Дерево (Дмитрий Дурасов)

Дерево

Старая ель стояла на поляне недалеко от зимовья. Она уже давно высохла и теперь только скрипела на ветру, точно жалуясь на прожитый век. Дятлы продолбили в стволе дерева небольшие дырки, содрали кору, но до самой сердцевины добраться не могли - ель хоть была и сухая, но крепкая.

Если ударить ее обушком топора, то она загудит по всему лесу, как таежный колокол. Словом, ель была хороша и вполне годилась на дрова. "Еловые дрова - это не то что пихтовые или тополиные, у ели древесина, как кость, - и горит, аж трещит, и жар, и уголь!"

Мальчишка стоял рядом с утонувшим в снегу зимовьем, небольшой охотничьей избушкой, и смотрел на дерево.

На нем была шапка-ушанка из выдры, шинельного сукна куртка и штаны, на ноги обуты огромные, крепко подвязанные ремнями валенки - олочи. Рядом стояли подбитые оленьим камусом лыжи, и висела у входа малокалиберная винтовка. Словом, выглядел мальчик как настоящий, правда небольшой, охотник-промысловик.

В его голубых, точно льдинки, глазах сияли гордость и решительность - ведь сегодня он впервые остался в тайге один! И не на час или два, а на целый день. Отец, проверив свой путик, что идет вверх по ключу Ольдини, все сорок капканов, вернется в избушку уже по темноте. И весь день, пока хозяин будет проверять капканы, он один останется полным хозяином зимовья. Тут было отчего загордиться - ведь кругом на сотни верст одна тайга, вымороженные верхушки гольцов, стылая, вся в наледях река, дальние горелые сопки с редкими черными стволами елей. Правда, отец строго-настрого запретил отлучаться от избушки и даже нарочно пугал его медведем. Но мальчишка не очень-то испугался, он знал, что медведи в эту пору давно спят в берлогах, а страшный медведь-шатун, который не спит, а шатается по тайге, редок. Близко свежих следов медведя не было, поэтому отец и оставил мальчишку одного.

- По крайности, ежели выйдет на тебя... Бери топор и бей по башке! - сказал отец, прощаясь, и потрепал мальчишку по загривку.

- И то! - смело ответил мальчик.

Отец, скрипя лыжами, ушел. Тайга за ним сомкнулась. Покачались ветки, сбрасывая вниз снеговую кухту, и вновь застыли, растопырив лапник. Тихо в тайге, ох, как тихо. Слышно, как бьется сердце, булькает в животе, изредка словно тяжело вздохнет кто-то на реке - это продавилась в пустоледье застывшая ледяным мостом наледь.

В углу над отцовскими нарами висела связка пушнины. Серебристые соболи с короткими толстыми лапками, длинные, узкие норки с темным мехом, две огромные выдры, десятка два серых белок с кисточками-ушами и красивыми пушистыми хвостами. Мальчишка с уважением смотрел на эту груду меха - он знал, каким трудом отец добыл ее в тайге. Ведь для того чтобы достать соболя, охотнику приходится десятки километров проходить по тайге, пробивать лыжню, обходить завалы, в самые сильные морозы ставить голыми руками железные капканы. Весь день охотник проводит в тайге и возвращается в избушку только переночевать и поесть горячего, и так всю зиму, без выходных и праздников.

- Не то что у нас - три раза каникулы да воскресений одних штук сто в год! - пожалел мальчишка отца.

Он помнил, как отец возвращался в поселок худой, молчаливый, с новыми морщина ми на лбу, с руками в ссадинах и порезах. От его одежды остро пахло тайгой, пихтовое смолой, горьким дымом, потом. Он с жадностью набрасывался на свежий хлеб, долго парился в бане и отсыпался. Постепенно угрюмая складка на лбу расправлялась, отец как бы молодел, шутил и смеялся с детьми, до ночи говорил с матерью.

Мальчишка подложил дров в печь, подмел пихтовым веником земляной пол, заправил соляркой лампу. Делать было совершенно нечего. Это при отце сразу находилось дело, он и минуты не сидел спокойно. То они вместе зашивали порвавшуюся об острые, как гвозди, еловые сучки одежду, то подклеивали рыбьим клеем отошедший камус на лыжах, то варили кашу или сажали на правилки снятые шкурки.

Мальчишка зевнул, почесал буйную голову и не спеша вышел из избушки. На дворе, хотя никакого двора здесь не было, ярко светило солнце, искрился снег, небо было голубое и прозрачное до того, что, казалось, можно было увидеть краешек космоса.

Налетел из-за сопки ветер, и вокруг зашевелились верхушки елей и пихт, сбрасывая с себя снеговые шапки. Старая ель привычно заскрипела и заохала. Мальчишка посмотрел на ель и вдруг радостно засмеялся. Он нашел себе работу и настоящее мужское дела. Он займется заготовкой дров и спилит вот эту старую сухую елку, что так противно скрипит.

Мальчишка и ель

Мальчик схватил тяжелый, остро отточенный топор, двуручную пилу и решительно направился к ели. Однако дойти оказалось не так-то просто. Рыхлый, вымороженный в крупку снег предательски оседал под ногами, и мальчишка проваливался по пояс. До ели он добирался полчаса, вытаптывая длинную глубокую траншею. Мальчишка вспотел, ему насыпало снегу за воротник, и теперь спина была мокрая и холодная.

- Ничего, сейчас я ее свалю! - сказал мальчишка и подступил вплотную к дереву. Ель вблизи оказалась очень толстой и высокой. Она стояла совершенно прямо, уходя сучковатой верхушкой высоко в небо. На ели сидела ворона и, нагло глядя на мальчишку, молчала и не улетала.

- Кыш, проклятая! - крикнул мальчишка низким голосом, но ворона только переступила по ветке и нахохлилась.

- Ничего-ничего, свалю сейчас елку...

Докаркаешься у меня! - сказал мальчишка вороне и ударил топором по дереву.

Топор со звоном отскочил и чуть не улетел в снег. Ель действительно была как из железа. Ворона улетела, оставив мальчика один на один с деревом.

"Надо подпилить сначала, - подумал он, - отец всегда подпиливает ствол..."

Больше часа он пилил очень неудобной, извивающейся, как змея, двуручной пилой. Допилив почти до половины, мальчик утер лоб и, обойдя дерево с другой стороны, снова начал пилить.

Ель слегка вздрагивала верхушкой, изредка в ней что-то трескалось, и душа мальчика уходила в пятки. Говоря откровенно, он боялся, что дерево упадет на него и придавит как муху. Только теперь он понял, насколько огромен и неимоверно тяжел ствол ели. Он давно бы бросил работу и убежал в избушку, если бы не холодел от одной мысли: "Что если отец, возвращаясь из тайги, пройдет близко от ели и она упадет на него? Ведь дерево почти уже перепилено!"

Ему представлялось, что налетел порыв ветра и ель с хрустом сначала медленно, а потом все быстрее валится на землю. На тропу, по которой идет его отец.

"Падай, дерево... падай... Ну почему ты не падаешь?" - чуть не плакал мальчишка. Он уже почти перепилил ель, она держалась каким-то чудом и стояла совершенно прямо, как привыкла стоять все эти десятки лет, несмотря на тайфуны и лесные пожары. Ель не желала падать, она привыкла горделиво стоять на поляне, смотреть на сопки, которые казались ей низкими, поросшими кустами буграми, на стремительную темноводную реку с ревущими перекатами, на багровые отблески лесных пожаров, на маленьких смешных медведей, что несколько раз в году проходили под ней, на всех этих букашек - лосей, изюбров, волков, лис, зайчишек, соболишек, до которых так охочи люди. Она не хотела падать и сдаваться столь незначительному человечку в огромной шапке-ушанке.

А мальчик в ужасе смотрел на ель. Острая пила ушла в ствол и застряла, сдавленная заклиненная тяжестью ствола. Ель стояла и не падала.

Мальчишка попятился от дерева и встал на лыжню, по которой должен был возвратиться отец. Тайга была беззвучна, безмолвна. Солнце потускнело и стало медленно плавиться в низких облаках, пока не превратилось в тусклый, бледный диск. Тихо пошел снег, падая на закоченевшую фигурку мальчишки, ждущего отца. Он уже не надеялся, что дерево скоро рухнет, и теперь напряженно вслушивался в лес, боясь пропустить скрип легких лыж, не успеть предупредить отца об опасности. Если бы он знал, что отец вернется той же лыжней, он пошел бы ему навстречу, но он боялся, что отец, как это часто бывало, выйдет совсем с другой стороны и пройдет близко от ели.

Так прошло еще два часа. Зимний день короток. Темная, мрачная тайга почернела совсем и обступила мальчика. Мороз усилился, затрещали в лесу сучья. Снег продолжал падать, занося лыжню и следы мальчика.

"Вот дна, тайга... Какая равнодушная... - думал мальчик. - Что ей до людей, до моего отца... Ей все равно, радуется человек или плачет, жив или помер..."

В душе мальчишки впервые шевельнулось похожее на обиду недоброе чувство к тайге. Он представил себе сгорбленную фигуру отца, идущего под тяжестью рюкзака, его красные, распухшие от холода руки, заледеневшее ружье, мокрую от снега куртку. Отец идет и ничего не знает о грозящей ему опасности. Уж лучше бы он не брал его с собой в тайгу...

- Папа! Папочка! - не помня себя, закричал мальчишка и горько зарыдал.

И тут словно могучим дыханием повеяло на него, вздрогнула на миг под ногами земля, и страшно ухнуло в лесу.

Ель упала.