Ара - гроза бурундуков (Роберт Тихомиров)

Ара - гроза бурундуков

Каждую весну, а точнее в начале раннего лета, заодно с перелетными птицами устремляется в тайгу великое множество экспедиций. Тут и геологи, и туристы, и наш брат научник - естествоиспытатели всевозможных калибров. Кто землю роет, кто птичек слушает, кто мышей ловит, а в общем-то, каждый норовит что-нибудь из тайги в город вытащить...

В тот год наш комплексный отряд, начальником которого меня поставили, работал в Забайкалье, где началась уже прокладка Байкало-Амурской магистрали. Предстояло изучать отдаленный горно-таежный район вблизи будущей трассы. В нашем отряде были и ботаники, и медики, и экономисты. Был и зоолог, очень высокий, худощавый человек, которого за глаза иногда называли Паганелем. Он и в самом деле казался рассеянным, был очень небрежен к своей внешности (хотя в отряде были молодые женщины, очень внимательные на этот счет) и целиком отдавался изучению своих "грызовидных мышунов", как мы в шутку называли объект его исследований - мышевидных грызунов, разных там лесных мышей, полевок и землероек.

Всех нас, мужиков, бывалых таежников, очень удивляло, что Саня (зоолога звали Александром Ивановичем) хотя и ходил постоянно с ружьем, но по существу вовсе не был охотником. Правда, иной раз и он тоже приносил в палатку рябчика или утку из тех, что еще уцелели в округе, но, во-первых, это бывало очень редко, а во-вторых, нас интересовала добыча более серьезная. Но Саня только отмахивался от наших намеков и насмешек, отговариваясь чрезмерной занятостью.

- У меня свой промысел, - говорил он, доставая из окровавленных полотняных мешочков очередного бурундука или тупомордую рыжеватую полевку с таким видом, будто это были невесть какие трофеи.

Если же кто-либо из девушек-коллекторов начинал отплевываться и возмущаться, наш Паганель разражался длиннейшей лекцией на тему о разностороннем значении своих подопечных зверюшек, составляющих, по его убеждению, "главное звено всего таежного биоценоза". Дескать, от мышунов этих и соболь зависит, и охотники, и сама тайга как бы на полевках стоит, словно земля на китах. И все это всерьез, без улыбочек...

В тайге время летит быстро, да и лето короткое. Глядь, уж и конец ему, студентам разъезжаться пора, и остается нас на осень только несколько человек, среди них и Саня. Я сперва не хотел ему продлять срок полевых работ. Ведь в этих краях снег ложится рано, бурундуки спать до весны улягутся, а у нас продуктов мало, каждый человеко-день на учете. Но зоолог уперся. Он доказывал, что осенне-зимний период в жизни грызунов изучен слабо, толковал про какие-то белые пятна в своих мышеведческих науках и, в конце концов, уговорил и меня, и наше общее начальство.

Что будешь делать? Значит, никак нам не обойтись без охотничьего приварка. Если не добудем зверя, придется ведь и белочек стрелять - все-таки при нужде подмога. Надо сказать, за последние годы очень пристрастился я к таежной охоте с лайкой. Когда-то любил и зайчишек погонять, и постоять на утиных перелетах, но со временем азарт тот отошел. Зато побродить осенью по тайге с лаечкой стало не просто удовольствием, а, можно сказать, жизненной потребностью. Были у меня и породистые лайки с длинными родословными, и местные трудяги, были и рослые зверовые кобели, и шустрые деловитые сучонки, но постоянно держать собаку я не мог, потому что не хотелось увозить ее на зиму в город. Как представишь такую псину в городской квартире да еще перевозку всякий раз, справки там разные, свидетельства... Поднимешь вверх руку - да и резко опустишь. Нет, не моего ума это дело.

Вот почему в ту осень я оказался вообще без собаки, и это меня очень заботило. Летом припуталась к нам какая-то собачка, вроде подавала надежды, что за белкой пойдет, но ее пристрелил один студент, прыщавый такой парень в грязных джинсах. Говорили, будто он просто проверял на ней ружье. Назвал я его тогда фашистом, но таким это не в обиду...

Вот и лиственница уже вся золотая, недобитые изюбры ревут по вечерам, ледок на речке серебрится, надо ждать снега. Однажды утром говорю я Сане, что нельзя, дескать, нам зиму без собаки встречать, надо что-то соображать.

- А чего тут соображать? - говорит он как ни в чем не бывало. - Живой ногой бежать в Листвянку, там до Россохи лесовозы ходят, у охотников просить будем собаку на сезон, авось поделятся.

Верно, в Рассохе отделение охотпромхоза, тамошние жители промыслом живут, только никто нам собаку не приготовил. Все теперь держат собак при себе, и путную ни один не даст. Это прежде, бывало, - мужики говорили мне: "Че, паря, собаку надо? Бери ружье, иди по улице, собаки к тебе сбегутся, любую веди за собой, охоться, только потом чтобы вывел обратно по-честному, ну и бутылка за тобой, конечно".

Вот законы-то были в тайге, хоть мешок соболей повесь на тропе, так и будет висеть, никто не тронет. Ушло то времечко, закатилось, однако... Нет, сейчас нам в Рассохе на собаку не светит.

- Ну, - машет рукой наш Паганель, - в жизни все бывает. Кто-то заболел, пойти не может, зачем собакам во дворе болтаться? Хоть щенка-первогодка на пробу возьмем, все же веселее, да и бурундуков мне искать будет, а то по осеннему питанию у меня пробел в теме.

Паганель

- Тогда, - ловлю я его на слове, - давай завтра же в Листвянку отправимся с ночевкой, а там и в Рассоху за собакой.

Закрутился мой Саня, стал толковать про ловушки, про учеты, но я прижал его (одному-то идти неохота!), пришлось соглашаться. Назавтра собрали мы котомки, взяли письма у сотрудников базы и двинулись в путь-дороженьку.

Долго ли, коротко - добрались на третий день до Рассохи, старинного таежного селения. Контору промхоза быстро нашли по лозунгам да по стендам. На одном из них соболь сидит вроде тигра, на другом не то глухарь, не то рябчик; написано, что к 1990 году в десять раз больше боровой дичи будут сдавать, а пушниной вообще всю страну завалят...

В конторе, конечно, дым коромыслом, ничего не понять. Директор в отъезде, охотовед где-то бегает, кладовщик на ногах не стоит, склад открывать не хочет, а охотники по всем углам стены подпирают, про сезон предстоящий толкуют меж собой. Тут, понятное дело, надо не спешить, посидеть с ними, подымить, сходить в столовую леспромхозовскую (а перед тем в магазин заглянуть), завести тары-бары охотничьи, потом уж повернуть на собаку. Да разве Паганель даст охотничьи дела толком сделать? Твердит, что вечером надо назад, про магазин и слышать не хочет, вообще всю инициативу берет на себя. Разыскал где-то охотоведа, тащит его в контору и сразу озадачивает насчет собаки.

- Ну, мужики, - мнется охотовед (чем-то похож он на Саню - тоже худой, высокий, сутулый немного), - дело такое, сразу тут ничего не решить, никто вам путевую собаку сейчас не даст, а такую брать, чтобы бегала да хвостом крутила, так она и харча своего стоить не будет. Нет, не берусь помогать. Толкуйте сами как знаете.

- Как это? - наседает на него Саня. - Вы же специалист, можно сказать биолог, наш коллега. Мы просим вас не просто так, а в порядке производственной необходимости. Понимаете, лайка нужна нам для научного отстрела таежных грызунов, переносчиков вирусных заболеваний... Это же проблема номер один!

Махнул я рукой да и вышел в коридор, подсел к мужикам. "Беломор" вытащил. Начал про собак спрашивать - куда там!

- Глухо, как в танке, - говорят, - не теряйте время, ничего не найдете.

- Да нам бы хоть на месячишко, любую, на проверку... Не всех же из деревни в тайгу уведут.

- Не с того конца ты за дело берешься, - говорит мне один из мужиков помоложе (Николаем вроде его звали). Напрокат собак не держу, а вот продать, если хочешь, могу. Два года сучке, Арой звать. Хоть сейчас забирайте.

Удивился я на такие слова. Ведь два года, выходит, держали, кормили, значит, какой-то прок должен быть в собаке.

- Отчего же продать решил? - спрашиваю Николая.

- У меня еще две, мне хватит. Эта ростком мелковата, плохо по снегу ходит, а вам-то на осень сгодится. За белкой идет и за птицей тоже, не сомневайтесь.

Тут мой Саня-Паганель из кабинета выскакивает, красный весь, взъерошенный. Вздыхает:

- Не хочет помочь он нам, нет, не хочет...

- Ладно, - говорю, - не горюй, пошли-ка собаку смотреть, без начальства обойдемся.

Он даже головой замотал, как лошадь, думал его разыгрывают, потом, вижу, обрадовался, заторопился. Пошли мы по деревянному настилу на самый край деревни, а Николай тем временем цену за собаку назначает, да такую, что я в голове заскреб. Взять-то можно, а куда потом с этой Арой деваться?

Дом Николая почти в тайгу упирается, пихты вокруг, березы, кедровки где-то недалеко кричат. Во дворе видим двух рослых лаек, а на крылечке свернулось какое-то черное существо. Я даже не сразу понял, что это собака.

- Ара! - окликнул хозяин. - Хватит спать, судьба твоя зигзаг обозначает, пора за ум браться.

Собака нехотя подняла голову, насторожила туповатые ушки, но даже на лапы не поднялась.

- Больная, что ли? Смотри, шерсть у нее тусклая, редкая, и взгляд какой-то неживой, словно свет ей не мил.

- После щенков сильно вылиняла, плохо обрастает, кожа слабая, шелушится. Ну-ка, встать, говорят!

- Слушай, дорогой, - обращаюсь я к Николаю. - Тебе не кажется, что за нее, если хочешь нам отдать, приплатить надо?

Тот и ответить не успел (может, и сбавил бы до полцены), но тут Саня авторитетным голосом заявляет, что мелкий рост, дескать, даже лучше, можно в рюкзаке носить, что глаза у собаки умные и надо ее брать. Нечего, дескать, раздумывать.

- Ну, - говорю, - бери сам, если ты такой богатый, а у меня нету бешеных денег на собачью благотворительность.

Ни слова не говоря, полез Саня в карман, вынимает бумажку хорошего достоинства и отдает Николаю.

- А если хорошо будет работать, начальник еще добавит.

Это он на меня намекает, я же мимо ушей пропускаю, не зависнет. Сам достаю веревку, привязываю эту шелудивую Ару (на груди белое пятно, так даже розовым светится - кожа насквозь проглядывает) и веду за калитку. Она, конечно, упираться должна. Нет, вроде идет послушно, расстается с хозяином без всякого сожаления.

- Поздравляю, Саня, с покупкой. Только вот, как ты будешь ходить с ней по своим ловушкам? Она же съест всю приманку и мышеловки захлопнет.

- Да ведь это я больше для вас стараюсь, - говорит он. - Вы же просили собаку на осень, ну, не пустыми же возвращаться.

- Твои деньги - твоя и забота. Конечно, могу разок-другой сходить проверить, если ты не против. Глядишь, не белку, так бурундуков добудем...

- Неужели? Вот бы здорово!

Он-то всерьез толкует, а я в шутку сказал. Ничего нет для лайки позорнее, чем во время промысла искать бурундуков. Правда, молодые азартные собаки нередко гоняются за бурундуками, но во время охоты зверьки, как правило, спят и не попадаются на глаза.

Николай с нами простился - пошел, наверное, обмывать это дело. А тем временем догоняет нас машина попутная. Залезли мы в кузов и Ару туда же забросили: Она почему-то никак сесть не хочет, стоит скрючившись, несчастная вся, смотреть страшно. Саня присел рядом, гладит ее, чуть ли не целует, а потом вдруг как застучит в кабину к шоферу, тот сразу тормознул со страху. Оказывается, это Паганель аптеку увидел, побежал в нее витамины для Ары покупать - авитаминоз у нее признает, видите ли... Шофер матерится, а Саня тем временем целую охапку притащил каких-то снадобий.

- Лечить буду, - говорит, - рацион особый разработаем. (У нас и так продуктов мало, а тут еще один нахлебник - шелудивая собака.)

Ночевали мы на лесоучастке. Под утро снег пошел, да такой, что за два часа все вокруг изменилось. Тропу, по которой мы шли, не узнать.

- Отпускай собаку-то, - говорю Сане. - Что ты ее ведешь, в тайге уж никуда от нас не денется. Может, и проверим попутно.

И тут внезапно произошло почти чудо. Вместо скрюченной, жалкой собачонки, смотрим, носится по свежему снежку черная лаечка, стройная, веселая, живая, вся как струнка. Да не просто так бегает, нет, чего-то соображает, принюхивается, ушки топориком. На тропу не выскакивает, шарится по сторонам. Потом забегала, заметалась и... "гав!" - голос подала. Смотрим - белочка. Давай сюда, и на том спасибо...

- Один - ноль, - говорю. - Уже не зря ходили, имеешь шанс оправдать расходы.

- Подумаешь, белки, - тянет Саня. - Они за пределами темплана, не больно-то и надо. Вот бурундука бы нашла, другое дело. У меня по осенне-зимнему питанию совсем нет материалов, просто не знаю, как и признаться в отчетах.

Я про себя-то думаю, что надо бы на соболя Арку проверить, а у него бурундуки на уме. Вот уж поистине каждый по-своему с ума сходит. Все возможности у человека для путной охоты, нет, он о бурундуках страдает...

В эту ночь остановились мы в зимовье на полпути от базы. Так я и знал, что Саня обязательно будет просить, чтобы Ара отдохнула в тепле. Я его уже понял, жалостливый он, только жалость-то эта вредная. Всякий охотник по-разному рассуждает. Знал я таких, которые никогда собаку в зимовье не пустят, другие разрешают зайти лишь в очень сильные морозы, третьи - если соболя добыла или сильно устала за день. И то сказать, конечно, в тепле собака раскинется, лапы вытянет, лежит, балдеет от счастья. Один смотрит на это и радуется, другой, наоборот, злится. Я лично не пускаю собак в зимовье, чтобы их не баловать. Каждому свое, ее место на улице, мое - в избушке.

Конечно, сидит Ара у двери, глядит жалостно, просится в тепло. Да хоть бы мороз был, а то ведь и самим на улице ночевать можно.

- Смотри, дело твое, - говорю я Сане. - Можешь пускать в избу, только она никогда шерстью не обрастет, если на улице не будет спать. Согласился он, постелил ей портянки суконные, а она рядом снег разгребла и улеглась прямо на землю.

Утром встали - вокруг снежная сказка, да и только. Снежок лежит свежий, пушистый, невесомый такой, следы все как печатные, самое время соболя гонять. Правда, срок официальный не подошел, так ведь у нас разрешения есть специальные. Саня с этих соболей и белок блох соберет для медицинского обследования, так что ни один инспектор не придерется. Да и где они тут, эти инспектора?

Идем тропой. Ара опять облаяла пару белочек, потом, гляжу, подалась в сторонку эдак шустренько и с глаз исчезла. Саня бежит по тропе, ничего вокруг себя не видит, не смотрит за собакой. Объясняю ему, что не одни идем, следить за лайкой надо. Мы сейчас по тропе вниз к ручью будем спускаться, а она, может быть, как раз с другой стороны на хребте залает, что тогда?

Минут десять подождали - точно, лает Ара, только далеко, едва доносится. Пошли мы туда, смотрю - след соболий свежий. "Неужели, - думаю... - Ну, чего только не бывает на свете..."

Ближе лай, ближе, и мы уже не идем, а бегом торопимся. Стоит вся на виду сушина кедровая, ни сучка на ней, ничего живого не видать, а собака лает азартно. В дупле, что ли?

Поглядел я вокруг - соболий след вверх по склону утянулся, зверек даже не подходил к этому кедру. В чем дело-то?

- Бурундук! - закричал вдруг Саня и вмиг ружье с плеча сдернул.

- Погоди, - говорю ему. - Пропади пропадом твой полосатик, здесь соболь под утро прошел, надо собаку приучать, глядишь, и припутаем вместе.

Глядит Саня на меня, будто понять не может.

- Какой соболь, зачем? Вот же бурундук на виду, стрелять надо скорее, пока желудок не опустел.

Грохнул этого бурундука и в мешочек уложил, а я только плюнул.

- Хозяин, - говорю, - барин: хочет сам с кашей съест, хочет дяде отдаст.

Собака и хозяин

За ручьем тропа опять стала на хребет подниматься. Здесь чистый кедрач растет, а по низу сплошной черничник, кое-где даже ягодки остались, самое место для соболиной кормежки. Вот и следы ночные. Ну, по таким, может, и не стоит собаку пускать. Глядь - а ее уж с нами нет, смоталась куда-то. Пришлось опять останавливаться.

Ждем-пождем, время бежит, а собаки нет. Замерзли, хоть костер разводи. Уж хотели дальше двигаться, как вдруг, смотрю, бежит откуда-то снизу черная наша псина, лапками так деловито перебирает, "колбасит", как здесь говорят. И вроде бы что-то во рту держит.

Никому бы не поверил, но ведь истинную правду рассказываю. Ара несла в зубах задавленного бурундука! Голова зверька свисала в одну сторону, хвост - в другую. Собака подбежала к Сане и прямо у его ног положила свою добычу.

Паганель аж затрясся от радости, глазам не верит. "Милая моя собаченька! Умница-бурундучница!" - и чуть в морду шелудивую ее не целует. Видно, она где-то нору разрыла, надо искать, описание делать.

Час от часу не легче. Вместо того чтобы соболя следить, мы чуть не полкилометра высматривали, где Ара припутала этого бурундука. Оказывается, в колоднике из норы вытащила. Понятно, погода стоит теплая, бурундуки из нор еще вылезают, вот и не повезло зверюшке. Зато Сане теперь работа - копается там в норе, ищет бурундучью кладовую, чего-то зарисовывает, пишет...

По-хорошему за это дело лайке надо бы трепку дать, чтоб не тешилась такой забавой. Но куда там! Напрасно убеждал я Саню, что он портит рабочую собаку, из которой еще не поздно сделать соболятницу. Он и слышать ничего не хотел. Пока мы шли дальше, Ара облаяла еще двух белок и одного бурундука, а на соболиные следочки даже не глядела.

В лагерь пришли уже затемно, сразу легли спать. На другой день началась новая жизнь. Саня чуть свет за собакой ухаживает, кормит ее витаминами, какую-то особую похлебку варит, разговаривает с Арой. Она в нем, конечно, души не чает, аж вся млеет от счастья. Добыл с ней еще несколько полосатиков, но скоро ударили морозы, и зверюшки перестали попадаться на глаза.

Ара все же неплохо искала белок, азартно облаивала глухарей и гоняла рябчиков, но за соболем так и не пошла. Манеры у нее были, право, какие-то странные. Спала она только на голой земле и наотрез отказывалась от любой подстилки. Похлебку ела довольно неохотно, зато сырую мясную пищу пожирала с удивительной жадностью. Она, например, съедала кедровок, оставляя только клюв да кучку перьев.

От сытной еды, витаминов, Саниной заботы, а пуще от свежего таежного воздуха и приближающейся зимы Ара окрепла, поправилась, обросла густой зимней шерстью и перестала быть прежней жалкой собачонкой. Но все-таки она держалась как-то трусливо, униженно заглядывала в глаза каждому и чуть что - падала на спину. Несмотря на хорошую кормежку, Ара была жадюгой, и однажды ее это чуть не погубило.

Вдвоем - я и Саня - отправились мы проведать охотника дядю Васю, который стоял от нас километрах в двадцати. Снег был уже довольно глубоким, и шли мы на лыжах. Ара же, гроза бурундуков, бежала по лыжне сзади. Только раз за всю дорогу она умчалась в сторону и отлично посадила на сосну глухаря, по которому я позорно промазал.

Дело уже шло к вечеру, до избушки оставалось недалеко. Я ушел вперед, а Саня немного отстал. Зимовье передо мной обозначилось чуть не за километр, и, почуяв жилье, собака быстренько убежала вперед. Приятно было глядеть на избушку, на струящийся дымок, предвкушать отдых, долгую беседу, хороший ужин (может быть, и бражка найдется у дяди Васи)...

Мне было хорошо видно, как Ара с ходу забежала в небольшие сенцы перед избушкой и что-то вытащила оттуда наружу. Вижу, теребит, таскает по снегу, похоже, глотает.. Неужели, думаю, дядя Вася свою добычу, свежих белок, в сенцах оставил? Его собаки в стороне привязаны, лают, надрываются, но хозяин не выходит наружу. Приближаюсь - и вправду валяются хвосты беличьи, какие-то" огрызки... Кричу я, да что толку. Ара уже облизалась и в сторону. На крик мой вышел дядя Вася, всех чертей перебирает.

Оказывается, у него на стене шкурки беличьи висели. Так неужели эта злополучная Ара так уж с утра оголодала, что сухие шкурки жрать ей надо? Ведь сам же я и кормил ее сегодня чуть ли не до отвала.

- Сколько шкурок было? - спрашиваю охотника.

- Штук тридцать, - отвечает мне дядя Вася, а сам, вижу, закипает как самовар от злости. И то сказать, сколько труда вложено - добывал, обдирал, старался - и все за какую-то минуту псу под хвост, одни хвосты да обмусоленные огрызки.

- Хорошая собака-то? - он меня спрашивает.

- Куда там, по бурундукам она у нас мастерица.

- Ну, сейчас я ей сделаю, - и дядя Вася за тозовкой потянулся. Конечно, слов нет, преступление серьезное, и охотник вправе приговорить за него к высшей мере, тут же приведя приговор в исполнение. Так ведь не моя собака, надо бы и заступиться, хочу я объяснить что-то, а тот уже и затвор передернул.

Все же Саня, видно, почуял недоброе, возникает как из-под земли, кричит: "Стойте, не стреляйте!" Подлетел он, оценил ситуацию, тоже спрашивает, сколько белок было, и опять, бедняга, лезет в карман за деньгами, хочет рассчитаться за эту паскуду. Ну, дядя Вася, молодчина, обложил нас в семь этажей, денег никаких не взял, а вечером уже сам себя же ругал, что шкурки плохо повесил. Опять, значит, этой Аре счастье выпало. Когда же кончился сезон работы, увез ее Саня-Паганель в город и держал в своей квартире, невзирая на все неудобства.

Так и осталась у меня в памяти Ара - гроза бурундуков, так и слышу слова Сани: "Вперед, Ара, ищи, все бурундуки наши будут!"