Дед Евсей и Адамка (Игнатий Пономарев)

Треснул выстрел...

Соболь, сбивая кухту с веток кедра, полетел вниз и плюхнулся в рыхлый снег. Адамка с визгом рванулся к нему, но строгий окрик деда Евсея заставил его остановиться. Пес недовольно фыркнул и оглянулся на хозяина.

- Не шали, - сказал ему дед Евсей, закидывая "тозовку" за спину. - Не уйдет он, готов.

Старик подошел к соболю, вынул его из снега и встряхнул. Шерсть зверька в лучах утреннего солнца сверкнула золотом. Дед Евсей улыбнулся обветренными, потрескавшимися от долгого пребывания на морозе губами и довольно промолвил:

- Ладный зверь. Ладный, да-а...

Это был шестьдесят третий соболь, взятый дедом и Адамкой за нынешний сезон. Охотник освежевал зверька, сказал весело:

- Все, Адамка, шабаш, отохотились! Домой пора. - Он поправил крепления на камусовых лыжах. - Айда, дружок!

Человек и собака двинулись по кедрачу.

- Доберемся до дома и сразу в баньку, - ворковал дед Евсей, - а Устинья тем часом пельмешки нам сварит, горяченькие! Любишь пельмешки-то, Адам, а?.. Не крути хвостом-то, знаю, любишь. Пельмени - это тебе не килька в томате.

За три месяца, проведенные в таежной глухомани, старик так соскучился по домашнему теплу, уюту, по разговору с живым человеком, что давно уже никак не мог молчать - все говорил и говорил без умолку, обращаясь то к лесу, то к себе, но чаще к собаке.

- Да-а, надоели нам эти консервы, да и ты, тайга, тоже, - продолжал бубнить дед. - И как это мы с тобой, Адам, вертолет проморгали, а? Ведь три же раза прилетал, а мы о ту пору, как назло, по увалам шастали, а?

Но ничего, сами как-нибудь выберемся, без вертолета, - не привыкать. Три дня ходу - и дома. Так ведь?

Адамка на каждый вопрос хозяина участливо повиливал хвостом, словно понимал, о чем его спрашивают.

- Только бы непогодь не разыгралась, а эдак-то, по вёдру, живехонько дотащимся. Груз не тяжел - взял да пошел, чего там!..

Так, под безумолчное воркование деда, они добрели до зимовья - охотничьей избушки, стоящей на берегу застывшей таежной речки Маралихи. Пес, бежавший впереди хозяина, вдруг резко остановился, зарычал и ощетинился, нюхая на снегу чьи-то широкие, словно выдавленные лаптями, следы. Дед оглядел их и проворчал недовольно:

- Опять эта холера приходила... Да не ищи ты ее, сказал он собаке, которая заметалась вокруг избушки. - Удрала уже, не знаешь ее, что ли, - пакостливая, как кошка, а трусливая как заяц. Почуяла нас - и ходу... Тьфу!

Речь шла о незваной гостье зимовья - росомахе, постоянно надоедавшей человеку и собаке своими набегами: то стекло в оконце выбьет, то потолок разворотит.

- Пошли лучше обедать, ну ее, блудню...

В избушке дед сварил на каменке, заменявшей печь, макароны, заправил их килькой в томатном соусе и накормил Адамку, потом наелся сам. Закурил и принялся собираться в дорогу. Пересчитал добычу. Кроме собольего меха, у него оказалось еще двести шесть беличьих, три куньих и десяток горностаевых шкурок. Дед уложил их в мешки и произнес удовлетворенно:

- А что, брат Адамка, неплохо мы, однако, с тобой потрудились, совсем неплохо, да!

Мешки с пушниной, рюкзак с продуктами, котелок, топор и другой немудреный охотничий скарб старик положил на легкие нарты, накрыл весь груз медвежьими шкурами и все это крепко притянул к копыльям нарт капроновой веревкой.

Перед тем как тронуться в путь, дед Евсей в последний раз зашел в избушку и тщательно оглядел стены, углы, нары, стол - не забыл ли чего. На маральем роге, прибитом к стене, висел транзисторный приемник в кожаном футляре - подарок внука Володи, приезжавшего прошлым летом к деду в Усть-Кан из областного города. Приемник уже давно не работал: кончилась сила в батареях. На всякий случай дед потряс его и поднес к уху, но нет, приемник молчал.

- А была ведь отрада - за сто с лишком верст сидишь от людей, а всё-о знаешь, что на белом свете делается, да-а... - Дед ласково погладил приемник и надел его на шею. - Вдругорядь, Адамка, нам с тобой надо поболе батареек-то захватить, а то...

Дед вздохнул тоскливо и опять вспомнил о вертолете.

- И как это мы его прозевали? Заказать бы летчикам - те бы и подкинули нам батареек-то. Недотепы мы с тобой, Адамка, да. И через это самое вот уж с месяц не знаем, чем бел-свет жив. Может, война стряслась или всемирное разоружение идет. А то, может, человек на звезду какую полетел, да. Нынче всякое может случиться. В общем, отстали мы, дружок, от добрых-то людей на целый месяц, теперь наверстывать придется. А все оттого, что с летчиками путем не решили, когда их ждать. Хотя нет, договаривались, помню, под Новый год их встречать, а тут на тебе - буран, язви его, как раз на те дни выпал, да...

Старик еще раз окинул взглядом углы, стены и отметил про себя, что избушка оставляется им по неписаному таежному закону в должном порядке: есть запас дров, растопка, на столе лампа с керосином, на полке туесок с мукой, банка консервов, кулек с солью, немного охотничьего провианта - как раз все то, что необходимо для случайного путника, попавшего в беду.

- Ну что же, Адамка, однако, поплетемся потихоньку, - сказал дед Евсей и совсем было собрался выйти на улицу, как вдруг замер, случайно взглянув повыше двери.

На притолоке поблескивала металлическая коробка. Это был карманный фонарик. Дед схватил его и радостно завозмущался:

- Ах ты, пропащий!.. А мы-то с Адамкой ищем его чуть не всю зиму. Стервец ты этакий, надо же, куда запрятался!..

Дед передвинул кнопку выключателя - лампочка в фонарике ярко вспыхнула, осветив лицо старика и бросив тень от его головы на потолок.

- Горит! - воскликнул дед. - Ну, Адамка, теперь мы и со светом и с музыкой... Но как же он туда попал? - Дед задумался, посматривая то на притолоку, то на приемник. - А-а, вспомнил! Росомаху мы с тобой, Адам, как-то вечерком ходили отпугивать. Как вернулись с воли, я возьми да и сунь его туда, а опосля и забыл, куда девал: проклятая зверюга в тот час всю память отбила. Я ведь ее поначалу за мишку-шатуна принял, а с шатуном, паря, сам знаешь, шутки плохи, да!

Говоря это, дед Евсей вынул плоскую батарейку из фонарика и зарядил ею транзистор. Щелкнул выключатель, и старенькая охотничья избушка, срубленная еще в те далекие времена, когда по тайге шлялись шаманы с бубнами, наполнилась звуками шейка. Адамка с любопытством уставился на приемник, послушал некоторое время, а потом равнодушно начал вычесывать блох из-за уха.

- Не глянется? Мне тоже не шибко.

Дед Евсей поискал другую волну.

Из приемника полилась монотонная, печальная музыка. Дед послушал ее и сделал вывод:

- Похоже, турки какие-то плачут.

Он еще раз "порылся" в эфире, ища русскую речь, но в эту минуту отечественные радиостанции, как нарочно, передавали только музыку и песни.

- Ну что же, Россия поет - значит, все в порядке, - заключил старик и спрятал транзистор на груди под полушубком. - Айда, Адамка!

Выйдя из избушки, дед Евсей подпер бревном дверь, надел лыжи и впрягся в постромки нарт. Перед тем как сделать первый шаг, он посмотрел на лес, горы, глянул в небо и вдруг увидел редкое явление: слева и справа от солнца, окруженного гигантским радужным ореолом, сияло еще по одному солнцу. От двойников великого светила расходились в разные стороны прямые разноцветные лучи. Старик нахмурился:

- Не к добру это, Адамка.

Дед Евсей не был суеверным. Он просто отлично знал, что ожидает в тайге человека, отправляющегося в путь под тремя солнцами.

- Морозец к ночи градусов за сорок хряпнет, да! - убежденно сказал дед. - Боялись мы, Адамка, бурана, а стряслось обратное - лютость нас подкарауливает.

Путь в Усть-Кан был только один - по застывшей речке, бегущей в горах. А горные речки зимой норовистые - в очень сильную стужу в иных местах промерзают до дна, вода, встретив преграду, с оглушительным грохотом проламывает лед, выходит на поверхность и несется по льду чуть не быстрее, чем весной в половодье. Если наледь догонит тебя в каком-нибудь ущелье, где берега круты и непреступны, считай, что ты пропал.

- Не вернуться ли нам, Адамка, и не переждать ли стужу в избенке, а? - спросил дед. - Или бог помилует - дойдем как-нибудь?

У Адамки от мороза побелели ресницы и усы, покрылась изморозью вся его "шуба", но пес был бодр, подвижен и, как никогда, весел, потому что давно смекнул, куда собрался вести его ныне дед Евсей.

- Так как же быть-то - идти или нет, а?

Пес не обращал внимания на голос хозяина.

В предчувствии скорого возвращения домой, он в эту минуту носился в радостном возбуждении взад-вперед по старой, хорошо ухоженной тропинке, ведущей от избушки к речке, где виднелась прорубь и откуда начинался путь в его родной поселок Усть-Кан.

- Ладно, чему быть, того не миновать. Потопали, Адамка! - промолвил старик и решительно начал спускаться по отлогому косогору к речке, волоча за собой нарты.

У проруби дед Евсей остановился, поднял со льда длинную пешню и заткнул ее под привязь на нартах.

- Пригодится в дороге лунку пробить. Авось где хариусов наловим. Устинья потом рыбный пирог испечет* ушицу сварит. Верно, Адамка?

"Да верно, верно! Только пойдем скорее, чего ты тянешь?" - отвечал всем своим видом и поведением пес, которому не терпелось пуститься вниз по Маралихе...

Шагалось легко. Снег на льду лежал неглубокий и такой твердый, что даже тонкие Адам- кины лапы не могли провалиться. Труднее было идти, когда на пути попадались участки голого льда. На скользкой глади дедовы лыжи и Адамкины лапы переставали слушаться - начинали разъезжаться в разные стороны. Человек и собака старались обойти скользкие места стороной - по берегу. Но там спутников подкарауливали такие завалы и буреломы, пройти сквозь которые деду Евсею с нартой никак не удавалось, и он снова выходил на лед.

Лед был прозрачен, как стекло. Сквозь него ясно просматривалось каменистое дно. На плесах в темной зеленоватой глубине иногда можно было разглядеть дремлющий косяк хариусов или лежащую на дне "широколобку" - речного бычка. На льду как в зеркале отражались разноцветные прибрежные скалы, синие горы и заиндевелая бурая тайга.

- Красотишша-то, а!.. - то и дело повторял дед.

Минуя места, где река была переметена снегом, охотник по привычке читал книгу зимней жизни таежного зверья и птиц. Вот речку пересекла рысь, оставив на снегу широкие круглые вмятины. Делая огромные прыжки, стрелой пронесся заяц - боялся открытого места. У небольшой полыньи дед Евсей приметил кровь, рыбью чешую и следы, похожие на следы гуся.

- Выдра жировала, - заключил он, - разбойница...

Река шла извилисто. Шагая по ней, солнце можно было видеть то слева, то справа от себя. Вскоре солнце пропало -его скрыли высокие горы. И сразу же сильно похолодало. У деда Евсея покраснели щеки и нос. Борода и брови покрылись густым инеем, а на усах зазвенели длинные сосульки. Из ноздрей стали выстреливаться струи пара. Начал время от времени поджимать то одну, то другую лапу Адамка и слегка повизгивать.

- Что, зябнут лапки-то? Ну-ка, покажь их.

У Адамки между когтей застыли льдинки.

Дед поковырял их и сказал ласково:

- Потерпи чуток. Вот дойдем до Дергачева лога, там и обогреемся. Айда быстрее!

...Ночевать расположились в устье ручья, впадающего в Маралиху. Дед Евсей нарубил гору сушняка, разгреб под разлапистой елью снег и запалил сразу два костра. Пока они горели, охотник соорудил над одним из них навес из лохматых пихтушек. Когда костер под навесом прогорел, старик убрал угли и на горячую землю накидал пихтового лапника. В другой костер он подбросил несколько толстых кедровых сушин, повесил над огнем котелок с водой и принялся налаживать постель.

- Мороз хитер, а мы еще хитрее, - накрывая медвежьими шкурами теплый лапник, разговаривал он с Адамкой. - Спать будем, как на печке... Комфорт!

После ужина, состоявшего все из тех же макарон с килькой и сухарей да горячего навара шиповника, заменявшего чай, дед Евсей забрался по пояс в спальный мешок, накрылся одной из медвежьих шкур и кликнул Адамку:

- Ложись рядом, теплее будет!

Адамка нырнул под шкуру и доверчиво положил свою морду на колени хозяина.

- Эх ты, псина-волосина!.. - потрепал его дед Евсей по затылку и начал свертывать козью ножку.

Был уже глубокий вечер. В черном небе ярко блестели крупные холодные звезды. По лесу разносились выстрелы. Это лопались от мороза деревья. Костер горел жарко. Кухта на ели плавилась и капала. Из-под навеса валил густой пар.

Дед Евсей покурил, влез в мешок по шею и лег, повернувшись спиной к огню. Потом с головой накрылся шкурой. Спину ему грел костер, а груди отдавал свое тепло Адамка. От пихтовых лап шел горячий смолянистый дух и клонил ко сну.

- Комфорт, - повторил дед и вдруг вспомнил о транзисторе, лежавшем у него на груди под полушубком. - Чего это мы про радио-то забыли?

Он включил приемник и сразу же наткнулся на голос Москвы. Говорили поочередно двое - диктор Герцог и еще какая-то женщина. Они передавали последние известия. По их рассказам старик понял, что в мире все относительно спокойно.

По радио запела Людмила Зыкина. Запела про то, как течет Волга, и про семнадцать лет. Старик любил эту певицу. Ее голос почему-то всегда вызывал в памяти деда образ Устиньи, его жены, крепкой и круглой со всех боков женщины.

- Устя... - улыбнулся дед Евсей и заворковал: - Хороша она у меня была, здорова... Да и ноне еще справная - восьмой десяток, а ни на один бок пока не жалуется, да... А у меня вот, Адамушка, чую, сердчишко чего-то не так побрякивать стало. Да оно и понятно - годы, войны, контузия, а потом этот наш промысел, язви его...

Дед промолчал, затем заговорил снова:

- Да, промысел наш - пытка... Но надо, надо Адамка. Мы же с тобой, в конечном-то взгляде, не просто охотники, а поставщики финансов. Ведь мех - это золото. Стало быть, работа наша большой государственной важности и самая что ни на есть политическая. Вот братец, какие мы с тобой люди, хоть и спим сегодня в снегу под звездами!

Явно довольный своими умозаключениями, старик забрался в спальный мешок с головой и на время умолк. Потом начал прикидывать, сколько он получит денег за меха.

- Ежели по сороковке за соболя кинут, то с остальным-то мехом тыщенки три наберется, - подытожил он. - Неплохо, брат Адамка. Долги, какие есть, раздадим, моторку купим, и на житье до будущего сезона еще останется. Вот только не знаю, как мне тебя, псина-волосина, отблагодарить. Ведь без тебя-то мне и десятой доли не добыть, а?

Дед любил Адамку, как родного брата. Порой даже забывал, что Адамка не человек, а всего лишь собака. Кормился с ним из одного котелка, делил поровну хлеб и тепло. Пятьсот рублей предлагали деду Евсею охотники и в придачу обещали щенят от самых породистых лаек. Но не позарился старик ни на то, ни на другое. Отвечал всем сухо и кратко:

- Друзьями не торгую. Ясно?

Адамка был настоящим другом деду. Не раз за восемь лет их совместной промысловой жизни спасал он старика от верной смерти и без конца выручал из беды. Как-то раз в непогодь ударило деда колючей еловой веткой по обоим глазам и ослепило. Дело было в глухой тайге:

- Не вижу, Адамка! - сказал охотник и взял собаку на поводок. - Веди, дружок!

И Адамка повел. И вывел ослепшего человека из дикой таежной глухомани. Когда зрение у деда восстановилось, он поклялся беречь Адамку пуще своих глаз. И берег. От злых людей и хищного зверья. Адамка чувствовал это и отвечал своему хозяину беспредельной верностью.

Рис. Б. Федотова

Однажды завистливые люди украли Адамку и куда-то увели. Два дня и две ночи дед Евсей не находил себе места. От тоски потерял аппетит, почернел лицом и осунулся.

- Экая беда - собаку потерял, - посмеивались над стариком знакомые. - Да вон их сколько по улице носится - только выбирай!

- То шлюхи, а не собаки, - вкладывая особый смысл в слова, мрачно отвечал дед Евсей. - Мне Адамка нужен, а не эта уличная бродяжня.

Адамка вернулся домой на третьи сутки. Перегрыз привязь, на которой его кто-то держал, и так, с обрывком веревки на шее, и появился перед своим хозяином. От радости дед Евсей даже пустил слезу. Но Устинье, заметившей эту его минутную слабость, сказал:

- Однако, с глазами опять что-то неладно. Не ел долго - оттого, что ли? Свари-ка нам с Адамкой пельменей. Он тоже голодный - от чужого, знаю, не возьмет.

Промысловики, видавшие, как работает Адамка в тайге, дали ему кличку Пес Золотой Нос. И он того заслуживал: не было дня, чтобы пес не загнал на дерево соболя или не выследил белку. Работая с ним, дед Евсей давно оставил кулёмки и обкладные сети: зачем ему эти снасти, когда их с успехом заменяет Адамкино чутье, его особый талант?..

- Золотой Нос... - улыбнулся старик. - Ну, давай спать.

... Человек и собака проснулись от страшного грохота и треска. Дед откинул шкуру, высунулся из мешка и сел, прислушиваясь к шуму, идущему с реки, окутанной туманом. Спросонок он долго не мог сообразить, что там творится. Казалось, кто-то громадный колотит костяной лапой по реке, раскалывает лед и сопит.

- У-у, - наконец сообразив, в чем дело, произнес с тревогой дед Евсей. - Плохи наши дела, Адамка. Маралиха задурила. Да оно и должно, было так случиться: морозяка-то эвон какой - огонь и тот замерз.

Там, где с вечера ярко полыхал огромный костер, сейчас тлели головешки, над ними клубился пар. Было еще довольно темно, но небо уже слегка посветлело.

- Ну что же, - выбираясь из спального мешка, сказал дед Евсей, - давай, Адамка, вставать да думать, как нам теперь быть.

Старик оживил костер, подкинув в него хворосту, и отправился на берег глянуть на Маралиху.

Речка вышла из берегов. Лед, по которому текла вода, трещал и дыбился торосами. Все это тонуло в густом холодном тумане. О ходьбе по речке нечего было даже и думать, а пробираться на Усть-Кан по берегам - тем более: скалы, бурелом и чащобу с нартой не одолеешь.

- Вот так, брат Адамка, - вернувшись к костру, промолвил дед Евсей, - зазимуем мы, кажись, здесь.

Дед принялся кипятить чай, обдумывая создавшееся положение. Наледь на речке неглубокая, но идти по ней в валенках - это погибель.

- Однако дороговато могут обойтись нам наши соболи да белки. Еды у нас с тобой на два присеста, а она, Маралиха-то, может неделю продурить, а то и поболе. Но ничего, похуже бывало.

Дед напился чаю и стал собираться в дорогу, совершенно не представляя, как ему удастся перехитрить коварную речку. И вдруг, когда уже все было привязано к нарте, старик обратил внимание на пешню.

- А вот ты-то,. голуба, нас и спасешь! - обрадованно воскликнул он. - Адамка, собирайся! Покатим сейчас, как на тройке.

Подтащив нарту к речке, старик спустил ее в наледь и усадил на передок Адамку. Сам стал на зад и, упираясь пешней в лед, сдвинул нарту с места, поехал. Несмотря на густоватую снежную шугу в наледи, нарта пошла ходко.

- И чего это мы вчера не додумались так ехать?

- Уж где бы нынче были!.. Правду говорят: век живи, век учись...

Работая пешней, старик ловко лавировал между торосов и каменных глыб, торчащих из льда. Иногда он останавливался и укутывал собаку в шкуру медведя, говоря:

- Мне-то тепло, даже жарко - работаю. А ты, дружок, шибко-то на туман нос не высовывай: он у тебя золотой и еще нам тыщу раз сгодится.

И они продолжали ехать.

- Километров двадцать уже отмахали, - заметил дед Евсей к полудню. - Обогнать бы наледь, тогда бы мы покатили еще скорее.

Но обогнать наледь им быстро не удалось: н& пути попался участок речки, переметенный снегом. Снег, подмоченный водой, был темный и подозрительный. Нарта уперлась в него обледенелыми полозьями и дальше не пошла.

- Сели на мели... - проворчал дед. - Будь оно все неладно! Как же теперь вывернуться?

Он посмотрел на берега: они были круты и по-прежнему непроходимы. Впереди, насколько позволял видеть туман, лежал зловещий мокрый снег. Старик оглядел свои валенки, подшитые красной резиной, и крякнул от досады:

- Дрянь дело-то. Но придется рисковать, другого ничего тут не придумаешь.

Дед, морщась, ступил в снежную жижу, затем впрягся в постромки и зашагал, хлюпая валенками. Адамка попытался последовать за хозяином, но тот приказал ему оставаться на нарте. Не одолел дед и ста шагов, как валенки у него промокли и ноги стали мерзнуть. Старик побежал рысцой, но скоро выдохся. А коварному снегу не было видно конца. Превозмогая усталость и ноющую ломоту в ногах, дед вновь попытался бежать, но не смог: закололо в правом боку. Старик пошел шагом, бормоча сокрушенно:

- Вот беда-то... Неужели так глупо сгину - даже в бане напоследок не попарюсь? Ну не-ет... Нет, нет! Обезножу, но выберусь. Выберусь, Адамка!

Старик снова пустился бегом, с шумом выпуская изо рта струи пара и упрямо твердя:

- Врешь, Маралиха, выберусь, язви тебя...

Влажный снег кончился совсем неожиданно.

Впереди опять показался чистый лед, по которому тонким слоем текла вода.

- Давно бы так! - обрадовался старик и, вскочив на задок нарты, схватил пешню. - Впереди, Адамка, где-то совсем недалеко, Соловьевское зимовье должно быть. Только бы ноги до него не окостенели...

На валенках деда Евсея толстым бесформенным слоем настыл лед, а сам дед весь закуржевел и сделался белым, как снежная баба.

- Нажимай, Евсей! - подбадривал он себя, орудуя пешней.

Вскоре нарта обогнала наледь (та лавой вливалась в широкую полынью у одного из прижимов), выкатилась на сухой лед и понеслась по крутым склонам застывших перекатов. Пешня звенела, дед крякал, полозья нарты стучали, как кости...

Зимовье охотника Соловьева (такая же избушка, как у деда Евсея) стояло в устье незамерзающего ключа. Подогнав нарту к пологому берегу, старик спрыгнул на снег и со всех ног пустился к избешке. Адамка кинулся за ним.

В избушке было пусто и холодно, но в железной печке лежали дрова. Дед поджег бересту, и сухие поленья тотчас загорелись ярким пламенем. Дед стащил валенки и мокрые шерстяные носки, оголив розовые ступни ног.

- Румяные - это ничего. Вот кабы побелели, тогда похуже бы пришлось... - Дед снял "тозовку" со спины, потом полушубок и обернул им озябшие ноги.

Печка раскалилась докрасна, избушка наполнилась теплом, а ногам деда стало даже горячо.

- Ну вот, а я уж было попрощался с бел- светом... Спасибо тебе, Соловьев, за дрова... А что, Адамка, не заночевать ли нам здесь? Отдохнем, обсушимся и завтра поутру двинемся в Усть-Кан, а?

И они остались на ночь в избушке.

...Беда стряслась в полдень следующего дня, когда до Усть-Кана оставалось каких- нибудь километров восемь. Старик шел подле самого берега, обходя стороной крутой порог.

Вдруг его правая нога сорвалась в трещину, и он полетел на спину, ударившись затылком об лед. От сильного рывка постромки развязались, и нарта, набирая скорость, покатилась по крутому склону порога вниз, где виднелась большая полынья.

- Адам, держи ее! - вырвал дед ногу из трещины, перевернулся на живот и сгоряча заскользил следом за нартой.

Пес не понял приказа хозяина и кинулся держать его самого, вцепившись зубами в полу полушубка. Но лед был скользкий, а дед тяжелый, поэтому Адамка, как ни упирался, удержать старика не смог.

Нарта вместе с грузом улетела в полынью и закружилась в воде. Человеку и собаке был тоже уготован путь в пучину, но в самый последний момент деду Евсею чудом удалось, ухватиться за камень, торчащий из льда, и удержаться буквально в двух шагах от полыньи. Вместе с ним остановился и Адамка.

Некоторое время дед лежал неподвижно, еще не веря в то, что уцелел. Потом он поднял голову, сел, прислонившись к камню спиной, и только тут почувствовал нестерпимую боль в правой ноге. Пошевелил ступней и понял, что нога его сломана.

- Лешак тебя ешь... - скрипя зубами, простонал он и бросил взгляд на нарту.

Ее кружила вода, над которой клубился пар.

"Мешки намокнут, и нарта уйдет под лед, - с испугом подумал дед. - Дорога каждая минутка".

Он попытался ползти вверх от камня по ледяному склону, но вскоре убедился, что эта затея бесполезна: лед гладок, а склон крут - не выкарабкаться. К тому же у старика начала сильно кружиться голова и его стало поташнивать.

- Однако, это конец...

Дед снял с плеч "тозовку" и несколько раз выстрелил в воздух, совсем не надеясь, что его кто-нибудь может услышать.

- Да, конец... Прощай, друг Адамка! Видать, такая уж доля наша - сгинуть вот так по-дурацки. Прощай! И прости, что сгубил тебя ни за понюшку табаку. Прости, братка... прости дурака старого...

Дед притянул к себе Адамку, прижался лбом к его морде, и по щекам старика потекли слезы.

Собаку трясло: она поняла, что хозяин попал в непоправимую беду, и лизала ему лицо своим горячим языком. Неожиданно собака замерла и навострила уши, вглядываясь в туман над водой. Но там ничего особенного не было видно, лишь продолжала кружиться нарта. Но собака вдруг вырвалась из объятия деда Евсея, решительно прыгнула в полынью и пропала в тумане.

- Адамка! - вскричал дед. - Назад!

В ответ не последовало никакого отклика.

- Погубил собаку, старый черт... Погубил!

Дед прикладом "тозовки" принялся отчаянно долбить лед, чтобы сделать в нем ступеньки. Но тут старика охватила такая слабость, что он выронил из рук "тозовку", и она улетела в воду. Чтобы не свалиться самому в полынью, дед привалился спиной к камню и замер.

Последнее, что он увидел, - это была отвратительная рожа росомахи. Хищник лежал на том месте, где дед сломал ногу, и неотрывно следил за человеком.

- Кончины ждешь, шельма...

...Об остальном рассказали позднее братья Кожуховы. Они в тот день ездили на лошади за сеном вверх по Маралихе.

- Едем, значит, - говорил старший брат, - и вдруг слышим: где-то далеко-далеко защелкала "малопулька". Остановились мы и гадаем: что бы это могло означать? Пока гадали, судили да рядили, собака, видим, подбегает. Обледенелая вся, как черпак у водовоза. Батюшки, да это же Евсеев Адамка! А он повизгивает, хватает нас за полы и назад отбегает - приглашает за собой идти. Ну, мы лошадь развернули и погнали следом за ним. Подъезжаем к полынье и видим сквозь туман: на той стороне дед Евсей лежит. Зовем его - не откликается. Испугались: уж не умер ли?

- Без памяти, оказалось, был, - закончил рассказ младший Кожухов. - Сотрясение мозга получил, как позднее выяснилось. Ну, вызволили мы его из беды. Не без труда, конечно. Потом нарту из воды вытащили и айда во весь мах на Усть-Кан. Адамка сидел всю дорогу в санях подле деда, а тот все бредил: "Адамка, назад! Вернись, Адамка!" В общем, без Адамки не видать бы нам больше Евсея в живых.