Охотники (отрывок из повести) (Владимир Ащеулов)

Владимир Ащеулов родился в 1935 г. в Казахстане, в городе Кзыл-Орде. Там же окончил гидромелиоративный техникум.

Герои повести "Охотники" - два неразлучных друга - Костя Самороков и Слава Платонов, от имени которого ведется рассказ, после окончания десятилетки приходят работать в охотничью бригаду...

1

Первый месяц нашего пребывания в бригаде Анфиянович приглядывался к нам, пробуя нас на различных видах промысла. Мы охотились на фазанов и уток, караулили на посевах диких кабанов, рыбачили.

Наконец бригадир определил нам амплуа.

- Одначе насчет утешков и фазанишек Стяпаныч и Славка ничо - кумекают, - заявил он однажды за ужином, по своему обыкновению обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности. - Я так полагаю, пущай они по дичи промышляют и свинешек шерстят. Мы с бредешком и сетями, поди, в четырех-то управимся.

Разве могли мы предположить, что, посылая нас "шерстить свинешек", Анфиянович, выражаясь туманным слогом дипломатов, преследовал свои тайные, но вполне определенные цели.

Я не мог сообразить, почему, даже когда мы добывали по четыре секача за ночь, бригадир напускал на себя разочарованный вид и брюзжал недовольно:

- Ништо это свинешка? Баловство одно. Эх, родимцы!

Однако унылое однообразие этих упреков никак не вязалось с шельмовским выражением бригадирских глаз, где таилось настороженное ожидание протеста или вопроса.

Но мы не протестовали и ни о чем не спрашивали.

- Темнит старикан, - заметил однажды Костя. - На психику давит.

- Зачем ему это? - удивился я.

- Хочет убедить нас в том, что охота на засидках - это бесполезная трата времени и сил, - с усмешкой пояснил Костя. - Пузикову, конечно, ведома тайна добычливого промысла хрюшек, и он ее, может быть, нам поведает, если мы его об этом попросим. Но мы просить не станем. Пускай сам предложит.

Помня наставления Гладышева, мы без ропота переносили воркотню бригадира и молча делали свое дело, надеясь когда-нибудь рассчитаться с Анфияновичем за его проходочки. И потом, говоря откровенно, нам хоть краешком глаза хотелось взглянуть, что это за штука - охота на диких кабанов с собаками.

И однажды бригадир не вытерпел.

- Рази это охота? - он презрительно сощурился на громадного секача, которого мы подвалили минувшей ночью и которого квалифицированно обдирал Лев Иванович. - Слов нету, стараются робята, ночей не спят, одначе толку. - Анфиянович издал красноречивый хмык, почти наглядно выразивший крайнюю степень его неудовольствия, и заключил: - С этакими трофеями на хлебушек не заработаешь. Спасибо, рыбешка выручат.

Это было слишком. Я уже и рот раскрыл, собираясь путем несложной арифметики доказать этому вздорному брюзге, что вырабатываем мы ничуть не меньше, чем остальные промысловики, но, натолкнувшись на предупреждающий взгляд друга, прикусил язык.

Не услышав возражений и на этот оскорбительный намек насчет иждивенчества, Анфиянович поглядел на нас подозрительно. Ничего не заметив, он, видимо, решил, что вполне убедил нас в экономической зависимости от бригады, и продолжал уже совсем непринужденно:

- Нет, робята, засидки - дело никудышное. Свинешек надобно с собачками промышлять...

Костя, буркнув что-то нечленораздельное, отвел в сторону заблестевшие глаза.

- Сейчас еще не время, - приняв наше молчание за согласие, заметил Анфиянович и пояснил: - Промышлять зверя по густолистью - невротрепка одна. Собачки от духотищи в момент сомлеют, ровно бабы на сносях. А ежели в крепях хреновенький секачишка случится - собак мигом порешит. Погодите малость, опанет камышовый лист - дадим прикурить кабанишкам. Сколь вы за месяц наработали - за выход возьмем...

Накануне промысла состоялся еще один разговор.

- Вы, робята, завтра приглядывайтесь, смекайте, что к чему, - поучал бригадир. - Взлаяли собачки - крепь не крепь - чеши на лай. Только упреждаю: забегать к зверю супротив воздуха надо. И опасайтесь собак пострелять. Покудова кабанишку явственно не увидите - не палите. А лучше всего, желательно - ножичком. Милое дело...

2

На охоту мы вышли ранним утром.

Стоял конец октября. Сбитые недавним ночным заморозком камышовые листья толстым шуршащим ковром покрывали иссеченную старческими морщинами землю.

Тонкие блескучие копья камышей; увенчанные еще не измочаленными буйными ветрами махалками, создавали впечатление, будто перед нами выстроилась многотысячная рать, стерегущая рубежи своих заповедных пределов.

В вогнутых просеребренных плашках пересохших соленых озер желтым пушистым пламенем пылали жертвенные кусты тамариска, зажженные природой в честь златокудрой богини-осени.

И это еще больше усиливало иллюзию того, что мы находимся среди молчаливых, закованных в бронзовые доспехи воинов в неведомой и дивной стране, где до сих пор совершаются культовые обряды во славу таинственных и бессмертных божеств времен года.

Мы впятером шли редкой разорванной цепью вдоль подковообразного, попыхивающего белесым дымком озера. Впереди, вывалив набок огненно-красные языки, бежали разномастные, "чистейших дворянских" кровей псы.

На правом фланге нашего строя, у самой кромки воды, кое-где драгоценно посверкивающей крохотными кристаллами льда, на спине одногорбого верблюда монотонно, наподобие китайского болванчика, раскачивалась черная фигурка бригадира.

Анфиянович представлялся мне свирепым и беспощадным предводителем шайки конкистадоров, вторгшихся в эту прекрасную страну для того, чтобы разграбить ее богатства, обратить цветущие земли в бесплодную пустыню.

Разве могут устоять эти рослые копьеносцы против наших изрыгающих грохот, огонь и смерть ружей? Что могут противопоставить они пружинной мощи и неутолимой жажде крови этих вот неистовых в ярости псов, которые могут ежеминутно пронзить их стройные ряды мускулистыми таранами тел с такой же легкостью, с какой стальной нож пронзает кусок сливочного масла?

Мне сделалось нехорошо. Я чувствовал себя участником какого-то авантюрного, обставленного с кощунственной пышностью, но жестокого в своей гладиаторской реалистичности спектакля, ибо в его действиях должна литься не подкрашенная бутафорская водица, а самая настоящая, курящаяся соленым парком кровь.

Мне захотелось плюнуть на все и поворотить назад. Но что изменится от того, если я уйду? Ровным счетом ничего. Пять человек, и среди них мой лучший друг Костя Самороков, которому, я знал точно, тоже не по душе подобная обстановка, все равно доведут до конца определенные им роли.

И я вместе со всеми шел вперед. Шел ради того, чтобы навсегда снять эту гнусную драму с подмостков Талды-Куля. Мы с Костей были лазутчиками в стане нарушителей охотничьих законов, и я не имел права раскисать.

Нас немало, таких парней, загоняющих в ловушки двуногих хищников на неоглядных просторах от Курил до Карпат, от заснеженной тундры до знойных пустынь Туркмении. Сегодня мы безвестные свидетели браконьерских бесчинств, но завтра мы обратимся в суровых, неподкупных обвинителей и станем от имени народа и во благо его судить губителей природы страшным, но справедливым судом.

Мои размышления прервал короткий отрывистей свист. Я обернулся налево и увидел Воробьева, поднявшего предостерегающе руку.

Актабан - вожак стаи, пегий и разноглазый кобелина, - задрав кверху тяжелую, по-медвежьи лобастую голову, шумно втягивал в себя морозно-прозрачный воздух. Остальные дворняги тоже насторожились. Они подтянулись к вожаку и, приняв форму клиноподобного боевого порядка, острие которого венчал фыркающий Актабан, замерли в напряженных позах и тоже начали старательно вынюхивать доносящиеся из камышей запахи.

Анфиянович сошел с верблюда и, вплотную приблизившись к камышам, замкнул полукруг стрелков, в центре которого находились собаки.

Справа, в сотне метров от меня, стоял Костя. Между ним и Анфияновичем пристроились близнецы. Левый фланг держал Воробьев.

Приставив ладони к ушам и весь подавшись вперед, Лев Иванович пристально вслушивался в ломкую тишину камышей. Затем, резко выпрямившись, но не снимая с плеча двустволки, исчез в камышах.

"Началось!" - обреченно подумал я, ощущая между лопаток ознобистую, совершенно непохожую на охотничье волнение дрожь.

С глухим сдавленным рыком Актабан прянул в воздух и, описав крутую траекторию, как снаряд на излете, вонзился в камыши. За ним, захлебываясь злобным азартным лаем, устремились другие псы.

Этот напористый и упругий, стократно множимый разноголосым эхом лай походил на зловещий колдовски призывный рокот шаманских бубнов.

Охотники бросились вслед за собаками. Увлеченный общим порывом, я тоже помчался в заросли, но кто-то из бронзовых "ратников", откинувшись назад, мягко принял меня на плоский "щит" и, вдруг неожиданно распрямившись, с такой ловкостью и силой отшвырнул в сторону, что я едва устоял на ногах.

Ошеломленный столь решительным отпором, я на мгновение растерялся. Затем - плечом вперед - снова ринулся в камыши.

И сразу же мне в лицо вонзилось несколько "стрел", а перед глазами угрожающе засверкали позлащенные лезвия "мечей". Чьи-то цепкие "руки", ухватившись за двустволку, пытались обезоружить меня. Горячий соленый пот заливал глаза, и ссадины на лице щипало так, точно их смазали йодом.

Обозленный этой болью, я прикрылся левой рукой и пошел напролом, по-боксерски отражая нацеленные на меня удары. По обеим сторонам раздавался яростный шум рукопашной схватки. Слышалось учащенное дыхание "бойцов", с сухим треском ломались древки "копий", кровельно громыхая "доспехами", с тяжкими стонами валились друг на друга поверженные "ратники". А впереди тревожным набатным гулом бухали зовущие голоса собак.

Справа тупо стукнул выстрел. Такой звук бывает, когда стреляют в упор и пуля достигает цели. Через мгновение в той же стороне, но несколько ближе истерически заверещал подсвинок, и послышалось приглушенное щетиной торжествующее урчание какого-то пса, заживо скальпирующего свою жертву.

Вдруг впереди за высоченной стеной камыша раздались стремительно накатывающийся треск и хриплое уханье разъяренного зверя. И тотчас в узком просвете кабаньей тропы, прямо передо мной, возникла оскаленная свиная морда с кровавыми от лютости глазами.

Ей-богу, если такое привидится во сне, проснешься в холодном поту.

К моему великому счастью, стволы ружья были направлены в ту сторону, откуда появилось это страшилище. Я, не целясь, спустил сразу оба курка.

Пробитое пулями рыло ткнулось мне в ноги. Из оттопыренного волосатого уха свиньи вился ржавый дымок. К пресному запаху камышей примешался резкий дух пороховой гари и тошнотворная вонь паленой щетины.

И вдруг неожиданный, как удар в солнечное сплетение, запоздалый страх заворочался под ложечкой и, обдавая грудь липкой противной испариной, растопыренной пятерней потянулся к горлу, обрывая дыхание. У меня мелкомелко затряслись колени. Мне хотелось дико заорать, отшвырнуть ружье и без оглядки бежать из этих камышовых джунглей, где водятся свирепые клыкастые мастодонты.

Огромным напряжением всех душевных сил я подавил в себе этот омерзительный приступ трусости и с нарочитой медлительностью перезарядил двустволку.

3

Тем временем шум охоты переместился несколько вперед и вправо. Только в той стороне, где находился Лев Иванович, гундосо повизгивал кабан и оглушительно громко трещали камыши, будто там паслась отара бегемотов.

Тогда я еще не знал всех выдающихся способностей Воробьева и, решив, что его крутит приличный кабан, поспешил на помощь товарищу. Неожиданно треск смолк, и в то же мгновение послышался протяжно-булькающий визг издыхающего кабана. Видимо, в точности выполняя директивные указания бригадира, Лев Иванович орудовал... ножичком.

Все так и оказалось. Когда я подошел к Воробьеву, он старательно обтирал окровавленный японский штык о вздыбленную щетину здоровущего секача. Рядом с ним находился черный, как глыба бурого угля, кобель по кличке Жук. Пес остервенело, но совершенно беззвучно терзал поверженного вепря.

Накануне охоты, давая короткую характеристику каждой собаке, Анфиянович особо остановился на достоинствах Жука. По словам бригадира, Жук хватал кабана только за пятак и, вытянувшись в струну, цепенел в странном столбняковом трансе. Зверь бестолково вертел головой и, визжа с явно выраженным французским прононсом, что есть мочи колотил о землю закостеневшее тело собаки.

Но освободиться от бульдожьей хватки пса было невозможно. И только когда подбежавший охотник пристреливал или прикалывал секача, Жук размыкал стальные челюсти и, малость отлежавшись, принимался глумиться над трупом врага.

Этого пса Анфиянович повстречал на городском рынке, возле мясных лавок. Немота собаки так умилила Пузикова, что он немедленно притащил Жука домой, наивно полагая, что это молчаливое существо благотворно повлияет на его не в меру разговорчивую супружницу.

Однако столь прозрачный намек так возмутил словоохотливую бабку, что она немедленно объявила Жука персоной нон грата и выперла со двора. Тогда Анфиянович, жалеючи пса, привез его на Талды-Куль.

И на первой же охоте Жук наглядно доказал, что немота отнюдь не главный физический недостаток. Охотиться Жук предпочитал в паре с Воробьевым, так как тот очень ловко орудовал кинжалом и крайне редко пользовался ружьем. Звук выстрела почему-то действовал Жуку на нервы.

- Толковый кобель, - похвалил Лев Иванович, вкладывая кинжал в ножны. - Хоть и немтырь, но ухватка у него - я извиняюсь! - Он поправил патронташ и заметил: - Только вот приемчик у него чисто минерский. Ошибется разок - и поминай, как Жука звали...

Голос у Воробьева был невозмутимо-благодушный, будто кто-то другой прикончил этого кабана, пока Лев Иванович гонял чаи на лоне природы. И мне снова стало нестерпимо стыдно за свое недавнее малодушие.

Прервав увесистым пинком садистский экстаз пса, Воробьев крикнул:

- Вперед, Жук! Катай его! Катай!..

Пес лязгнул на Воробьева клыками и мгновенно скрылся в камышах. Мы побежали следом.

Охота шла своим чередом. Собачий лай, истошный визг свиней, ружейная пальба и шепелявый свист рикошетируемых пуль и картечи слились в невообразимую какофонию.

Камыши несколько поредели, и мы с Воробьевым оказались на поляне, заросшей коричневым сухим чеканом, над которым щетинились похожие на исполинских дикобразов кусты колючи. Лев Иванович круто отвернул влево, а я помчался в ту сторону, где, по моим предположениям, должен был находиться Костя.

В охоте что-то переменилось. Собаки с каким-то особенным исступленным ожесточением бухали прямо передо мной. Боковым зрением я увидел Костю, стремительно мелькающего между кустов, и тоже наддал ходу.

Вдруг метрах в сорока впереди меня в воздух неуклюже взлетела черная собака и, медленно перекувыркнувшись через голову, тяжело рухнула вниз. В этом противоестественном, бескрылом полете Жука было нечто мистическое, но в этот день в целом мире, кажется, уже не существовало страха, способного напугать либо остановить меня.

Рискуя остаться без глаз, я с треском пробрался сквозь непролазную крепь колючи и увидел потрясающую картину. Бурый и громадный, как мамонт, кабан, упершись задом в куст, яростно отбивался он наседавших собак. Он с утробным мясницким придыхом бил вправо и тут же молниеносно наносил длинный скользящий удар в противоположную сторону. Казалось, будто из его перекошенной пасти торчат не клыки, а кривые янычарские ятаганы.

У его широко расставленных, будто вросших в затвердевший солонец ног валялись чернокрасные лоскутья. Это было все, что осталось от несчастного Жука.

Стрелять было невозможно. Мускулистые псы вертелись вокруг зверя с такой неистовой стремительностью, что пуля обязательно зацепила бы одного из них. И вообще, вся эта батальная сцена здорово смахивала на работу телевизора с неисправной частотой кадров. Беспрерывно мелькали оскаленные пасти, налившиеся кровью глаза, прижатые уши, вздыбленные загривки. Злобный лай, вой, визг, рычание, взбешенное уханье зверя и резкий сабельный стук клыков смешались в невообразимый хаос зоологических звуков, от которых стыла кровь в жилах и мороз продирал по коже.

Рис. А. Семенова

Воробьев, Костя, Анфиянович и я выскочили из кустов одновременно. Все мы очень торопились, так как в любую минуту еще одна из собак могла разделить трагическую участь Жука.

Лев Иванович мчался к месту схватки большими прыжками, на ходу снимая из-за спины двустволку. Что-то крича и суматошно размахивая руками, семенил Анфиянович. Бежал и я, хотя, честное слово, не знал, как поступлю... Скорее всего, раздвину собак стволами и - пламенный привет!

Ближе всех к кабану оказался Костя. Отшвырнув в сторону ружье и выхватив длинный обоюдоострый кинжал, Самороков резко оттолкнулся от земли ногами и, птицей взлетев над клубком звериных тел, пал на спину зверя.

Секач мотнул головой, пытаясь достать Костю клыком, но тотчас в его глотку мертвой хваткой вцепился Актабан. Вепрь мгновенно прижал собаку к земле нижней челюстью, но было поздно. Молнией сверкнуло лезвие кинжала, все было кончено. Удар был настолько силен и точен, что кабан лишь два раза коротко дернулся и затих.

Рис. А. Семенова

- Вот так хват! - изумленно воскликнул подбежавший Воробьев. - Это, однако, похлеще будет, нежели чекушки пулями колотить! - затем на его облупленном солнцем и ветром рябоватом лице появилось выражение скорби: - Эх, Жука жалко! Исключительный пес был...

Подбежал запыхавшийся Анфиянович. Он был хмур и раздражителен. С ходу отматерив Костю за грубейшее нарушение техники безопасности, а нас за нерасторопность, бригадир склонился над мертвой собакой.

- Эка он его! - огорченно воскликнул Анфиянович и снова обернулся к Косте. - Тоже вроде тебя на рожон пер.

- Я же человек, - обиженно буркнул Костя, не ожидавший такого поворота в разговоре. - И потом вы сами сказали: желательно ножичком...

- Ежели ты человек, и место человечье знать обязан, - сердито перебил его Анфиянович, неодобрительно покачивая взлохмаченной головой. - Кто же этаких кабанишков ножичком? Эх, родимец!

Из зарослей выломились Герка и Ромка Соляновы, братья-близнецы. Белобрысые и веснушчатые, они походили друг на дружку, как две картечины. Каждый из них волочил по паре поросят.

- Инициативы у вас, граждане, никакой! - недовольно заскрипел Анфиянович, одарив братьев уничтожающим взглядом. - Между прочим, за кабанишками бегать полагается. Так-то вот. Вы же на первой версте раскрылехтились, ровно наседки. Непорядок это. Нам, извиняюсь, иждивенцы без надобности.

- Мы без дела не ходили, - огрызнулся Ромка. - Вот пожалуйста! - он швырнул поросят под ноги бригадиру. - В камышах еще три штуки валяются.

- На крупняка только Льву Ивановичу везет, - с завистью молвил Герка. - Гляди, какого быка завалил! Центнера три смело будет...

- Пока вы прохлаждались, кабан Жука зарезал, - раздраженно проворчал Лев Иванович. - Зачем этих приволокли? - Он указал на поросят: - Или делать больше нечего?

- А они где были? - обиженно протянул Герка, указывая на нас.

- Выходит, мы иждивенцы, а эти ханурики - незаменимые работники, - поддержал брата Ромка. - Интересная уха получается!

- Ну и паскудные же вы людишки! - возмутился Воробьев. - Всегда за других норовите схорониться. Такой пес накрылся, а они!..

- Без жертв нет победы, - скорбно потупясь, произнес Анфиянович и отрезал: - Будя трепаться! Пошли, еще пару загонов сделаем. Пока масть идет, работать надо.

- Все! Никаких загонов, - решительно заявил Костя. - Порезвились и баста! Еще несколько таких облав - и свиней на Талды- Куле днем с огнем не сыщешь. Под корень изведем.

- Пустое, - бригадир беззаботно махнул рукой. - В Кызылах знаешь, сколь свиноты? Тьма тьмущая. Еще придут.

- Дай-то бог, - сказал Костя. - Но все равно, отныне охота на свиней с собаками отменяется. Гляди, сколько поросят передушили. Это преступление!

- То есть? - опешил бригадир. - Это пошто охота отменяется?

- Закон специальный имеется, - пояснил Костя. - Запрещено свиней собаками травить.

- Знаю я этот закон, - отмахнулся Анфиянович. - Раньше тебя читал. - И вдруг зашумел безо всякой паузы, переходя на петушиный фальцет: - Не для себя, поди, стараюсь! За мясцо отблагодарят нас люди. Молод ты, парень, для учительства!

- Не знают люди, как мы живность под корень изводим, - возразил Костя. - Отблагодарили бы они нас святым кулаком по окаянным шеям.

- Выходит, тебя наши порядки не устраивают? - поставил вопрос ребром бригадир. - В таком разе горшок об горшок и черепушки в стороны!

- Меня беспорядки ваши не устраивают, - внушительно произнес Костя. - Вы не в другом государстве живете. Закон для всех один.

Анфиянович слушал его рассеянно, но не перебивал. Когда Костя закончил говорить, Анфиянович вдруг стал предельно вежливым и сказал, церемонно раскланиваясь:

- Прощевайте, Константин Стяпаныч. Заговорили вы нас, а нам, между прочим, недосуг. Работать надо. План у нас. Покедова...

- Кстати, о плане, - повысив голос, перебил его Костя. - Я интересовался у Тимохина. Оказывается, бригада месячное задание по добыче свинины вдвое перекрыла. И наработали это мы со Славиком на засидках безо всяких собак. И при этом ни одного поросенка не угробили. Если учесть сегодняшние трофеи, это еще полплана. По-моему, нам особенно торопиться некуда. А вот поговорить по душам - самое время.

- Правильно, - согласился Воробьев.

- Говорить мне с вами не о чем, - упрямо сказал бригадир, не обращая внимания на слова Воробьева. - Либо делайте как велю, либо катитесь к едрене фене хлябать пельмени.

- Мы можем уйти, но прежде вы подпишете акт о производстве охоты незаконным способом, - хмуро заметил Костя. - Раз не желаете по-человечески говорить, пускай с вами Гладышев разбирается. Я все сказал...

При упоминании фамилии главного охот-инспектора области физиономия у Пузикова заметно поскучнела и вытянулась. Ведь не кто иной, а именно он, Анфиянович, убеждал Павла Васильевича Гладышева в том, что "песики хучь и беспородные и виду бандитского, но, ей-ей, приучены лишь для подружейной охоты".

- Зачем же сразу к Гладышеву? - мгновенно сменив тон, забеспокоился Анфиянович. - Сами, поди, разберемся.

- Сдрейфил, старина, - иронически хмыкнул Воробьев.

- Спужался, однако нешибко, - с достоинством молвил бригадир. - Но зачем сор из избы выносить?

- Нашу избу давным-давно проветрить пора, - насупясь, заметил Лев Иванович. - Прав Костя. Вкруговую прав. Много мы государству даем, но еще больше вреда ему приносим. - Он пнул носком сапога поросенка. - Какой толк в этой вот животине? Ни мяса, ни кожи! Приемщику его не сдашь: оштрафуют. На базар не понесешь: совестно. Солить тоже не станешь: свежанины навалом. Вот и получается, что есть один только выход - скормить этих поросят собакам. А какая, скажите, от того государству польза, если наши псы с набитыми брюхами ходить будут? А никакой! - Он опустил голову и продолжал раздумчиво: - Не лиши мы етих "пацанов" жизни, повырастали бы из них приличные хряки. Не раз бы нашего брата, охотника, потешили. - Тяжело вздохнул. - Нет, не ладно хозяину ем. Без расчета. Одним днем живем.

- При таких-то ультиматумах поневоле праведником станешь, - подал голос Ромка. - Не видать нам отныне премиальных как своих ушей, да и заработок крепко поубавится. - Он со злостью покосился на Саморокова. - Попробуй в такой-то мороз ночь на засидке прокуковать! Сопли мигом к стволам примерзнут... Навязало начальство дармоедов на наши шеи! С такими кадрами не план выполнять, а блох на печи щелкать. Ловля блох законом не воспрещается. - Ромка перевел дух и, презрительно сплюнув, продолжал: - Всегда так, к нашему берегу прибьет не дерьмо, так стружку.

- Теперь другие бригады нам нос утрут, - вздохнул Герка.

- Ясно, утрут. - Окрыленный поддержкой брата, Ромка еще более вдохновился. - В других бригадах инспекторских прихвостней нету. - Ромка вызывающе поглядел на Костю. - Небось когда клыкач заухал, этот боксер-интеллигент в штаны навалил. Теперь выгородиться хочет, вот и выпендривается. Про законы вспомнил. Эка невидаль - законы!

- Помолчи, пустобрех! - окрысился на Ромку бригадир. - Ты сперва за себя отвечать смоги, потом людям пеняй. - Он смерил близнеца уничтожающим взглядом. - Покедова вы с брательником поросенков тягали, Стяпаныч этого кабанишку ножичком порешил!

- Насчет инспекторских прихвостней я с тобой отдельно поговорю, - пообещал Костя, метнув на опешившего близнеца недобрый взгляд. - Через дипломатические каналы.

- Учти, наколотят тебе харю - поделом, - покосившись на брата, отмежевался Герка. - Я за дурачка не ответчик.

- Даже мнение высказать нельзя, - обиделся Ромка. - Разве есть такие законы, чтобы за критику морду бить? - Он поглядел на Костю без прежней спеси. - Ты языком болтай, а рукам воли не давай.

Все рассмеялись, и на этом инцидент был исчерпан.

С этого дня нас признали равноправными членами бригады.

В зоомагазине

 В Чимкентском зоомагазине
 Торговли страдная пора: 
 В аквариумной душной сини -
 Мальки, как россыпь серебра. 
 В стандартных клетках канарейки
 Выводят радужный мотив, 
 И попугайчиков семейка
 Им вторит, 
 Джунгли позабыв. 
 Как пошл и жалок гимн неволе,
 Как пуст и мелок птичий глас! 
 Но выпусти их в лес иль в поле -
 Певцы погибнут в тот же час. 
 В неволе выросшие птицы, 
 Иной не знавшие судьбы, 
 Вы - господа своей темницы, 
 Но вы же и ее рабы. 
 Бог с вами, 
 Рыбки и пичуги, 
 Не ведавшие лет и зим, 
 Не знавшие жары и вьюги, 
 Не вами славен магазин. 
 Здесь есть товар иного сорта, 
 С глазами, полными тоски,
 Живущий, будто пчелы в сотах,
 Зажатый в клетку, как в тиски.
 Будто забавными безделками
 Для злой, мучительной игры,
 Торгуют здесь живыми белками,
 Доставленными с Ангары. 
 Им бы в тайге скакать по елям
 И с высоты трещать на лис, 
 Но в клетках белки присмирели,
 Повиснув головами вниз. 
 Ах, если бы случилось чудо,
 Попасть бы белкам в лес на час! 
 А после будет - 
 Пусть что будет, 
 Хоть даже пуля между глаз! 
 Ну что за жизнь для них в неволе,
 Средь канареечных рулад?.. 
 И кто же выдержит без боли
 Плененной белки смутный взгляд?

Рис. Л. Демьянова