Свидание с Тулайкой (В. Курбатов)

Автограф когтем

Далеко позади остались город и тот знакомый лейтенант, инспектор ГАИ, весь в черной скрипучей коже, подкативший к нам на своем лимонно-желтом "Урале", когда мы стояли у светофора. Лейтенант, сам заядлый охотник, поинтересовался:

- Куда собрались, ребята?

- На Тулайку, - ответил один из "ребят" - Кузьмич.

- Да-а? - восхитился лейтенант и даже заерзал на седле, словно собираясь спрыгнуть с мотоцикла. - Завидую, завидую: Ну ни пуха, ни пера, охотники...

Тулайка! Только для меня одного она оставалась пока что и нераскрытой книгой, и белым пятном на карте, и мечтой...

Лесовозная дорога уходит вниз по отлогому склону увала, справа и слева теснят ее мачтовые сосны и кедры. По обочинам тянутся уже обрастающие малинником валы сдвинутой бульдозерами щебенки вперемешку с лесным ломом и вывороченными пнями. Путь нам преграждают то глубокие колеи, продавленные скатами мощных лесовозов, то серые каменные глыбы, и нашим водителям приходится глядеть в оба, чтобы не пробить картер или не сорвать выхлопную трубу.

Но вот лес распахнулся, и мы выехали на старую делянку на угоре, буйно заросшую шиповником и малинником. Водители глушат двигатели, мы вручную откатываем машины в чащу березняка. Прячем по привычке мотоциклы, хотя знаем, что здесь, среди гор, в семидесяти километрах от города, подобная предосторожность не нужна. И потому водители лишь укрывают мотоциклы брезентом, целлофановыми пленками от возможного дождя или снега. Плащи, лишнюю теплую одежду - все, что надели на себя в дорогу, также оставляем в люльках мотоциклов. Берем с собой самое необходимое, что понадобится в избушке.

Пока Кузьмич и Владимир заняты у машин, мы с Михалычем стоим в сторонке, ожидаем товарищей. Михалыч по возрасту старше каждого из нас, но не огрузнел и в ходьбе по лесу не уступит молодому. Исподволь разглядываю его лицо: крепкие скулы, шея хранит следы загара. На нем защитного цвета фуражка, теплая куртка шинельного сукна; его можно принять и за егеря, и за лесника. Поблескивая стеклами очков, он снисходительно наблюдает за Кузьмичем. Сухощавый подвижный Кузьмич копается в багажнике, вынимает какие-то свертки, сует в рюкзак. Оставшись в синем свитере и красной вязаной шапочке с помпоном, он стал похож на пожилого тренера.

Наконец, все собрано, уложено по рюкзакам. Теперь можно и разойтись.

Двое - Кузьмич и Михалыч - уходят в сторону гремящей под угором речки; Владимир, расчехлив ружье, вложив патроны в стволы, тоже готов бежать ведомыми ему одному путями. Жадный и неуемный охотник, в лесу он избегает компаньонов и обычно оказывается добычливей всех. Это всякий раз вызывает язвительные замечания, намеки на существующие нормы отстрела; тут же сочиняются свеженькие небылицы, припоминаются моему товарищу его мелкие грешки и промахи, иногда дело доходит до перепалки. Владимир, задетый за живое, за словом в карман не лезет, так что в состязании насолить один другому, вовремя поддеть у них порой достигается известное равновесие. А в общем-то они дружны, каждый знает слабости другого, и уже не первый год веселая троица проводит отпуск вместе, предпочитая охоту льготным санаторным путевкам на юг.

- Так я пробегусь сторонкой, а ты топай по дороге. Километров через пять увидишь квартальный столб, там и встретимся. - Кивнув, Владимир уходит. Какое-то время вижу среди подлеска его покачивающуюся широкую спину, и вот я один.

Дорога, какая ни на есть, непременно расскажет о том, кто, на чем и как часто ездит по ней. Эта же казалась давным-давно заброшенной: колеи оплыли, дожди начисто размыли рубчатый рисунок протекторов. Выпавший накануне снег растаял, и вода, стекая, натянула местами пленку суглинка, на которой отпечатались следы самых малых птиц.

Читая автографы, оставленные лесными обитателями, с радостью отметил след рябчика, а рядом какой-то мелкий зверек проскакал: след парный, лапка к лапке, не иначе горностайко спешил по своим делам.

Неожиданно взгляд мой уперся в отпечаток узкой голой пятки - и сразу мысль: "Он". Я присел на корточки: все верно, "Его" ступня, вот и тут, где положено быть пальцам, влажную корочку суглинка будто толстыми гвоздями проткнули, чтобы уж и вовсе исключить сомнения: нате, мол, любуйтесь, как умею расписываться.

Но еще больше удивился я, когда обнаружил рядом с первым второй след. Только маленький, можно сказать подростковый. "Понятно, - догадался я. - Медведица с пестуном протопали. Ну, дела..."

Я выпрямился, словно звери могли быть где-то рядом, подумал: "Ходят себе, как по проспекту. А может, и медведям надоело бездорожье? Тут же такое удобство - ни бурелома, ни кочкарника, сообразили, небось", - и от этой мысли мне стало весело.

Тайга глухо шумела, верховой ветер раскачивал деревья, а я шел и шел по дороге, и весь путь до условленного места встречи с товарищем меня как бы сопровождали два зверя. Время от времени я начинал ощущать спиной и затылком чей-то пристальный, немигающий взгляд и тогда невольно оборачивался: все же дух невидимого зверя витал где-то поблизости. А след когтистых лап между тем уходил куда-то дальше, вперед.

Феномен

Квартальный столбик, узкая щель просеки, теряющаяся в плотном пихтовом подлеске, родничок у обочины - вода вымыла углубление в виде тазика и, переливаясь через край, вялым ручейком стекает наискось через дорогу - все в точности совпадало с описанием места встречи. Только Владимира еще не было, не подошел мой товарищ ко времени: видимо, увлекся, гоняясь за рябцами, убежал, скорый на ногу, за увал, и где, в какой стороне он теперь - не угадаешь.

Что ж, подождем, никто нас не торопит.

Я прислонил ружье к стволу, сбросил рюкзак, пошевелил плечами, разминаясь; не велик вроде бы груз, килограммов с десяток, а под ключицами покалывает. Окинул взглядом зеленый склон за дорогой - вот и занятие себе нашел. Взобрался по щебенчатому откосу вверх - и глаза разбежались: склон сплошь усыпан вызревшей, густо-бордовой брусникой. Ягоды можно было бы без преувеличения грести лопатой. Только я опустился на колени, как откуда-то сверху, совсем рядом, раздался резкий знакомый крик: "Кер-р-р, кер-р-р". Я оглянулся. Черная с белыми по грудке крапинками птица, мотнув длинным сильным клювом, сорвалась с ветки и, перелетев через дорогу, уселась на сушину. "Пр-ри-шел гр-ра-бить", - сварливо проскрипела кедровка.

"Наверняка где-то тут орешки припрятала, - подумал я. - Ишь волнуется".

Кедровок не любят за то, что много шишек сбивают. Бывает, придут шишкари в кедровник по орехи, а там уже делать нечего: все шишки кедровка сняла. А ведь эти птицы, пожалуй, наипервейшие лесоводы! В пору созревания кедровых шишек они набивают зобы спелыми орехами, а затем прячут их в мох, под пни, куда попало, якобы про запас. На деле же осеменяют тайгу. И смотришь, поднимается молоденький кедрик там, где самостоятельно произрасти ему было бы никак не возможно. А это и есть работа кедровки, потому как сам кедр разбрасывать орехи не способен.

Крик первой птицы вскоре привлек внимание другой. Теперь две кедровки суетились в ветках, переговариваясь по-своему и беспрестанно перелетая с места на место. Я мог поклясться, что уже не меня, а рюкзак, оставленный на виду, с таким усердием изучают лесные товарки.

Я брал ягоду и краем глаза наблюдал за любопытными птицами. Вдруг обе кедровки - а к тому времени они осмелели и вертелись возле столба - перепуганно заверещали и кинулись прочь в разные стороны.

Кто их потревожил?

Я привстал и увидел Владимира: он поднимался по просеке в гору вовсе не с той стороны, откуда я его ожидал.

Владимир присел рядом, вытер платком потное, разгоряченное лицо. Глядя на мою шапку, почти полную брусники, иронически заметил:

- Ты что, по ягоды приехал? Рябцы у него под носом, а он... Ха!.. Гляди, сейчас один здесь будет. Он дунул в манок, и только смолк печальный переливчатый свист, как в чаще ему откликнулся такой же, но только живой голос, и мы услышали приглушенное порхание. Рябчик в планирующем полете мелькнул над дорогой, и снова повторился нежный посвист, но теперь на нашей стороне и ближе. "Где ты?" - спрашивал он.

- Видал, какой шустрый, - шепнул Владимир. - Не пуган.

А рябчик уже спешил краем леса нам навстречу, и мы разом увидели пеструю пепельно-серую с черным пятном под горлышком птицу, мелькавшую меж пучков увядшей лесной травы. Вот он совсем близко. Вдруг рябец замер, словно наткнулся на невидимую преграду, вытянул шейку. Потом он подпрыгнул, как-то забавно так подскочил, помогая себе крылышками: точно так же цыплята охотятся за ползающими по стене мухами. Когда он подпрыгнул во второй раз, мы наконец сообразили в чем дело: внимание рябчика привлек продолговатый алый плод шиповника, висевший на самой макушке кустика. С третьей попытки он ухватил клювом ягоду, проглотил ее и как-то сразу потерял интерес к окружающему, нахохлился, стал вроде бы грустным. Что творилось в хохлатой головке птицы в этот момент - совершенно непостижимо. Между тем ведь вокруг столько брусники, так почему же ему понадобилась именно эта, единственная, ягода шиповника? Прошла минута. Забыв про свои ружья, мы наблюдали за рябчиком, а он казался погруженным в летаргию. Но стоило одному из нас шевельнуться, как он мигом порхнул назад, за дорогу.

Мы переглянулись.

- Это какой-то феномен нам попался, - усмехнулся Владимир. - Чокнутый, что ли...

- Послушай, а может, у него чисто спортивный интерес возник к этой ягодке, - сказал я, подзадоривая товарища. - Достану, мол, аль не достану? Азарт его захватил. Да и возьми спортсмена: на дистанции, в прыжках весь выкладывается. А после, на финише, что видим? Апатию и депрессию!

Владимир раскатисто расхохотался.

- Ты ври, да не завирайся, Кузьмичу об этом расскажи - он согласится, поверит. Знаешь, у него собачка есть, так она все понимает, гаечный ключ от пассатижей отличит. Вот! А кто видел? - хохотал Владимир. - Нет, думаю, рябчик просто заметил нас, насторожился.

- Тогда почему же ты не стрелял? - поинтересовался я. Владимир глянул на меня, спросил нарочито задиристо!

- Ну а ты? Почему ты заворотил?

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись: ведь и на охоте случается, что люди объясняются молча и, понимая происходящее, обходятся без лишних слов.

Остров в тайге

Что-то загадочное и вместе с тем напевное слышится в этом ласковом слове - Тулайка. А Тулайка, чтобы не гадать, всего лишь небольшая горная речушка. В межень в ней воды - коню по колено, ну а в половодье, сказывают, и грузовик своротит. Такую набирает силу! На обычной карте Тулайку не отыщешь - вовсе никак не обозначена. И тем не менее она есть, и к ней мы идем, а вернее ползем: медленно, упорно, без перекуров, хотя тягун - отлогий подъем - изнурителен и уже согнал с нас не один пот.

Впереди шагает жилистый, не знающий усталости Кузьмич. Михалыч за ним, затем Владимир и я - замыкающий. Временами Кузьмич оглядывается, бодро покрикивает на нас, будто мы солдаты в строю: "Подтянись!"

А кругом дикая глухомань. Справа тайга нависает над скалистым обрывом. Там, внизу, приглушенно гремит Варган, и временами доносится отчетливый подводный стук камня о камень. Слева к старой дороге подступают могучие лиственницы, кедры, кряжистые сосны, а понизу стелется разлапистый пихтач. То тут, то там видишь поверженные гигантские стволы, выворотни внутри полуистлели, а снаружи их затянул яркий зеленый моховой ковер. Оттуда, из чащоб, натягивает холодной сыростью, остро, сладко и дурманно пахнет багульником.

Наконец впереди светлеет, и мы выходим на просторную поляну. Взору открылись таежные дали, вздыбленные увалами, и лишь на горизонте возвышается в виде подушки в накрахмаленной наволочке Казанский камень: там уже прочно лег снег.

Остров в тайге

На взгорке, ближе к опушке, стояли три рубленых домика, а чуть поодаль - приземистая избушка, подобная деревенской баньке, да еще станок для ковки лошадей. Казалось, сейчас нам навстречу выбегут собаки, выйдут люди, но нет, все тихо, будто вымерло. А внимательно оглядевшись, сразу отмечаешь следы запустения: крылечки порушены, вдоль стен разрослись кипрей и крапива - спутники покинутых, отслуживших свое лесных хижин.

- Ну вот, пришли, - сказал Владимир, снимая шапку и подставляя ветру потемневшие от пота курчавые с проседью волосы. - Это и есть Тулайка, а сама речка вон там, под горкой.

Я уже слышал от товарищей, что здесь, на Тулайке, во времена теперь давние было стойбище охотников-манси. Когда тут появилась первая партия геологов, манси со своими олешками откочевали на север. Но вот уже лет восемь-десять, как ушли и геологи, оставив в целости домишки, и с тех пор сюда лишь раз-другой в сезон наведываются охотники да, бывает, набежит шумная, развеселая ватажка туристов, пошумят, попоют песни, и снова тишину нарушают только крики кедровки.

Сухопарый подвижный Кузьмич не мешкая начинает разбирать рюкзак. На врытый в землю столик перед избушкой выкладывает пару добрых рябцов, затем котелок, мешочек с картошкой, бойко командует, покрикивает на товарищей:

- Забыли свои обязанности? Володька, Михалыч, марш за дровами! А ты, - обращается он ко мне, - ступай за водой.

Володька и Михалыч, захватив топор, направляются почему-то не в лес, а к крайнему домику. Почему - я уже догадываюсь, но из любопытства иду следом.

Так что это? Варварство или следует понимать как-то иначе? Двери, косяки, видимо, давно выдраны, выломаны. Все, чем можно было воспользоваться в первую очередь и без особого труда пущено на дрова. Теперь уже добрались до пола и потолка, постепенно разбирают и кровлю. Не жаль, когда рушат иструхлявевшее жилье, но тут... Впрочем, домики без призора со временем неизбежно изветшают, съест их от сырости гриб-плесень, а пока лучше дров не найдешь. Этим все и объясняется. И все же жаль построек: срубы добрые - сосна, могли бы послужить еще не один десятом лет. Но кому?..

С котелком и полиэтиленовым мешком направляюсь к речке. Тулайка весело бежит по каменистому руслу, дно - сплошная мозаика. Камни - зеленоватые, черные, белые с ржавыми прожилками - кварц - гладко обкатаны водой. Самой воды, кажется, и нет вовсе - настолько она прозрачна, что потертый эпитет "хрустальная" в сравнении с ней - не более чем запыленные окна наших городских квартир.

Тулайка - правый приток Варгана. Я стою у слияния обеих речек, стрелка завалена намытым полой водой галечником, словно тут бульдозер прошел. По берегам заросли ольхи, черемушника; кедры подступают к раю берега, корневища обнажены, тут и там русло перекрывают начисто обглоданные быстрой водой стволы упавших деревьев, завалы из нанесенного лесного хлама. Всматриваюсь в бегущие возле моих ног струи, и вспоминаются мутные реки нашей средней полосы в подозрительных, расплывающихся по воде радужных пятнах. Из такой реки рискованно напиться, да и от пойманной по весне рыбы где-нибудь за Павловом, на Оке, сплошь да рядом отдает керосинным духом, особенно с головы...

Наша охотничья компания живет как бы вне времени и пространства: оказывается, и транзисторного приемника не взяли, чтобы не травмировать нервную систему спортивными передачами. Такая полная оторванность от большого мира и впрямь, похоже, замедлила ход времени.

Как-то уже под вечер я один ушел вверх по Тулайке. Старая, заросшая дорога геологов вилась вдоль берега, повторяя каждый изгиб русла. Солнце опустилось за вершину увала, и, хотя было еще достаточно светло, я подумывал, что пора бы повернуть назад, а сам продолжал идти вперед. "Вон до тех сосен на горушке добегу - и хватит, и назад", - уговаривал себя.

Дружное хлопанье крыльев застало меня врасплох: выводок рябчиков поднялся метрах в десяти от меня. Птицы расселись по частому ельнику. Здесь, в низине, сохранились островки выпавшего накануне снега. Я шарил глазами по зеленой чаще, мягкий, пружинистый мох скрывал звук шагов. Рябчики вспархивали то слева, то справа, уводили от дороги. В какой-то миг взгляд мой упал на снежную плешинку среди мхов, и я замер: "И тут медведи!" Сравнил след зверя со своим сапогом: точно, сорок четвертый размер. И пока кружил по ельнику, раза два-три находил следы внушительных лап. Зверь шел от реки в гору - вероятно, на ягодники или в кедровник.

Возвращался я в глубоких сумерках. Выворотни по краям дороги смахивали на застывших в напряженном ожидании медведей, и хотя не было никакой вероятности встречи с хозяином тайги, близкое присутствие зверя как-то настораживало, и ноги бежали резвее. С опушки я увидел колышущееся дымное пламя костра, черные тени двигались вокруг огня.

- Ого-го-го! - разносилось далеко по лесу. Товарищи звали меня, беспокоились.

Тепло и приятно стало на душе. Я снял ружье и разрядил стволы в воздух. Выстрел покатился по засыпающей чутким сном тайге и замер вдали.

Про медведей

Плотный ужин и обильный чай разморили нас. Лежим на нарах в жарко натопленной избушке. Это Михалыч постарался, раскочегарил печурку так, что пришлось открыть дверь. Теперь холодные струйки лижут голые ступни, но лень шевельнуться, подтянуть ноги. Во всем теле разлилась усталость, плечи и поясницу слегка поламывает.

Мои товарищи, видать, тоже притомились или нет повода для обычного балагурства. А может, просто каждый сейчас думает о своем. Тихие, спокойные минуты. Покачивается и потрескивает пламя свечи, в темном углу шуршит наша приятельница и иждивенка - мышка. Кузьмич опекает зверька, прикармливает разными лакомствами: то накрошит печенья или сыру, то кинет огрызок сахара. Он уверяет, что она узнает его и берет пищу из рук. Из-за этой мышки у него всякий раз происходят стычки с Владимиром. Он не переносит мышей и грозится изничтожить "поганую тварь", но большинством голосов мы восстали против злодейского его намерения и постановили: пускай живет.

Перебирая в памяти впечатления прошедших дней, я невольно возвращался к мысли о встрече с медведями. Желания столкнуться с ними, конечно, не было, а вдруг?.. И меня, горожанина, естественно, занимало, как бы я стал вести себя в таком случае. Воображение, признаться, рисовало самые мрачные картины. Почему-то думалось, что зверь непременно должен кинуться на меня. И я спросил Владимира:

- А что, много здесь медведей? Как они... не того? Не агрессивны?

- Да как сказать? - позевывая, отозвался Владимир. - Мишки шляются, конечно. Расплодились за последние годы. Никто ведь их не трогает. Нам они тоже не мешают.

- Ну, не скажи, - возразил молчавший до этого Михалыч. - А летом нынче кто женщин с ягодника попер?

- Как это? - поинтересовался я.

- Очень просто. Нашли бабы ягодное место, только бери. А тут он с ревом на них. Те в котелки, бидоны ударили, крик подняли. Медведь отступил, ушел вроде. Тогда бабы зашли с другого края - жаль оставлять ягоду. Так нет, он снова попер на них. Ну и пришлось им податься назад. Походили по делянке, где все уже обратно, - и домой. - Михалыч встал, притворил дверь, послюнявил пальцы и снял нагар с фитиля. - В другой раз, - продолжал он, - рыбачил я в августе на озере Диком, вернее на истоке - есть такая речушка, из озера вытекает. Еще один рыбачок сидел в лодке. Ну я-то вскоре ушел - клевала рыба плохо. А через какое-то время тот прибегает к нам в избушку мокрый весь, бледный и трясется. "Ты чего?" - спрашиваем. Опомнился мужик и говорит: "Медведь на берег вышел и полез на меня". С испугу он и кувырнулся вместе со своей лодкой-осиновкой да бежать... Вот теперь подумай и ответь: чего зверю надобно было?

- Ясно что! - баском хохотнул Владимир. - Пришел познакомиться. Скучно стало...

- Стоп! Ты, Михалыч, задал вопрос? - оживился Кузьмич. Он перевернулся со спины на бок. - Слушай. И ты, Владимир, тоже. Телевизор мы смотрим? Так? В газетах читаем статьи научные о технической революции и как влияет она на человека? Ну, а на живую природу влияет? Смотри. Геологи на вертолетах, на вездеходах круглый год по тайге шуруют. Летом люди по ягоды, по орехи - на автобусах, на мотоциклах, кто на чем. Думаешь, от этого зверь не нервничает? Еще как! Он ведь не понимает, откуда беспокойство исходит. Может, и у медведей гипертония развивается или другая какая-то нервная болезнь. От шума да суеты нашей.

Товарищи лежали помалкивая, по-своему, видимо, осмысливая научные толкования Кузьмича, а он, довольный тем, что никто не возразил, не усомнился в его выводах, тоном одержавшего верх в споре продолжал рассказывать:

- Вообще, за мишками со стороны наблюдать интересно. Летом у меня был случай. Поехали на покос с братаном траву посмотреть. Оставили мотоцикл в кустах, идем. До покоса всего-то километр. Брат первым шел. Вдруг остановился, машет мне рукой, знак подает: тише, мол. Прислушались. Что такое? Не поймем. Щенята вроде визжат, дерутся. И тут сверху откуда-то к-а-а-к рявкнет, заухает зверь. Братан мой назад. "Постой, - говорю, - интересно, что там". Он ни в какую. Подобрался я тогда к опушке, гляжу - под кедром два медвежонка вертятся, ревут. А мамаша их забралась на самую верхушку - шишкарит, значит, шишка еще зеленая была, орешек мягкий, сладкий. Медвежата же внизу мечутся туда-сюда. Думаю: "С чего это они разволновались?" Присмотрелся и вижу: по ту сторону поляны другая семья прогуливается. "Ага, - догадался я, - вот кого вы испугались, чужих учуяли". Ну, а мамаше-то ихней по-прежнему невдомек, она только покрикивает сверху на своих пацанов, а слезать не хочет - жалко с шишками, с кормом то есть, расстаться. Жадность ее и подвела, а может, поспешила, подломился под ее тяжестью сук, и загремела она матушка, вниз. Трахнулась крепко, и звук такой нутряной издала, как будто мясник, когда мясо рубит: "Ха-а-к".

- Да ну? - воскликнул Михалыч. - И не убилась?

- Что ты? Вскочила, на дыбки встала и давай, глупая, когтями кедр драть, будто он виноват, - вот до чего рассердилась. Видать, не только у человека, но и у зверя в злости рассудок слеп.

- Ты, Кузьмич, знаешь, как медведь с дерева слезает? - спросил Владимир, и в его вопросе я уловил некий скрытый смысл.

- А ты видел? - быстро отозвался Кузьмич. - То-то! Медведь спускается в точности как мой кот, когда за воробьями на черемуху заберется, - задом. Это одна белка способна головой вниз бегать по стволу. Почему? Потому что у нее задние лапки особой конструкции, так уж природой устроено. Понял? - Кузьмич поднялся, сунул ноги в теплые домашние тапочки - и такую мелочь предусмотрел - и сказал:

- Ночь долгая, мужики, а поспать надо.

Мы вышли из избушки. Апельсинового цвета луна поднялась над тайгой. Настывало. Иней успел выбелить столик, и остаток чая в котелке подернулся ледяной пленкой. Кузьмич накатил в костер пару бревешек потолще.

- Утром встанем, не надо будет разжигать, - пояснил он и, захватив котелок, унес его в избушку, чтобы вода была теплая, если кто-то ночью захочет напиться.

Я стоял, слушая почти неземную тишину. Лишь в отдалении вяло и монотонно играла вода на перекате. Тайга спала.