С лайкой на птицу

Лайка с большим успехом может быть использована не только на зверовых охотах, но и на охотах по дичи. Она обладает тончайшим и острейшим чутьем, неутомимостью, горячей приверженностью к поиску, глубокой привязанностью к хозяину. С лайкой можно охотиться (на птицу) и летом, и осенью.

Среди моих лаек особенно хорош был рыжий веселый Орлик. Я охотился с ним подряд три года, исходил за это время вдоль и поперек родные приволжские леса.

Уходил я на охоту перед рассветом, долго шел по нагорным дорожкам в подгородном еловом бору, выводившем в поля. Легко и просторно провивались в полях набитые тропинки, горестно и грустно пахла полынь на пустырях и в межах.

Вокруг деревень было немало открытых, заросших и пересохших болот.

Орлик оживлялся, принюхивался к каждой струе ветра. Иногда он издали с непреклонной уверенностью, рысью шел в какое-нибудь совсем незавидное болото, иногда, наоборот, совершенно равнодушно обегал самые, казалось бы. заповедные места. Если я все же заходил в эти места, Орлик, в силу послушания, добросовестно, но без страсти и радости обыскивал их и всегда напрасно: не было ни одной утки, ни одного бекаса. Зато если он сам, без зова, спешил в болото, надо было каждую секунду готовиться к выстрелу: собака никогда не обманывала. Ее треугольные бархатно-черные ушки настораживались, глаза превращались в лучистые самоцветы.

Искал Орлик на кругах, но никогда слишком не отдалялся от меня. Первый же свисток возвращал его обратно. Вот он засновал из стороны в сторону, весь как бы сжался, на секунду приостановился и сейчас же со всех ног кинулся вперед: два бекаса взапуски понеслись над камышом. Вот он ровно и прямо повел по водянистой траве, зашумел камышами, одним броском перемахнул проточину и опять пошел по кустам и травам, разбрызгивая крупинки росы. Я неотступно спешил за ним, держа ружье у плеча. И чирок, наконец поднимался, и выстрел далеко окликал тишину утра.

Орлик был незаменим при поиске убитой птицы. На лесных болотах утка падала в такую крепь, что искать ее казалось бесполезным. Однако неутомимая собака обшаривала каждый уголок - ползала под корнями упавших деревьев, разваливала заросли - и, в конце концов, показывалась с чирком в зубах. Орлик редко подавал в руки убитую птицу - чаще всего бережно опускал ее около меня, не помяв ни перышка.

Я обходил с Орликом все полевые болота, озерки и мочажинки, неторопливо пробирался окрайком березовой рощи, за которой лежало одно из самых лучших утиных болот. По краям болота ржаво мерцали бочаги в осоке и камышах, посередине густели березовые заросли. С одной стороны болота тянулся бор, с другой - овсяное поле.

Старое и глухое болото было полно для меня романтической прелести: о таких болотах читал я в детстве в охотничьих журналах, такими таинственными затонами любовался, мысленно, в школьные годы за учебниками... Теперь я бродил по этому болоту, уверенно посвистывал собаке, следил за ее поиском, бодро и умело шагал через подсохший бочаг, где под тиной что-то непрерывно зыбилось, покачивалось, дрожало. Орлик рыжим призраком мелькал в осоке, пятная свою шубку грязью, подолгу плавал в воде, обыскивал каждую кочку. В бочагах он поднимал кряковых уток, казавшихся при взлете, когда они раскидывали крылья и вытягивали шею, очень неуклюжими и большими, гонялся за раненой птицей, которая то уходила в заросли, то скрывалась в воде.

Перекружив болото, я входил в лес. Мне были знакомы в этом лесу любая тропинка, любой родник, любое приметное дерево, и все же каждый раз я входил в него как бы впервые. Всегда по-новому шумели для меня березы и сосны, по-новому благоухали ягоды, цветы, вялые листья.

В крупном лесу делать было нечего, и я шел по какой-нибудь просеке, любуясь игрой солнечного луча в тенистой сосне, красной шапочкой дятла-желны на сухой осине...

На опушках вдоль просторной гари Орлик распугивал рябчиков, они поднимались с отрывистым треском и сразу пропадали, будто врастали в стволы деревьев. Не выдерживая лая, рябчики перелетали с дерева на дерево, но выстрел по летящей птице из-за густоты леса бывал только случайным. Трудно было и разглядывать притаившуюся птицу: она ловко скрывалась среди хвои и листвы, сливаясь с древесной корой.

За гарью среди огромных лесов светлела река Теза. По ее берегам было немало отличных тетеревиных мест. Орлик разыскивал тетеревов с упоением, со все возрастающей горячностью. Однако он и на тетеревином поиске не отдалялся от меня, оставаясь по-прежнему очень послушным. Поутру по густой росе в какой-нибудь крепи вдруг начинали бить на одном месте мощные птичьи крылья и радостно разносился короткий, призывный лай...

Поднимая тетеревиный выводок, Орлик делал стремительный прыжок. Приходилось, конечно, стрелять и на подъеме, но только изредка: Орлик, не отстававший от улетающих тетеревов, "сажал" их. И издали было слышно, как птицы то там, то здесь с шумом опускались в гущину ветвей, поднимая и отряхивая их. Сейчас же долетал лай Орлика - очень осторожный, тонкий и редкий, как бы играющий.

Красота охоты заключалась главным образом в подходе к птице - в величайшей осторожности, в умелом использовании каждого естественного заслона, в рассчитанности и бесшумности каждого шага. Лай слышался все ближе и ближе. Еще несколько шагов - ив траве показывалась собака. Она сидела несколько поодаль от высокой и густой березы, где чуть не на вершине темнело живое пятно... После выстрела тяжеловесная птица, вся в черном пере, неторопливо падала вниз, пересчитывая сучки. Орлик, следя за ее падением, приподнимался на задних лапах во весь рост, но упавшую птицу никогда не трепал.

В полдень я располагался на отдых где-нибудь возле ручья. Потрескивал костер, звучно бурлил чайник. Орлик, вдосталь напившийся воды из ручья, счастливо и беззаботно дремал. Солнце высушивало его шубку, опять принимавшую искристую пышность бархата.

Я засыпал коротким, но очень крепким сном, а проснувшись, чувствовал такую бодрость, что мог, казалось, без отдыха отшагать сотню верст. Угасший костер покрывался синим пеплом. Орлик, положивший лапы на ружье, смотрел веселыми, зовущими глазами. Я с наслаждением умывался из ручья, быстро собирался и опять шагал и шагал по лесу, радостно томимый очарованием охоты...