Узон (В. Чернышев)

Узон

Сейчас конец августа. Последний раз здесь проходили люди в начале июня. Это были геологи. Они-то и рассказали нам, как пройти из Долины гейзеров к Узону. Изредка нам попадаются следы, оставленные почти три месяца назад: расплывшиеся лунки от шагов на галечной осыпи, окурок, оставшиеся от палатки колышки... Значит, мы идем правильно.

Узон - это вулкан. Только старый. В его потухшем кратере, как это бывает со старыми вулканами, теперь озеро. Совершенно круглое, а посередине тоже круглый зеленый островок.

У вулканов свои сроки жизни. Много веков назад Узон был молод и горяч, он извергался, выбрасывал громадные вулканические бомбы, выливал раскаленную лаву. Но вот его подземная топка прогорела, там образовалась пустота, и земля на несколько километров вокруг вулкана просела, постепенно превратилась в тундру и заболотилась. Такая низина, похожая на гигантское блюдо, называется красивым испанским словом "кальдера". По-русски это звучит более прозаично: просто "большой котел".

Прогорела топка Узона, но не остыла. Подземное тепло выбивается наружу струйками пара, горячими источниками, и многие озерки в кальдере теплые, а некоторые - даже горячие, парят. И, конечно, зимой никогда не замерзают.

Все это нам с Володей очень хотелось видеть самим. По следам трехмесячной давности мы добрались до Узона и поставили палатку неподалеку от круглого озера с круглым островом посередине.

Просыпаемся рано - жалко тратить время на сон. Скоро осень, каждый день может сломаться погода. По утрам встает сухой плотный туман. В нем далеко и четко слышны звуки: пение проснувшихся птиц, бряцание котелка и цоканье камней под ногами Володи, отправившегося к ручью за водой. С восходом солнца туман быстро тает, отделяется от земли. Как дым, покачивается он легким козьим одеялом. Пригнешься под его зыбким пологом и видишь - стоят на галечнике высокие болотные сапоги; встанешь - из пухлого тумана торчит Володина голова. Будто небывалой высоты Гулливер поднялся во весь рост и стал выше облаков.

Нам говорили, что на Узоне живут черные лебеди. Не очень верилось - ведь эти лебеди австралийские. Но мало ли на Камчатке удивительного? Ну, не удивительно ли, например, что там нет воробьев? И лягушек - тоже! Трудно в это поверить, но ведь действительно нет. Ни тех, ни других. Так и с черными лебедями: усомнился я, услыхав про это, но ничего не сказал - а вдруг и в самом деле живут? Лучше всего - проверить.

В первое же утро нас разбудил на рассвете громкий торжественно-печальный крик птицы.

- Слышишь? - подтолкнул меня Володя. - Кто это?

А я и сам не знал. На белого лебедя-кликуна вроде бы не похоже. Может, действительно черный? Стали припоминать, как кричат черные лебеди. Но оказалось, что мы оба их не слышали. Видеть - видели в зоопарке и на московских прудах, но они всегда почему-то молчали.

Кругом сплошное молоко тумана. Вот опять повторяется этот крик. Пролетел кто-то прямо над нами. Даже слышен шум крыльев. Крупная, должно быть, птица. Но не видно. А когда туман сошел, никто уже не летал.

Наскоро позавтракав остатками вчерашнего ужина, мы отправились побродить по Узону. Необыкновенное зрелище представлял он собой в эти рассветные часы! Мы шли по гребню кратера. И слева и справа - туман. Только сам гребень, поросший кедрачом, темнел правильным кольцом среди сплошных облаков. Да еще шапка острова посередине.

По гребню идет тропа. Торная, как по огородной меже. Но не человечья - медвежья. Гребень тоже как межа: с одной стороны откос к озеру в кратер, с другой - к тундре в кальдере. Единственное, можно сказать, удобное место для пешеходов Нас тоже поманил этот гребень. Но признаков пребывания здесь людей не видно. Они наведываются сюда очень редко. И то, что мы сейчас на многие десятки километров вокруг одни, наполняет нас некоторой гордостью. И почему-то хочется лишний раз оглянуться и разговаривать шепотом.

- В таком месте и в такой час как бы нам с мишкой не столкнуться, - замечает Володя. - Идем-то тихо... А он вынернет из тумана, даст затрещину, чтоб не шлялись тут. Может, нам разговаривать погромче? А не о чем, так давай стихи читать: "Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз..." Или петь потихоньку...

Но кто знает, как медведь относится к пению? Вон, говорят, акулы любят классическую балетную музыку, а от поп-музыки раздражаются. Споешь что-нибудь, да не то, не по-медвежьему вкусу! Камчатские медведи хоть и самые крупные, но вроде бы самые добродушные. Первыми не нападают. Мы тоже первыми нападать не собираемся. Но они ведь этого не знают! Столкнувшись нос к носу, возьмет да врежет с испугу. В то же время снимок сделать хочется. После встречи в Долине гейзеров с медведем аппараты у нас теперь всегда наготове.

Встреча с медведем

На болотцах в тундре покрикивают утки. Иногда какая-нибудь из них поднимется подразмять крылья, пронесется со свистом и снова кидается в туман, как в растрепанную перину. Несколько раз мы слышали и те голоса, что будили нас, и даже видели пролетавших больших птиц, но все далеко. Никак не могли распознать, что это за птицы. Но вот за спиной раздался знакомый крик. Мы присели в кедраче. Со стороны тундры летел кто-то большой и темный. От взмахов крыльев чуть колыхался туман. Птица, трубя, направлялась на озеро. Переваливая через гребень, она низко пролетела над ними, оглушая трубным, слегка гнусавым и грубым криком, так, что даже почувствовалось, какое у нее костяное, кольчатое, широкое, как резонатор, горло. Мы успели разглядеть тяжелое, как у гуся, тело, длинную шею, крепкие крылья, плотно прижатые под хвостом кожаные лапы. Вот он, черный лебедь Узона! Гагара! Крупная чернозобая гагара!

Каждое утро мы встречали рассвет на гребне кратера. Небо на востоке загоралось невообразимыми красками. Пожалуй, только на картинах Рериха и Кента встречались нам такие цвета. Желтое и багряное все больше заполняло небосклон, раздвигая фиолетово-сиреневый с зеленой каймой ночной занавес. Начинали перекличку гагары. Они пролетали на фоне зари черные и мрачные, как птеродактили. Их силуэты и голоса переносили нас в доисторические времена.

Затянутый дымкой горизонт - видно, и там висел туман - начинал вспухать. Там рождалось солнце. Первым его видел вулкан Кихпиныч - наш постоянный ориентир в пути, наш верный Пахомыч, как мы его называли. Красные реки текли с его вершины по заснеженным морщинам потеплевшего шатра. Вспухший край земли прорывался, показывалось огромное темя. Солнечные лучи веером рассыпались по кальдере. Затоплявший ее туман приходил в движение. Молочно-розовые волны тихо колыхались, тянулись прядями, таяли. Сквозь них уже просвечивали озерца и кочки тундры, темные пятна кедрача и талов...

С битой тропы на гребне сбегали по склону в кальдеру извилистые стежки. По ним приходили из тундры и вновь возвращались туда медведи. Одна из них показалась нам натоптанной более других. Мы решили не бродить по кольцу, а затаиться в кедраче возле этой стежки и подождать, не придет ли кто из тундры. Чтобы сделать снимок.

Пришли на засидку затемно. Чуть брезжил рассвет, проснулись и заныли комары. Медленно шло время и тянуло за собой новый погожий день. Повезло нам с погодой! Впрочем, в конце августа - начале сентября на Камчатке чаще всего бывает ясно и сухо. Как всегда, резвились на заре утки, трубили и летали над Узоном гагары. Первый солнечный луч пробил кедрач с висевшими в нем комарами. Если бы медведю вздумалось пойти на гребень, он появился бы метрах в пяти от нас. Дальше лежал плотный туман. Но тропа была пуста.

Родившийся на восходе ветерок толкнул туманную завесу, сбил обиженно загнусивших комаров. Белесое покрывало тундры стало сползать. Сверкающая озерками и свежими, как бы омытыми рассветным холодком, красками, кальдера начала открываться. Так открывается яркая, влажная переводная картинка, когда осторожно стягиваешь вбок раскисшую бумажку. А когда край покрывала прополз мимо нас, нам открылся медведь. Метрах в двухстах. Он пасся на тундре, как мохнатая рыжая лошадь. Он шел как раз по той тропе, в конце которой мы сидели. Медведь обкусывал ягодные кочки и не спеша двигался в нашу сторону. Его, видно, тоже одолевали комары. Он иногда смешно смахивал их с морды лапой, тряс головой и, взбрыкивая, делал несколько кургузых прыжков. Его темно-рыжая шкура прокатывалась волнами и блестела на солнце, потряхивался свисавший на животе очесами мех. Медведь был очень велик и, наверное, стар.

- Здоровый ведмедяка... А вдруг он не любит фотографироваться и вообще ярый противник фотографии? Может, почитаем ему "Однажды в студеную зимнюю пору?.." - пошутил Володя.

То останавливаясь, то срываясь в галопчик, медведь приблизился метров на восемьдесят. По нашей, по нашей шел он тропе!

И вдруг замер. Поднял голову и в упор уставился на наш кедрач, как бы просверливая его взглядом. Мы затаили дыхание. Но медведь что-то понял. Он повернулся и, потряхивая шкурой, не спешно, но решительно пустился наутек. Видимо, ветерок крутнул, заглянул к нам и отнес к нему наши запахи. Медведь иногда останавливался и оглядывался. Выражение морды у него было осуждающее. Будто упрекал нас: "Ишь чего удумали! Аппарат на меня наводить... Ужо вам, проказники!"

Тяжело покачиваясь в неторопливом галопце, медведь пересек тундру и скрылся в лесу.

...День вставал солнечный и ласковый. Мы спустились по медвежьей тропе, сами попаслись на ягоднике, сдаивая с кустиков голубику и шикшу. Куст кедрача, который, как я заметил, был вровень с медведем, оказался мне почти по плечо! К нам в гости шествовал узонский старожил!

Остерегаясь угодить ногой в обжигающий ил, мы бродили в лабиринте парящих озерков. Из осоки поднимались утки и доверчиво садились на соседние плесики. Маленькая чирковая уточка вылетела из-под ног и тут же плюхнулась на воду. Взволнованно крича, подлетывая и притворяясь подбитой, она предлагала нам погнаться и поймать ее. За ней через плес побежали утята-"хлопунцы" позднего выводка. Так вот почему уводит нас отважная мать-чирушка! Один утенок неосторожно въезжает, как глиссер, в облачко пара на краю плеса. Оттуда слышен его отчаянный писк. Неужели обварился? Но нет, там качается осока, кажется, выбрался на берег. Теперь уж на всю свою утиную жизнь запомнит, что нельзя соваться к парящим ключам...

На биваке нас ждала неожиданность. Тут кто-то побывал без нас. Палатка покосилась набок, стоявшие под ее крылом котелки и миски разбросаны...

Медведь! Доел кашу и остатки какао. Изжевал и высосал начатую банку сгущенки. Завитками протянулась по галечнику ниточка густого молока Стали смотреть, что он еще нашкодил. В палатку, слава богу, не полез. Ложку алюминиевую помял, а мою деревянную изгрыз в щепки.

- Кто у нас сегодня дежурный? - покрутил обломанным черенком Володя.

- Мой черед был сегодня дежурить. А в чем, собственно, дело?

- А в том, - пояснил Володя, - что ложки плохо вымыты. Кашей пахнут. Вот он их и пробовал на зуб.

Значит, пока мы одного медведя подкарауливали, другой здесь ревизию учинил. Но этот, судя по следам, небольшой. Молодой еще. Любопытный или вообще по натуре шкодник.

- Вот был бы кадр! - прищелкнул языком Володя. - Камчатский бурый медведь с деревянной расписной ложкой в зубах!

Так на обратном пути мы одной ложкой и ели. По очереди.