В тереме расписном

Сентябрьский свет, яркий и торжественный, рассеян по всему городу: в садах рдеют клены, в парках, над Волгой, красуются багряные дубы.

На Волге, широкой и просторной, быстро проплывает огромный трехпалубный теплоход, по Заволжью сияют пунцовые вязы, а за ними заревом пылают уходящие во все стороны леса.

Дома отдыха кажутся уснувшими, окна их замкнуты ставнями, балконы засыпаны палыми листьями, голубые лодки опрокинуты на берегу, о который искристо плещется, напоминая о лете, прохладная волжская волна.

А какой светлый, какой холодный простор открывается перед глазами, когда выйдешь, конечно с ружьем за плечами, в поле!

...Лес встречает таким обилием красок, что сразу же вспоминается картинная галерея или древний собор с его цветными фресками.

Опавшие листья, шуршащие под ногами, вызывают в памяти то коричневые раковины, то золотые медальоны, то стылые сургучные печати.

Осинник почти осыпался, и тропа, пролегающая в нем, как бы завалена рубиновыми углями...

Лес выводит в поле, за ним голубым утесом высятся корабельные сосны, а влево и вправо тянется молодой березник, как бы облитый медом.

Из облаков показывается солнце - осенний свет достигает предельной яркости, которая благодаря своей мягкости не только не слепит, а, наоборот, радует и успокаивает глаза.

Долго стою, наблюдая, как бесшумно рушатся в небе облака, пронизываемые солнцем, как ярко зеленеет озимь, таящая будущее золото ржи, как холодно бирюзовеют болотные затоны, окруженные камышом.

Переходя поле, неожиданно нахожу несколько васильков, сохранивших летний небесный цвет и атласную легкость венчика. Они останутся в одной из любимых книг памятью об этом светлом осеннем дне.

Потом на пути попадается орешник, и я пригоршнями насыпаю в сумку спелые, прохладные, перезванивающие орехи.

За орешником овраг - лисьи и барсучьи норы, гнезда филинов, густой бурелом, а вдоль оврага стелются обгоревшие папоротники, изящные, как сквозной шелковый ковер.

Спускаюсь по этому ковру к ключевой речке, поющей подобно флейте - мерно, переливно, нежно. Где-то посвистывает рябчик, сливая мелодичность песни с журчанием воды. К журчанию воды и свисту рябчика примешивается легчайшее шуршание: это непрерывно струится по склону горы, словно в песочных часах, чистый, оранжевый песок... И вдруг из хвороста, завалившего подножье горы, показывается длинный низколапый зверек цвета каштана - норка. Она осторожно, вразвалку пробирается к берегу, но, заслышав мое движение, быстро ныряет в заводину и торопливо плывет, опускаясь чуть ли не до дна. Вынырнув на мелком месте, норка "пешком" добирается до следующей заводины.

С горы призраком океана открывается безмерная русская даль. Чувство родного простора хорошо дополняется долетающей из деревни песней...

Направляюсь к молодому чернолесью, окружающему две деревни - Погост и Остров, пересекаю широкую дорогу в бору. И вдруг совсем близко и совсем бесшумно показывается лось, одетый уже совсем по-зимнему - в густой и плотный перелинявший мех, тронутый по седине искристой голубизной. Сохатый равнодушно поворачивает в мою сторону гордую, удлиненную голову с литыми, цвета желудя рогами и, постояв, неспешно выбирается в поле.

А когда вхожу в березник, меня оглушает взлет тетерева. Взлет его, подобный грохоту пароходных колес, так резок и силен, что ссекает листья с деревьев, а звучное падение после выстрела напоминает всплеск воды. Я радостно поднимаю косача за крылья и долго рассматриваю его черно-синие, снизу как бы снеговые, крылья, его завитые косицы на хвосте и вырезные алые брови. Очень пушистый, мягкий и теплый, он пахнет и кислинкой хвои, и березовой сережкой и терпким ароматом брусники. Приставшие к тетереву осиновые листья, похожие на увеличенные ягоды брусники, придают ему особенно уютный осенний вид.

Бережно приторачиваю его к поясу.

Солнце западает, видна лишь половина - далекий пурпурный курган. Болото на опушке сверкает с такой яркостью, будто у него бронзовое дно. Резко алеют окна деревенских изб, слабо розовеет дорожная пыль.

Темнеет по-осеннему - быстро и густо. Уже чуть различаются краски леса, колюче веет холодком из оврагов, ощутимее пахнет грибами и орехами.

Поднимается луна, расстилает по лесу зыбкие дорожки света. Кружа по ним, я иду прямо на Полярную звезду, а позже поворачиваю на Большую Медведицу, с блистающей четкостью вырезанную на северо-западе.

Останавливаясь, оглядываю небо, любуюсь звездами, как бы спорящими друг с другом своим свечением, своей красотой и чистотой.

На юге низко, почти жутко, вздрагивает жемчужина Сатурна, север все выше возносит ледяную Капеллу, с запада орлиным глазом светит Юпитер, а на востоке парусной ладьей выплывают Плеяды. Будто выкованная в голубом огне, светит в зените вечно юная Вега, и широкой, снеговой дорогой простирается через все небо Млечный Путь.

Ночь наступает длинная, одинокая, и оттого особенно радостно мерцает, и все близится, домашний огонек, напоминающий милый взгляд далекого друга, наполняющий сердце нежностью и теплом...

Журавли