На зимних дорогах (Михаил Соболев)

На зимних дорогах

Гнедой неказистый мерин бежал неутомимой рысью, и от его шумного дыхания индевели, серебрились сединой его ресницы и редкие длинные волосы вокруг подрагивающих губ. Скрипели и попискивали на плотной мерзлой дороге полозья, хрустко рубили снег подкованные копыта. Одетый в гуся^* охотовед Кедровского промхоза Владимир Вьюнов сидел в санях в примятой копне сена и, придерживая ружье, лениво посматривал по сторонам.

^* (Гусь - длинная, до пят одежда с капюшоном и рукавицами, сшитая вдвое (мехом внутрь и наружу) из оленьих шкур. Одевается на ватный костюм через голову. Используется только для дальних поездок в санях.)

Плыло ослепительно-белое, безмолвное покрывало реки, надвигались и отступали торосы голубого толстого льда. Слева над берегом низкое красное солнце катилось по вершинам мохнатых кедров вслед за санями.

Километров через пять зимник свернул с реки в тайгу. Мерин шагом вытянул сани в береговой подъем. Между стенами деревьев было чуть-чуть теплее. Дорога пошла почти неезженая, гнедой отдыхал, шагая с опущенной головой, сани бесшумно плыли в морозной тишине. Вьюнов лег на спину и, полуприкрыв веки, смотрел в густую небесную синеву, на склонившиеся заснеженные кедровые ветки, вслушивался в таежную тишину и, улыбаясь, думал о том, как рады будут его приезду охотники, как ждут они весточек из дома, как жадно, стосковавшиеся по общению, будут выспрашивать у него новости. Думал он и о каждом охотнике, вспоминал их судьбы, радовался, что многие из них - пришлые люди - втянулись в промысел и стали не хуже старожилов...

Внезапно хрипло прокричала кедровка и, обрушив целую лавину снега с ветвей, перелетела через дорогу. Владимир улыбнулся кедровке, а потом незаметно для самого себя задремал. Пахло снежной свежестью, сеном...

Когда дорога по отлогому берегу снова опускалась к реке и гнедой опять перешел на рысь, на повороте сани раскатило, тряхнуло, ударило правым отводом о скрытую под снегом корягу и Владимир, не успев за что-нибудь ухватиться, скатился в снег. Испугавшись спросонок, еще не успев подняться в своей неуклюжей одежде, он закричал: "Тпру! Тпру!" Но мерин и сам понял, что без хозяина ему незачем, да и некуда бежать, и остановился. Подтянув до колен тяжелого гуся и поддерживая его обеими руками, Владимир доковылял до саней, подобрал вожжи и, убедившись в целости ружья, снова уселся на сено, а гнедой, не ожидая понуканий, сразу перешел на рысь, и опять поплыли мимо ледяные торосы, снежная равнина лугов справа, тайга слева. Солнце опустилось за потемневшую полосу тайги. Розовый свет разлился вполнеба, и там, над щетиной деревьев, где он был особенно ярок, пролетела черная стая тетеревов. Потом заря стала быстро уменьшаться, замерцали первые звезды, алмазно-синими и голубыми искрами засверкал снег. Вскоре луга справа уступили место более высокому берегу, река пошла в таежных берегах, стала уже, и за очередным поворотом, на мысу между рекой и озером, за крохотным окошком утонувшей в снегах избушки, засветился еле заметный красноватый огонек керосиновой лампы.

Собаки еще издали услышали скрип саней и с лаем бросились навстречу. Гнедой не испугался их, а они повернули перед ним и побежали впереди, приветливо помахивая калачиками пушистых хвостов. Из избушки вышел высокий русобородый охотник.

- Володя! Вот радость-то! Давно жду тебя. Иди, иди-ко раздевайся. Гнедого я сам распрягу.

- Да не гони ты меня! Там, под сеном, письмо тебе в мешке.

- Не в малахае же таком коня распрягать! Иди, хоть верхнее-то скинь, мешок-то уж я достану.

Владимир ушел в избушку, а охотник распряг гнедого, сдвинул с саней на снег сено, достал из-под него войлочную попону и накрыл лошадь. Потом принес из избушки пустое закопченное ведро, насыпал в него овес из мешка, лежавшего в передке саней, и поставил ведро гнедому. Только после этого взял из саней знакомый брезентовый, сшитый им самим мешок и внес в избушку.

- Ну, теперь пировать будем! Только сначала я письмо прочитаю.

- Читай, читай, - сказал Владимир, полуразвалясь на деревянных нарах.

Охотник присел к столу на самодельную скамеечку, ближе к керосиновой лампе, и углубился в чтение. Он шевелил губами, едва заметно улыбался и время от времени приговаривал: "Так-так". Потом сказал:

- Все правильно. Сын опять ко мне просится. На осенние каникулы побывал тут, белковал со мной - понравилось, еще хочет.

- Охотником будет, - заметил Владимир.

- Уже охотник. На каникулы сорок три белки добыл, сам ошкурил. Я ему одностволку двадцатого калибру еще весной купил... Ну, хорошо, все ладно дома, - он отложил письмо и захлопотал у железной печки, подкинул в нее дров, поставил уже остывший чайник.

...Летела в ночь, в звезды Земля. Крохотной каютой, затерянной в снежном море, летела вместе с Землей избушка с двумя пассажирами. Владимир думал о том гигантском пути, какой он уже пролетел в космосе вместе с Землей, с солнечной системой, с галактикой...

Когда Владимир вышел из избушки, в ярком небе над тайгой поднималось не по-зимнему яркое солнце. Синие тени от деревьев легли на реку. Вьюнов был в ватном костюме и без шапки. Он потянулся, расправив плечи, посмотрел по сторонам и, повернувшись к двери, позвал:

- Иван! Иван!

Охотник вышел. Владимир показал ему на вершину одного из ближних кедров. На ней спокойно сидел крупный глухарь.

- Пожалуй, далековато, - сказал Владимир.

- А я не буду стрелять. Пусть привыкает. Мне с ним веселее будет.

- Дело твое. Только не привыкнет.

- Ну и пусть живет...

Через открытую дверь избушки выскользнули собаки. Вдоволь навалявшись в снегу, играя, они принялись гоняться друг за другом и не заметили глухаря, который долго и внимательно разглядывал их то одним, то другим глазом, наклонял в разные стороны голову, топорщил сапфировые перья на шее, наконец, нехотя и шумно слетел и, время от времени планируя, направился за озеро. Лайки увидели глухаря, кинулись было за ним вдогонку, но, сразу оценив бесполезность преследования, сели, провожая взглядами удалявшуюся птицу.

- День-то какой начинается! - с восторгом сказал Владимир. - Такие чудеса с погодой, кажется, аномалиями называются. - И, вдруг погрустнев, задумчиво добавил: - А в Москве сейчас опять какая-то жуткая оттепель. Старики мои плохо переносят такую погоду, наверно, болеют. Да и брат терпеть не может зимнюю размазню. То ли дело здесь!

- То южный ветер таку благодать нам принес, - уверенно сказал Иван.

Январская оттепель в Подмосковье была такой сильной, что казалось, зимы больше не будет. Низкие иссиня-серые тучи цеплялись за вершины елей. Снег уплотнился и просел. Вокруг деревьев и на буграх появились темные проталины. Временами шел то моросящий, то какой-то странный дождь, редкие капли которого, крупные как горошины, стучали по веткам, решетили снег и создавали такой шум, что почти невозможно было расслышать тяжелые шаги лося, уходившего от нестройных и вялых голосов загонщиков.

Охотники стояли мокрые, мрачные, уже не рассчитывавшие на успех, как вдруг на крайнем правом номере прозвучал глухой выстрел, еще один, и радостный крик прокатился по цепи стрелков: "Дошел! Дошел!" Кто-то облегченно вздохнул, кто-то наигранно перекрестился: слава тебе... Кто-то позавидовал удачливому стрелку. Второй утомительный день трудной ходьбы без лыж по мокрому лесу закончился удачно.

Лося свалили под ярко горевшим фонарем дневного света во дворе охотбазы. Трое охотников острыми ножами стали подрезать и снимать шкуру. Тушу разделывали топором. Мясо раскладывали в одинаковые кучки по числу стрелков и еще одну, побольше, - егерям охотничьего хозяйства. По осклизлому грязному снегу струйками текла казавшаяся черной кровь.

Охотники не сразу заметили, как подул легкий северный ветер, закружились редкие снежинки и стало подмораживать. В это время кто помогал разделывать лося, кто чистил ружье, кто пил чай из термоса. Собрались все, когда дело дошло до дележа. По обычаю один встал, повернувшись спиной к мясу. Раздельщик показывал прутиком на каждую долю и спрашивал: "Эта кому? А эта?" Стоявший спиной отвечал: "Эта Вадиму, эта Андрею, Петру Ивановичу, Николаю Герасимовичу, Феде, мне". ...Когда Дележка кончилась, все стали укладывать мясо в полиэтиленовые - мешки" потом в рюкзаки.

Николай Герасимович долго вертел в руках каждый кусок мяса, прикидывал его вес, что-то ворчал и, наконец, громко сказал:

- Так не пойдет, товарищи! У меня, по-моему, самая маленькая доля и одни кости!

- Вот жлоб! - еле слышно буркнул кто-то.

Но тут раздался голос Петра Ивановича:

- Конечно, так не годится! Доли надо бы взвешивать.

Между охотниками пошел глухой ропот.

- Мясники. Черт дернул нас поехать с ними!

- Так ведь они лицензию достали.

- Ну и что, нам теперь в ножки им кланяться?

- Я этих жлобов в свою машину не посажу!

- Посадишь, коли привез. Не бросать же их здесь.

- Придется взвешивать...

- Ну, вот. Как и ожидалось, все поделили правильно.

- Отдадим им по куску!

- Да ради бога, пусть подавятся!

- Разве это охотники!

Через открытую дверь охотбазы с кухни повеяло тяжелым духом свежей печенки. Охотники нехотя расселись за столом, сторонясь Петра Ивановича и Николая Герасимовича. Ели молча и наскоро. Владельцы машин, ссылаясь на мороз и возможный гололед, торопили...

За ворота три машины выехали одновременно. Петр Иванович и Николай Герасимович сидели на заднем сиденье "Жигулей", принадлежавших молодому еще охотнику Андрею Вьюнову.

Владимиру, однако, пора было собираться: до следующей избушки путь был долгим, а зимний день короток. Гнедого снова запрягли, уложили в сани сначала поклажу, попону, а сверху навалили оставшееся сено. Владимир опять облачился в гуся, взял ружье и, простившись с Иваном, выехал на реку.

С самолета, который в это время летел на высоте девять тысяч метров, никто не заметил ни избушку, ни одинокую подводу на белой ленте реки, по обе стороны которой до горизонта была видна лишь тайга, болота в тайге и острова леса среди болот.

Избушка

Вчерашние вечерние мысли снова одолели Владимира. Он думал: "Интересно было бы сложить траектории моей поездки, вращения и движения Земли, полета солнечной системы, галактики. Какая сложная линия получилась бы! И где-то на этой линии крохотная точка меньше пылинки - я. Наверное, мало кто думает о том, какое путешествие в космосе совершаем мы в течение жизни".

Когда солнце поднялось выше и заметно пригрело, Владимир освободился от тяжелой верхней одежды. Некоторое время он сидел, подставив ласковому солнечному свету лицо, потом ему надоело и сидеть, и лежать, он спрыгнул на дорогу и пошел за санями. Вокруг все было наполнено сияющей тишиной. Еле заметная дымка поднималась от реки и слегка туманила снизу берега. Впереди, у излучины, с одного берега на другой перелетала стайка белых куропаток. Цепочка сдвоенных следов горностая вышла к дороге, попетляла рядом с нею и отдалилась обратно к берегу. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были вздохи гнедого, поскрипывание саней да хруст копыт.

Тайга

Вот и солнце огненным колесом, как вчера, покатилось по вершинам деревьев, и снова стало холодать. Владимир решил было забраться в сани, как вдруг далеко впереди послышался протяжный и тоскливый вой. Вьюнов выбежал на дорогу перед гнедым и прислушался: за речным поворотом, там, где должна была быть избушка Игоря Николаевича Скворцова, выла собака.

"Что-то неладно", - подумал Владимир, прыгнул в сани и заторопил гнедого, а тот, словно только и ждал этого момента, перешел на рысь. Еще немного, и он бросился бы вскачь, но Вьюнов придержал его, боясь, что гнедой перегреется, а потом застынет на морозе. Когда же за мысом показался крохотный рубленый домик, Владимир не выдержал, ослабил вожжи, и гнедой перешел на размашистый галоп. Перестав выть, навстречу саням бросилась пегая черно-белая лайка. Встретив гнедого, она повернула обратно, и скуля и виляя хвостом, то убегала вперед, то, оглядываясь, отскакивала в сторону, пропускала сани и бежала сзади, всем своим поведением показывая, что нужно торопиться.

Скворцов, промышлявший на этом участке, перебрался сюда недавно. Ему было немногим более сорока лет. До минувшей весны он работал геологом в экспедиции, занимавшейся поиском и добычей самоцветов, но физические перегрузки оказались для него неподходящими, начались частые обострения хронической язвенной болезни. Врачи настойчиво рекомендовали сменить работу на более спокойную, и он решился: переехал с женой и дочерью в Кедровок, устроился в промхоз штатным охотником, благо пушной промысел был знаком ему смолоду. А теперь с ним что-то случилось.

Минут через десять Владимир рванул дверь и, нагнувшись, шагнул в темноту. В избушке было холодно и безжизненно. Владимир включил карманный фонарик, осветил нары и застыл в испуге. На нарах в одежде и в спальном мешке на спине лежал Скворцов. Лицо его было белым, синие губы плотно сомкнуты, глаза закрыты. Владимир наклонился над ним и дрожащим голосом позвал:

- Игорь! Игорь!

Скворцов медленно открыл глаза и едва произнес:

- Умираю.

- Что с тобой? Что? - торопливо спрашивал Вьюнов.

- Кровотечение... язва...

- Ничего, ничего, ты не пугайся, - утешал его Владимир, а у самого холодело внутри. - Потерпи немного. Мы успеем. Я довезу... - Он осторожно спустил Скворцова с нар и волоком, ухватившись за край спальника, вытащил его из избушки, расстелил аккуратно сено, положил Игоря в середину саней, подошел к гнедому, прижался лицом к его теплой голове.

- Выручай, гнедой!

Над тайгой опустилась ясная ночь. В северной стороне неба всколыхнулась голубая лента полярного сияния. В застывшем, оцепеневшем от холода мире бежал только гнедой, скрипели сани, Владимир сидел рядом с лежащим Скворцовым и все приговаривал:

- Потерпи, Игорь, потерпи. Мы успеем. - А про себя ругался, в нем все кипело от возмущения. Сколько пишем, доказываем, что промысловикам необходимы портативные рации, ни до кого не доходит. Сволочи! Пожили бы месяца три в одиночку в тайге...

Настроение Андрея Вьюнова было вконец испорчено его пассажирами, вполголоса обсуждавшими итоги охоты. До него долетали лишь обрывки фраз, но и по ним он понял, что Петр Иванович и Николай Герасимович охотой недовольны. Они считали себя самыми опытными охотниками, они получили лицензию, а уважения, признательности к себе не почувствовали. Загоны проводили, не слушая их советов, на верные номера их не ставили, мясом едва не обделили, да еще на них же и обиделись.

Андрею страсть как хотелось пристыдить их, сказать им что-нибудь грубое, но он не решался: они для него были недосягаемым начальством. Он молчал, злился на сидящих сзади пассажиров. "Скорее бы добраться до Москвы да высадить их", - думал он. Несмотря на гололед и снегопад, цепко держась за руль и пригнувшись к лобовому стеклу, не отпускал педаль газа, шел на встречный слепящий свет, отчаянно обгонял... И внезапно машина потеряла управление, колеса, как полозья, заскользили по льду, и "Жигули", словно санки, понесло на полосу встречного движения, по которой весь в огнях двигался груженый панелевоз...

Исковерканные до неузнаваемости красные "Жигули" Андрея Вьюнова долго еще стояли у поста ГАИ у поворота на Голицыне.

В Кедровске, в районной больнице, жена Скворцова и Владимир Вьюнов сидели у дверей отделения реанимации. Пожилой хирург вышел к ним после вечернего обхода, положил руку на плечо Владимира и, устало улыбнувшись жене Скворцова, спокойно сказал:

- Я уверен: он выживет. Кровотечение у него остановилось само, наверное, еще в избушке.

За воротами больницы над крышами домов уже погасла заря, и только яркая, светящаяся синева неба свидетельствовала о том, что ночь лишь наступает. Владимир вдохнул полной грудью морозный воздух и, заглядевшись на небо, неторопливо зашагал к дому. Его не томило предчувствие беды, не знал он, что телеграмма о гибели брата уже лежала в почтовом ящике за дверью его квартиры.