои вирши".

Веснами, когда вот-вот начнется тяга, Некрасов - за корректурами и рукописями - был охвачен особым волнением охотника; его тянуло в деревню и удержать в Петербурге могла только крайняя необходимость.

 Так и чудится: вальдшнеп уж тянет,
 Величаво крылом шевеля, 
 А известно - как вальдшнеп потянет, 
 Так потянет и нас в лес, в поля...

О дне своего приезда в Грешнево Некрасов заранее извещал отца. "Задолго до приезда брата, - вспоминает сестра поэта, - в доме поднималась суматоха. Домоправительница, Аграфена Федоровна, с утра звенела ключами, вытаскивала из сундуков разные ненужные вещи - "может пригодиться", - чистила серебро, перестанавливала мебель, вообще выказывала большое усердие. Охотничьи собаки получали свободный доступ в комнаты, забирались на запрещенный диван и только изредка вскидывали глазами, когда домоправительница торопливо проходила мимо них. Отец принимал самое деятельное участие в снаряжении разных охотничьих принадлежностей, несколько дворовых мальчиков сносили в столовую ружья, пороховницы, патронташи и проч. Все это раскладывалось на большом охотничьем столе; выдвигался ящик с отвертками всех величин и начиналась разборка ружей по частям. Отец был весел, шутил с мальчишками и только изредка направлял их действия легким трясением за волосы.

При таких охотничьих приготовлениях к приезду брата присутствовал обыкновенно немолодой уже мужик, известный в окрестности охотник, Ефим Орловский (из дер. Орлова), за которым посылался нарочный с наказом явиться немедленно:

- Николай Алексеевич едет.

Как теперь, вижу эту картину: отец в красной фланелевой куртке (обыкновенный его костюм в деревне, даже летом) сидит за столом; вокруг него мальчики усердно чистят и смазывают прованским маслом разные части ружья. На конце стола графинчик водки и кусок черного хлеба. В дверях из прихожей в столовую стоит охотник Ефим Орловский с сыном Кузяхой, подростком, тоже охотником, который успел отстрелить себе палец. Время от времени отец, обращаясь к одному из мальчиков, говорит коротко: "Поднеси". Мальчик наливает рюмку водки и подносит Ефиму. Разговор, между прочим, идет в таком роде:

- Ну, так как же, - говорит отец, - в какие места думаете двинуться с Николаем Алексеевичем?

- А поначалу, Алексей Сергеевич, Ярмольцы, покружим, а потом, известно, к нам на озеро, утки теперь у нас, так даже пестрит на воде.

- А сам много бил?

- Зачем бить, как можно! Мы для Николая Алексеевича бережем. Да у меня и ружьишко не стреляет-совсем расстроилось. Вот хочу попросить Николая Алексеевича.

Отец улыбается:

- Попросить можно...

За сыном из Грешнева отец высылал тарантас, но чаще Некрасов нанимал вольных лошадей. Приехав в Грешнево, отдохнув и несколько дней поработав над стихами (особенно легко писал в деревне), он "начинал собираться". К крыльцу подавалась простая телега, нагруженная провизией и охотничьими припасами. На другой день или вечером Некрасов отправлялся сам в легком экипаже с любимой собакой, редко еще и с товарищем. Ходить на охоту с товарищем он не любил. Кругом охоты Некрасова были луга трех смежных губерний - Ярославской, Костромской, Владимирской. На охоте пропадал он несколько дней. Всюду у него были знакомые крестьяне-охотник и. Некрасов к каждому заезжал и охотился в его местности. Охотничий поезд, состоявший сначала из двух троек, доходил до пяти, нанимались почтовые лошади, так как Некрасов брал своих провожатых и до известного пункта уже не отпускал их.

Живя в Грешневе, поэт иногда ездил с отцом на охоту с борзыми и гончими. В противоположность отцу псов ей охоты он не любил, и отец всегда радовался, когда ему удавалось увлечь с собой сына. "В одной из таких поездок, - рассказывает сестра поэта, - кто-то из охотников сделал большую ошибку, вследствие которой собаки упустили зверя. Отец вышел из себя в порыве гнева наскочил на виноватого и отдул его арапником. Брат, не говоря ни слова, поворотил лошадь и ускакал домой; вскоре воротился и отец, не в духе и сердитый. Объяснений никаких не последовало, но брат стал избегать отца - уходил с ружьем и собакой и пропадал по нескольку дней, охотясь за дичью...

Отец, видимо, скучал - на охоту не ездил. Однажды, когда брат вернулся, отец послал меня непременно уговорить его, чтобы пришел обедать. Обед прошел довольно натянуто, но затем было подано шампанское, за которым и последовало объяснение. Отец горячился, оправдывался, что без драки с этими скотами совсем нельзя, что тогда хоть всю охоту распускай, но тем не менее дал слово, что при сыне никогда драться не будет, и сдержал его".

По рассказам крестьян-охотников, Некрасов "стрелял хорошо, с выдержкой". Добычу он или рассылал по знакомым, или раздавал сопровождавшим его крестьянам. "Николай Алексеевич, - вспоминал егерь Мироныч из Чудовской Луки, - на зверя охоту не любил, кроме зайца, и то больше для веселья. Вот на птиц охоту до страсти любил". В воспоминаниях крестьян Некрасов-охотник - "милый, добрый барин". Он всегда щедро платил за все услуги, был очень разговорчив и ласков.

Когда он располагался обедать у своего обоза, то подносил водки всем прохожим, обязательно вступая в разговоры с ними.

"Он был очень любопытен, - говорил охотник Кузьма Орловский, - всех обо всем расспросит и запишет в книжечку, из рук вон не выпускал бумагу и карандаш.

Бывало, идет-идет, калякает, вдруг откуда у него ни возьмись карандаш, книжка, глядим, какая-то. Остановится и начнет писать что-то. Дивимся, а ему хоть бы что, пишет себе, а потом скажет: "Марш дальше". Идем, а он все велит нам говорить про то, про се, а сам молчит, слушает, потом опять остановится и начнет чиркань по книжке. Что, мол, это, - спросим его, он и молвит: "Ты, милейший, побольше таких слов сказывай: хорошие слова, брат, редки, как золото на земле".

Некрасов записывал, вспоминает его сестра, одним словечком целый рассказ и помнил его всю жизнь. Он часто говаривал, что самый талантливый процент из русского народа отделяется в охотники.

Устами Каютина, героя романа "Три страны света", Некрасов говорит: "Поразили меня многие добрые свойства русского крестьянина. Сколько чудных историй слышал я, и таких историй, таких подвигов, что, доведись нашему брату сделать что-нибудь подобное, хватило бы рассказывать на всю жизнь. Да нашлись бы и слушатели и хвалители. А здесь такие дела делаются, забываются, как самые обыкновенные вещи; никто им не удивляется, никто не говорит о них. Там мужик Вавила дубинкой уходил матерого волка, который сбесившись, бежал прямо в село, где оставались только бабы да полоскавшиеся в лужах малые ребятишки. В другом месте ражий парень невзначай набрел на медведя, делать нечего: уходить поздно. Пошли в рукопашный. Парень улучил минуту, выхватил нож из-за пояса и пропорол ему брюхо. Любо парню. Пошел за дровами, а принес медвежью шкуру, и как продал ее, так выпил с камрадом лишнюю чарку, да с тех пор никогда уж и не вспоминал о своей драке с медведем... Ни в ком, кроме русского крестьянина, не встречал я такой удали и находчивости, такой отважности, при совершенном отсутствии хвастовства..."

Некрасов в своих охотничьих скитаниях жадно вслушивался в рассказы бывалых людей.

Местность около "Малых Вежей", описанная в поэме о Мазае, - Мизская волость Костромской губернии, издавна славившаяся своими охотничьими угодьями. Охотники часто говаривали:

- Эх, закатиться бы в Мизское, там мы настреляли бы дичи!

Мизская волость, расположенная в низменной части бассейна реки Костромы, вся покрыта болотами и озерами.

 Всю эту местность вода поднимает. 
 Так что деревня весною всплывает...

Для болотной дичи места привольные. А во времена Некрасова дичи было еще больше Поэт, далеко уезжавший на охоту из Грешнева. в одну из своих поездок познакомился в Мизской волости с крестьянином деревни Шоды Гаврилой Яковлевичем Захаровым, страстным охотником. Вскоре он стал постоянным спутником поэта в охоте, который и увековечил его имя в посвящении к поэме "Коробейники", написанной в Грешневе:

"Другу-приятелю Гавриле Яковлевичу, крестьянину деревни Шоды Костромской губернии".

 Как с тобою я похаживал
 По болотинам вдвоем, 
 Ты меня почасту спрашивал, 
 Что строчишь карандашом? 
 Почитай-ка. Не прославиться - 
 Угодить тебе хочу. 
 Буду рад, когда понравится, 
 Не понравится - смолчу.

Весь смысл этого дружеского посвящения заключается в том, что друг-приятель поэта Гаврила Яковлевич дал Некрасову тему поэмы о коробейниках.

Один из костромских старожилов, собиравший сведения об охотах Некрасова в Мизской волости, рассказывает по этому поводу следующее: "Однажды на охоте с Гаврилой Некрасов убил бекаса, а Гаврила в тот же момент - другого, так что Некрасов не слыхал выстрела. Собака, к его удивлению, принесла ему обоих бекасов.

- Как, - спросил он Гаврилу, - стрелял я в одного, а убил двух?

По этому поводу Гаврила рассказал ему о двух других бекасах, которые попали одному охотнику "под заряд".

 Пейте, пейте, православные! 
 Я, ребятушки, богат: 
 Два бекаса нынче славные
 Мне попали под заряд.

Убийство двух коробейников, о которых рассказано в поэме, действительно произошло в Мизской волости.

Некрасов, получивший от Гаврилы Яковлевича тему поэмы, вероятно, воспользовался и многими живыми и колоритными подробностями его рассказа. По крайней мере, подробности о Катеринушке, которая ждала парня "до Покрова", основаны на рассказах жены Гаврилы Матрены. Нужно думать, что и живая, образная речь Гаврилы Яковлевича во многом обогатила Некрасова-поэта. А о том, что Гаврила Яковлевич владел яркой и сочной речью, свидетельствует до наших дней сохранившееся письмо к Некрасову, написанное писарем под диктовку Гаврилы, который, конечно, был неграмотен. Полное милой задушевности и поэзии охоты, письмо это интересно еще и как свидетель тех дружеских отношений, которые были между Некрасовым и крестьянином. Вот его полный текст (без соблюдения орфографии писаря):

"20 апреля 1869 г.

Христос воскресе!

Дорогой ты мой боярин Николай Алексеевич.

Дай тебе бог всякого благополучия и здравия да поскорей бы воротиться в Карабиху. Об ком же вспоминать, как не о тебе, в такой великий и светлый праздник. Стосковалось мое ретивое, что давно не вижу тебя, сокола ясного. Частенько на мыслях ты у меня, и как с тобою я похаживал по болотинам вдвоем, и все это очень помню, как бы это вчера было, и во сне ты мне часто привидишься.

Полюбуйся - ка на свой подарочек - Юрку! Ишь, как свернулась сердешная у ног моих, ни на минуту с ней не расстаемся, сука важнеющая, стойка мертвая, да уж и берегу я ее пуще глаз своих. А кабы знато да ведано, когда ты будешь, на которое число, в Карабихе или в Грешневе, так духом бы мы с Юркою пробрались бы полями к тебе.

Больно ведь мне тебя жалко, болезный ты мой. Вот так и рвется душенька из груди моей к тебе навстречу. А уж под селом Юсуповым новое местечко дупелиное подпас я про тебя, так уж чудо, настоящая царская охота - что ни шаг, то дупель или бекас, а уж этой белой куропатки - так видимо-невидимо: целые стада подымаются из-под Юрки. Приведет она тебя так на сажень, да как из обоих стволов хватишь, так до десятка, смотришь, и лежит.

Пощелкали мы прошлой осенью довольно долгоносых-то, да жирных таких, что по фунту без мала весу в дупеле одном. А все неразлучно с нашим мировым Левом Александровичем, господином Пушкиным, как и ты же, моим другом и приятелем, словно вы родные братовья с ним - больно уж похожи друг на друга. Коли надумаешь ты порадовать меня, то пришли мне поскорей также свой портрет - хоть бы одним глазком я посмотрел на тебя. Пиши страховым письмом, а то украдут напоште - ныне, слышь, больно она неисправна стала. Адресуй вот так: в Кострому, Льву Александровичу Пушкину в его собственный дом на Еленинской; так дойдет без всякой фальши и мне будет доставлено.

Нынче зимою привелось мне поохотиться и за лосями, трех повалил, этаких верблюдов, а одного еще по черностопу угораздило убить, так в шкуре не снятой вытянул 19 пудов и 27 фунтов.

Прощай, родимый! Не забывай и нас, а засим остаюсь друг и приятель твой деревни Шоды крестьянин Гаврила Яковлев, а со слов его писал унтер-офицер Кузьма Резвяков".

От Гаврилы Яковлевича Некрасов слыхал, конечно, многие рассказы. Так, однажды он шел с ним по кладбищу. Гаврила рассказывал ему о покойниках, могилы которых обращали на себя внимание поэта.

От этой прогулки по кладбищу сохранилась написанная Некрасовым эпитафия какому-то уездному охотнику:

 Зимой играл в картишки
 В уездном городишке, 
 А летом жил на воле, 
 Травил зайчишек груды, 
 И умер пьяный в поле
 От водки и простуды

Таких эпитафий Некрасов предполагал написать несколько, они должны были составить целую поэму.

"Арина, мать солдатская" - тоже не вымысел Некрасова. Он встретился с ней действительно в одну из охотничьих поездок, и она рассказала ему повесть своей жизни. Некрасов говорил, что "несколько раз делал крюк, чтобы поговорить с ней, а то боялся сфальшивить".

И, конечно, на охоте возникла такая поэма, как "Крестьянские дети", опять упоминается тот же приятель поэта Гаврила Яковлев, и ряд других стихов, навеянных или непосредственно впечатлениями охоты, или беседами с бывалыми людьми.

Охота вообще неизменно пробуждала в Некрасове творчество:

 Опять я в деревне. Хожу на охоту. 
 Пишу мои вирши - живется легко...

Зимой Некрасов писал мало. Но, занятый хлопотливыми делами редактора-издателя большого журнала, он все же и зимами, оставляя литературный Петербург, уезжал поохотиться на медведей. Такие отлучки Некрасова из Петербурга нередко были причиной задержки выхода очередных номеров журнала. У Некрасова была специальная охотничья дача близ ст. Чудово Новгородской губернии. В Чудово Некрасов часто приезжал не один, а с большой компанией любителей охоты, типы которых зарисованы им в неоконченной драматической поэме "Медвежья охота".

В охотничьих поездках Некрасова в последние годы его жизни всегда сопровождала жена Зинаида Николаевна, та самая Зина, которой умирающим поэтом посвящено известное стихотворение: "Двести уже дней, двести ночей муки мои продолжаются"...

По воспоминаниям некрасовского кучера, записанным литератором Бибиковым, "Николай Алексеевич имел такое обыкновение: как сильно проиграется в клубе, так сейчас в Чудово с Зинаидой Николаевной на охоту. Она ведь тоже охотница была: в мужском платье верхом на лошади на охоту ездила Наденет рейт-фрак, брюки в обтяжку, как рейтузы гусарские, на голову циммерман, волосы под шляпу подберет - и узнать нельзя, что женский пол. Николай Алексеевич до страсти любил ее в этом костюме".

На охоте в Чудове произошел однажды случай, который на некоторое время заставил Некрасова бросить охоту. Зинаида Николаевна нечаянным выстрелом убила его любимую собаку Кадо. Некрасов рыдал над трупом своего верного пса, сам зарыл его в землю в садике охотничьей дачи и надолго уехал из Чудова. Над могилой собаки Некрасовым был поставлен памятник - темно-серая мраморная плита со следующей надписью:

"Кадо,

Черный пойнтер,

Был превосходен на охоте,

Незаменимый друг дома.

Родился 15 июня 1868 г., убит случайно на охоте 2 мая 1875 г."

Как охотник, Некрасов, конечно, страстно любил собак. Он сам наблюдал за их воспитанием, а любимцев даже кормил со своей тарелки и давал им куски с вилки.

Сколько заботливости и охотничьей любви к собаке в письме Некрасова к брату: "Береги Фридку... в холод в воду ее не берите, а затем охотьтесь с ней на дупелей и вальдшнепов".

Особенно много охотничьих реляций в письмах Николая Алексеевича к И. С. Тургеневу. Ему, тоже завзятому охотнику и поэту охоты, Некрасов никогда не забывал, сообщая о литературных новостях, написать хоть несколько строк о своей охоте и об охоте же спросить его.

"Знаете ли, что нынешнее лето и осень около Петербурга прекрасная охота. Я, между прочим, очень много бью серых куропаток, которых открылось множество за Ораниенбаумом, верстах в 20. А как идет ваша охота?" (1851 г.)

"Я здесь оживаю, хотя дорога меня и измучила порядочно; охота здесь, кажется, будет чудесная. Я еще отдыхаю и был только два раза неподалеку на тяге вальдшнепов - оба раза было что стрелять и я стрелял, да все мимо; видно, после 9-месячной отвычки от ружья благоразумнее начинать с ворон, чем с вальдшнепов; сегодня еду верст за десять и проведу ночь на охоте" (1852 г.)

"В мае месяце убито мною 163 штуки красной дичи, в том числе дупелей, бекасов, вальдшнепов и гаршнепов 91 штука... Стреляю я из отличнейшего английского ружья (Пордэя), за которое заплатил несметные суммы, выигранные, впрочем, в один вечер!" (1853 г.)

В июне 1855 г., сообщая Тургеневу о своем нездоровье, Некрасов с грустью замечает; "Куда теперь и подумать на охоту. Пройду полверсты - и едва отдышусь". И, приглашая Тургенева к себе в деревню, Некрасов пишет ему: "Я тебе обещаю превосходную охоту. Ты знаешь, что Ярославская губ. этим не бедна".

Среди "охотничьих" писем Некрасова к Тургеневу особенно интересно одно (1852 г.), являющееся как бы наброском рассказа из ненаписанных Некрасовым "Записок охотника":

"Я охотился по железной дороге - эта дорога как будто нарочно пролегает через такие места, которые нужны только охотникам и более никому: благословенные моховички с жидким ельником, подгнивающим при самом рождении, идут на целые сотни верст - и тут-то раздолье белым куропаткам! Есть в этой стороне и тетерев, преимущественно мошник, довольно серых куропаток, но вальдшнепа нет и признаков; бекас и дупель попадаются только изредка. В три мои поездки туда убил я поболее сотни белых и серых куропаток и глухарей, не считая зайцев, и услыхал новое словечко, которое мне очень понравилось, - паморха. Знаешь ли ты, что это такое? Это - мелкий-мелкий, нерешительный дождь, сеющий сквозь сито и бывающий летом. Он зовется паморхой в отличие от измороси, идущей в пору более холодную. Это словцо Новгородской губернии. Унылая сторона, населенная наполовину карелами, бедная и невероятно дикая - но тем лучше для нашего брата-охотника!.."

Петербургская квартира Некрасова носила на себе все следы охотничьей страсти своего хозяина. Критик А. М. Скабичевский в своих воспоминаниях о Некрасове говорит: "Кто вошел бы к нему в квартиру, не зная, кто в ней живет, ни за что не догадался бы, что это квартира литератора, и к тому же певца народного горя. Скорее можно было подумать, что здесь обитает какой-то спортсмен, который весь ушел в охотничий промысел; во всех комнатах стояли огромные шкафы, в которых вместо книг красовались штуцера и винтовки; на шкапах вы видели чучела птиц и зверей. В приемной же комнате на видном месте между окнами стояла на задних лапах, опираясь на дубину, громадная медведица с двумя медвежатами, и хозяин с гордостью указывал на нее как на трофей одного из своих самых рискованных охотничьих подвигов".

С. Атава (Терпигорев), тоже охотник, вспоминал, что в передней Некрасова посетителей встречал "егерь в охотничьей одежде с зелеными обшивками и штук пять роскошнейших собак пойнтеров".

В передней же висел на стене в раме печатный патент, выданный Некрасову Обществом охоты на звание почетного члена общества.

В этой квартире, полной трофеев охоты, больного Некрасова незадолго до его смерти навестил чудовской егерь Мироныч.

"Провели меня в комнату, - рассказывал он, - я и подаю ему на подносе дичину разную битую в гостинец, думал порадовать. Посмотрел он на птицу, только вздохнул:

- Хоть бы раз еще на охоту взглянуть!.."

Измученный тяжким недугом, изнемогая в борьбе со смертью, Некрасов слагал свои "Последние песни":

 Нет, не поможет мне аптека, 
 Ни мудрость опытных врачей: 
 Зачем же мучить человека? 
 О небо! Смерть пошли скорей! 
 Друзья притворно безмятежны, 
 Угрюм мой верный черный пес...

И, может быть, глядя на этого верного пса, Некрасов особенно остро вспоминал о днях, когда он был "бодр и жив" и "гонялся с ружьем" за перелетной птицей...