Борзятники (Василий Казанский)

Борзятники

Спросили бы меня: какие охотники, то есть поклонники какой охоты самые страстные, самые беззаветно влюбленные в свою охоту? Я, не сомневаясь, ответил бы: борзятники!

В старину бытовала такая загадка-поговорка: "Рубль бежит, сотня догоняет, а как пятьсот споткнется - неоцененный убьется".

С одной стороны, тут полно иронии: "неоцененный" - это, конечно, барин-помещик, рискующий (если "пятьсот" - лошадь - споткнется) сломать голову, лишь бы полюбоваться скачкой своей великолепной борзой ("сотни") в неистовой погоне за русаком ("рублем"). А с другой стороны, остроумное народное выражение, свидетельствующее об огромной, безудержной страсти, заставляющей забыть человека об опасности.

Расскажу об этой страсти, как очевидец.

Однажды судил я на испытаниях борзых по вольному зверю в Приуралье. Обязанности второго судьи, за отсутствием человека со званием эксперта хотя бы второй категории, исполнял стажер. А стажером была известная московская борзятница Вера Амелунг, скажу без надбавки, просто безумно влюбленная в борзых, в охоту с ними, отлично ездившая верхом, а годами ровесница мне.

Испытания организовал председатель районного общества охотников Сергей Тимофеевич Малов, мужик лет сорока пяти, роста среднего, сложения плотного. Его смуглое лицо под шапкой темных волос, с небольшими рыжеватыми усами особенно запомнилось светлыми выпуклыми глазами.

Борзятников с собаками было порядочно; почти все на недурных, а то и хороших лошадях. Лучше всех был буро-игреневый конь Малова. А имел он собственного коня, как разъездной агент Заготживсырья. Как полагается, судьи ездили позади равняжки из четырех свор. Ездили мы степью с островками бурьянов и полыни, кое-где с кучками "перекатихи". Едешь степью и видишь далеко-далеко... А там, где сходятся небо и земля, черта словно затерта тусклой, чуть синеватой дымкой.

Ехал я и, как всегда в широких степях, любовался простором. Долго ездили - не везло! И как это нередко случается, ожидаемый зверь возник внезапно! И прямо перед Маловым! Тот гикнул, сбросил борзых со своры. А его бурый Ванек рванулся в карьер. Мы с Верой помчались за ним. И вот, едва заметная на фоне жнивья, катит во все ноги лисица! Она лежала под неприбранной кучкой соломы, но, конечно, не проспала наше приближение, а вскочила метрах в восьмидесяти впереди. Травля развертывалась ясно: вон как хортяки Малова Хан и Пальма свертывают расстояние между ними и зверем...

Мчались и мы с Верой, как могли гнали коней, да попробуй угонись за Маловским "мустангом"! Под ногами коня мелькали то желтизна стерни, то голубоватые полынки на огрехах пашни, то сердитый клок темных бурьянов. Да некогда особенно глядеть, что внизу, - гляди, что впереди!.. Хан так приблизился к лисе, что вот-вот либо угонит, либо поймает. И не стерпела моя помощница, завизжала: "Угонка! Угонка!" Я грозно крикнул: "Молчать!" - и она утихла. А в этот момент, как хочешь считай - не то угонка, не то маневр зверя. Поравнявшись с торцом длинного омета, лиса юркнула вправо от него, и почти тотчас скрылись за ним борзые, сумевшие не пронестись на крутом повороте. Решение возникло мгновенно: нам с Верой скакать вправо к другому концу омета. Еще не доскакали до него, как из-за горы соломы вынеслась травля: лисица, настигающий ее Хан и разве что на корпус отстающая от него Пальма. В тот же момент лисица взлетела вверх и сразу же оказалась в Хановых зубах! Разве поймешь, как и зачем был подкинут зверь?.. У добычи лег серо-пегий Хан, а черно-пегая Пальма чуть в сторонке.

А что же Малов?

Глядь, у омета стоит понурясь Ванек, боками водит... Где же Малов? Да вон чернеет на стерне кепка, а подальше он сам лежит в своем защитного цвета ватнике. Мы бросились к Малову. Я соскочил с коня, наклонился к нему:

- Сергей Тимофеевич! Сергей Тимофеевич!.. - неужели он не дышит?.. Я опять позвал, приподнял голову охотника.

Лицо Малова передернула судорога. Подбежала, соскочив с седла, и Вера, стала на колени около него, помогла приподнять, посадить.

- О-о-х... О-о-х! - застонал он:

- О-о-о... - и он открыл глаза, все такие же, светлые азартные.

- Сергей Тимофеевич! Что случилось?

А он лишь провел языком по губам и опять застонал.

- Нее... встать...

- Вера Константиновна, съездите, приведите Крутоуса и Иванова.

Я остался, чтобы поудобней устроить пострадавшего: подложил ему под голову свою сумку, освободил подвернувшуюся под спину руку нашего главного удальца. А он опять про коня:

- Ввв...силь... Вва...ныч... поня ли... ввы... Ввваань... каа?..

Прискакали борзятники. Сам седоватый Крутоус в своей армейской фуражке с малиновым околышем примчался. Спрыгнул по-молодому и первым делом достал из своей сумки флягу и стопку.

- Выпей, друг, для бодрости! И закуси - вот тебе хлеб, сало.

Ну и что ж! Малов выпил и, действительно, заговорил ровнее.

- Эх, Николай Федотович... Скажи... есть еще... такой конь... как... Ванек... чтоб так охоту понимал? - Малов не унимался в похвалах коню, из-за "понимания" которого чуть не убился. Помянул он и собак:

- Верно... хороши... Василь... Ваныч?.. - он передохнул. - Кто скажет велики... зря... великаны... неловки... Вот и неловки... Как ловят...

Вера, едва сдерживавшая свой восторг, тут уж не стерпела:

- Ванек - чудо! Собаки - чудо! - кричала она.

Я еле унял ее, поздравили Малова с дипломами: Хану - второй степени, Пальме - третьей. Дал бы первой степени, да по лисе первую не позволяют правила.

Сергей Тимофеевич остался доволен.

Трудно, мудрено было посадить Малова в седло. Спасибо Крутоус, еще не утративший своей военной сноровки, и еще молодой Иванов и Травкин помогли. Дюжие мужики подняли Малова высоко, "чтобы ногу ему не гнуть, не комкать", как сказал Крутоус. Его поднимали, а Сергей только губу закусил от боли.

Поехали в село. Крутоус ехал слева, поддерживал Сергея рукой, а справа помогала Вера. Я ехал рядом с ней, чтобы в случае чего тоже поддержать. В селе быстро вызвали врача. Он тщательно осмотрел, ощупал;

- Кости целы, - объявил он. - Это главное. А полежать придется... Теперь другая история. Она не простая, поскольку некоторые пытались придать ей мистическую окраску.

События происходили в тот год, когда вводились новые правила испытания борзых с оценкой их качеств по стобалльной системе, как это издавна принято на испытаниях всех других охотничьих собак. Работа собаки рассматривается по элементам, и по каждому дается свой балл. Для борзых это резвость, зоркость, ловкость на угонках и т. д. Сумма баллов 100, а по элементам высшие баллы за резвость - 30, зоркость - 10 и т. д. Для получения диплома первой, второй или третьей степени установлен минимум - 80, 70 и 60. До этого новшества дипломы на испытании борзых давал судья единолично по общему впечатлению. Главными в борзых делах тогда все еще были наши самые старые борзятники (назову их Главная и Старшой), оба имевшие во время оно комплектные псовые охоты. Они "сходили с поля", по выражению псовых охотников. Старшой на испытаниях отказался ехать верхом, пробовал судить с тележки (ничего не вышло), а Главная вообще на испытания не попала. Обоим уже близко подходило к восьмидесяти годам. Главная из осанистой и сильной, хотя и пожилой женщины, какой мы знали ее до войны, превратилась в маленькую, сухонькую, сморщенную старушку. Но, несмотря на утрату внушительной внешности, она полностью сохранила свой упрямый, властный и решительный характер. Эта старушка не желала подчиниться годам, продолжала считать себя высшим авторитетом. С пеной у рта, конечно вместе со Старшим, бурно возражала против введения оценки работы борзых баллами. Она неистовствовала! Старшой тоже негодовал, хотя и много мягче.

Погоня

Главная, как говорится, помешалась на псовой охоте и была предельно влюблена в русскую псовую борзую, чуть ли не считала ее священной! И дела ей не было до того, что теперешние борзятники считали переход на баллы просто необходимым! Она яростно спорила со сторонниками реформы и особенно нападала на меня - автора проекта новых правил!

- Как вы только посмели выдумать оценивать какими-то цифирками наше чудо, нашу великолепную русскую псовую борзую! Это оскорбление. Это все равно, что назвать Иисуса Христа кандидатом наук или, черт их там разберет этих ученых, может быть, доктором наук! Ужасно...

Наш Старшой был всецело на стороне Главной. Однако новый проект был принят Всесоюзным кинологическим советом и утвержден Главохотой РСФСР (всесоюзной Главприроды тогда еще не было). А саратовские осенние испытания борзых по вольному зверю должны были проходить уже по новым правилам.

Главная заявила, что обязательно поедет на испытания и всем докажет нелепость этой "сквегной" затеи (она картавила), и потребовала у начальника Госохотинспекции РСФСР командировать ее в Саратов в качестве главного судьи.

Начальство ее уговаривало, начальство умасливало:

- Ну нельзя же вам ехать. Осень. Холод. Дождь. А ваше здоровье... Но она не слушала никаких резонов и настаивала, настаивала. А стоило лишь взглянуть на это худенькое, сморщенное существо, чтобы понять полную невозможность участия ее в судействе. Ведь она решила потребовать в Саратове тележку, если, как говорила Главная, "будет хогошая лошадь, которая почти не отстанет от вегховых!" И все же всем было слишком ясно, что если и впрямь помчат ее на тележке, то в полях, на межах, на краях балок, а то еще и на взмете такая скачка мигом вытрясет душу из этого существа. Но как Главную ни уговаривали, она твердила: "Я должна ехать. Понимаете, должна боготься с дугными пгидумками! Должна!"

Но командировку ей, конечно, не дали. Так она и осталась дома.

Я приехал в Саратов 28 октября и не мешкая, в тот же вечер, со вторым судьей П. Л. Романовым и некоторыми участниками и их собаками к вечеру переправился через Волгу в город Энгельс, где базой испытаний служил питомник борзых Саратовской конторы Заготживсырья. На следующий день приступили к работе. Мне был дан рыжий конь Барс, на котором заведующий питомником В. П. Тучков следил за тренировками борзых. Барс знал травлю и на угонках, следя за скачкой собак и зверя, сам срезал угол. Править им было не нужно. Скакал он резво, и вообще для судьи лучшего коня не придумаешь. Романов ехал на своей излюбленной Карюхе, тоже отлично знающей охоту, "сильно грамотной", как говорил Петр Лаврентьевич.

В первый день мы ездили старыми местами, хорошо знакомыми по прошлым годам. Именно в этих бескрайних просторах волжского левобережья я постиг не столько красоту, сколько величие огромных русских просторов. Ехал и чувствовал, как за душу берет эта вольность русской степи. День стоял пасмурный, даль замутилась, и линия горизонта виделась не отчетливо. Поэтому казалось, что степи и конца нет... И как не раз бывало, созерцательную задумчивость взорвал русак. Вон выскочил, пыхнул белым задом метрах в полустах! Мой конь рванулся за ним, но я сдержал. Ведь за русаком я не увидел борзых: это прозевал Сенечкин, борзятник Облпотребсоюза, зевки которого уже вошли у нас в поговорку. Но что это?.. Чьи борзые помчались за еле видимым вдали зайцем?.. Да и всадник понесся... Это же Тучков, хозяин питомника!

Придется поругать: пустил по чужому русаку, да еще так не в меру! А вон другой русак побудился сзади Тучкова и удрал, конечно, без травли! А Тучковские борзые потеряли своего - стоят, глядят куда-то... Вот, черт возьми, дурацкое начало!.. Тучков собрал собак на свору, вернулся. Ну, пришлось ругать Сенечкина за зевок, Тучкова за распущенность. А вообще-то наше дело в тот день не клеилось. Долго ездили без зверя. Наконец вскоре после полудня против Тучкова поднялся прибылой, но уже цвелый русак. Тучков сбросил собак со своры в меру, метров за пятьдесят. Собаки дружно заложились. Черный крымач Цыган (лично Тучкова) и полово-пегая Шилка спели к зайцу ухо в ухо, потом Цыган вырвался вперед, бросил русака угонкой вправо под Шилку, та тут же сбила его влево, опять к Цыгану, подоспел оставшийся в свободном рыску Туман, да еще полетела к травле и не высворенная Сенечкиным Ведьма, тоже пущенная в свободный рыск.

Барс хорошо нес меня, следя за угонками. А русак после четырех-пяти угонок стал на полевую дорогу, оторвавшись от собак. Скача этой же дорогой, я видел, как русак шмыгнул в мелкую, заросшую сорняками придорожную канавку. Здесь не потерял зайца лишь Цыган, а остальные стали останавливаться одна за другой: Шилка, Туман, Ведьма... Впереди по Цыгану скакала еще какая-то борзая... В общем, произошло черт знает что, полная неразбериха: тучковские собаки смешались с сенечкинскими. Но я все равно несся за травлей, и, когда поравнялся с Ведьмой, она вдруг бросилась к канаве прямо под ногами Барса. Видно, ей почудилось шевеление в траве. Остановить вовремя коня на карьере я никак не мог... Раздался отчаянный визг и рев Ведьмы. Тут я осадил коня и вернулся к собаке.

Она стояла на трех ногах, а левая передняя была сломана в предплечье и висела... Не успел я соскочить с коня, как возле Ведьмы оказался Сенечкин. Спрыгнув со своего Серого, он стал осматривать сломанную ногу. Потом сел на лошадь, а подъехавший Тучков подал ему Ведьму на седло. Сенечкин, чуть не плача и ругаясь, повез калеку в Саратов к ветеринарному врачу. А сам был виноват - не высворил суку.

За многие годы на многих испытаниях во многих областях ничего подобного не бывало. Зная, как Главная стремилась на эти испытания, мои товарищи по судейству, да и Тучков, острили: наверно, это она пожелала нам всякого худа и зла. Но испытания продолжались.

Неудачный был день, и вообще, по общему мнению, зверя было мало. Судьи поехали на базу вместе с Тучковым. Его Цыгану, черт уж с ним, Дали диплом третьей степени. А другим собакам ничего нельзя было дать. 30 октября отправились на новые места, где еще никогда не проходили испытания, а пастухи говорили, что русака там "как насыпано". По жеребьевке в тот день шли две своры и две пары. Местность была здесь не такая ровная, как на старых местах: балки с отлогими склонами чередовались с овражками и пашнями. Зато погода стояла такая же, как вчера. Еле заметно ползли тучи... А понизу тянул не то чтобы ветерок, а так слабое движение воздуха, пронизывающего до костей. Ходом-походом прошли порядочно места, неудобного для скачки и травли. Потом увидели широкую и, должно быть, длинную долину с отлогими, но долгими краями (берегами). Я порадовался: в этой низине зябнуть не будем - тишина! Остановил колонну и предложил ставить равняжку поперек дола и двигаться вдоль лощины. Здесь в затишке, да еще в порядочных зарослях сорняков зайцам славно лежать, уютно!

Разъехались борзятники по местам (по своим номерам). Поехали в обстановке, непривычной для саратовских испытаний, - дали нет, кругозор ограничен берегами лощины. Но пусть кругозор узок, а все равно хорошо! Хорошо ехать на славной лошади, послушной и резвой! А выскочит русак - эх, и здорово скакать за борзыми, следить за угонками, хорош и заяц - наполовину белый с чалой спиной! Поднимется, помчится...

Чуть не из-под самых ног Барса пыхнул русак, крупный, цвелый... Барс сразу рванул карьером. Тучкову травить с его парой - Каратаем и Крылаткой! Я хотел крикнуть ему, да он-то не прозевает! Вон уже сбросил собак со своры - хорошо! В меру! Собаки воззрились, помчались. Мчится за ними и Тучков, скачу и я, смотрю во все глаза! А Каратай спеет, спеет... Угонка! Русак метнулся вправо как раз под Крылатку, опять угонка - влево. А сорняки крупные пошли... Еще потеряют собаки зайца! Глядь, а они левей, левей и вон уж на подъеме. Что-то не быстро доспевают к зайцу... по склону выше, выше... Что за Барс! Зрение, должно быть, хорошее - скачет верно, только мы с ним немного уклонились правее: из-за крупного бурьяна зайца-то было не видно. Ничего! Подоспеем. Глядел я теперь вверх, куда утянул русак, и вдруг каким-то нижним, что ли, зрением увидел впереди темнину - Барс со всего маха передними ногами туда и - кувырком, а я пролетел вперед метров семь, ударился левым плечом. Не думая, больно или нет, вскочил на ноги. Скорей! А то как бы не ушел Барс!.. А он как раз поднимается из ямы ко мне, и я правой рукой ловлю повод! В седло скорей!

А крепко вбита наука: "садись на коня только с левой стороны!" Надо левую руку положить на холку, взяться... А мне левую-то никак не поднять, висит как плеть. Что делать? Травля пропала там, наверху, за краем берега... Стою, жду...

Появились двое верховых: судья Романов и Тучков. И прочие подтягиваются ко мне. Подъезжают первые двое:

- Василий Иванович! Что ж вы отстали? Хороша травля была!

Русак висит в тороке у Тучкова. Я показываю рукой яму.

- О-ох! О-ох! - сокрушаются оба. - Да как же это, да что же это?..

И борзятник из Потребсоюза и двое саратовских охотников видели, как Барс сунулся в яму и перевернулся. Сперва думали, что конь меня задавит. Только Сенечкин заметил мой полет... Тут как на деревенской сходке - заговорили, зашумели все: невиданное дело! Под судьей лошадь в яму, а сам как на крыльях улетел! Лазили в яму, она была когда-то и зачем-то вырыта... Вишь как травой обросла, издали ни за что не приметишь! Тучков, еще вчера проявлявший склонность к мистике, мрачно буркнул:

- Чего гадать: что за яма да почему? Ясно. Ништо, как она. - "Она" в устах Тучкова была Главная: не пустили, ну и наколдовала.

Я пытался образумить Тучкова, но тщетно... А дело-то не ждет! Сделали мы с Романовым описание работы пары, расценили, поставили баллы. Каратаю дали диплом третьей степени, а Крылатка вроде не дотягивает. Тут кто-то сказал:

- Надо дело бросать, коли главный покалечился...

- Как? Мне бросить испытания? Да вы с ума сошли! Да разве ж можно, если еще три номера не испытаны, еще есть на что поглядеть, чем насладиться!

Охотники помогли мне сесть на лошадь. Поехали!

После очень слабой работы своры Е. Ф. Дезор (заяц ушел без угонок) она сочла себя вправе отправиться домой в Саратов. Судьи не возражали...

В неглубокой балочке русак вскочил прямо перед Сенечкиным шагах в пятнадцати. Сенечкин прокопался, но все же успел - спустил собак в меру. Русак побочил вправо и вылетел на край балки: Романов в это время ехал на Карюхе в стороне, полосой свежей лесопосадки. Увидев травлю, он пустил Карюху в карьер, спеша перехватить зайца, чтобы все знать.

И вдруг я увидел (хотя сразу и не поверил глазам своим), как Карюха на полном карьере ткнулась мордой в землю и покатилась кувырком. А Романов упал еще дальше. Я бросил травлю и круто повернул к Романову. Подскакал к Петру Лаврентьевичу и Тучков, ехавший позади равняжки со своей парой борзых. Подскакали мы, а Романов уже пришел в себя и старался встать. Я не стал слезать с лошади (как мне потом-то сесть?). Тучков помог Романову встать, а у того правая рука повисла. Подъехал Сенечкин, конечно протравив зайца и уже собрав на свору своих Бездну, Браслетку, Ханку. Правую руку Романов никак не мог поднять, но в седло сел сам (благо, левая-то работала). Болела у него рука люто, и тем не менее второй судья взял пример с главного - остался в строю. Да и каково борзятнику лишиться возможности еще и еще видеть скачку собак, угонки?.. А Романов борзятником был истым и, как все истые, мало-мало полоумным.

Тучков сперва долго молчал, а потом мрачно заговорил:

- Эх, просты вы! Не можете понять, что все - и покалечили суку, и оба падали, да как! - и все это так, ни с чего? Эх вы! Злой человек сделал - она! И ништо больше - она!

Оказалось, заодно с ним и Сенечкин:

- Что вы думаете, я ее не знаю? Кабы не видел я ее! А то гляньте вы на нее, какой глаз свирепый, пронзительный! А губы поднадует - видишь: у нее в роте яд собирается!

Спорить с ним? Бесполезно, да и некогда. Поехали!

Русачок попался Сенечкину какой-то ровный, не поспешный. И его три суки замотали зайца. Как-то он неловко запутался меж ними, вот уж и начали они его кидать друг другу! Метался, метался русак, и словили его, а кто словил, не разобрать. Дали мы третью степень Ханке, она половчей.

Остался еще Мысовский из Потребсоюза с двумя кобелями - Азартом и Ханом. А и правда, что русаков было как насыпано. Проехали какой-нибудь километр - пых! Да чуть не весь белый, матерый! Ну и резво пошел! Любо поглядеть на лихую заячью ухватку! Ох, и стегал он!.. Гляжу - Азарт показал доскачку такой резвости, какой нынче еще не видели! Но, конечно, подобного русака не сожжешь! Вот Азарт подбирался, подбирался - раз! - угнал круто! Хан тут русаку ход старался пересечь, но Азарт быстрее справился, нажал, нажал, рванул броском и потащил! Тут уж не жаль дать вторую степень! Баллов Азарту набрали 75!

К вечеру все перебрались в Саратов, только Тучков со своими борзыми покатил в Энгельс. Нам предстояло переночевать в Саратове, а с утра ехать в Базарный Карабулак испытывать гончих. Опять Сенечкин и Тучков с нами, собак из своих питомников ведут на испытания. Ночевал я у Романова, выспался, отдохнул, а левая рука, хоть и оставалась неподъемной, почти не болела. Ну, да ведь теперь она была мне не так уж нужна: в лесу верхом ездить не стоит. Романов ехать с нами не смог: у него оказалась слоенной правая ключица, да и сильно болела рука.

Выезд был назначен на двенадцать часов, вот я и успел побывать на телефонной станции, позвонил в Москву. После обмена сведениями о здоровье (о падении я, конечно, ни гу-гу), о домашних делах жена, волнуясь, воскликнула:

- Ведь мне звонила сегодня утром Вера! (я понял: Амелунг, разумеется). Вчера утром умерла "самая, самая". А сама-то еще хоте ла ехать с тобой на борзых!

Я так и онемел... Но супруга добивалась хоть какого-то ответа. Ну я и пролепетал:

- Да, да. Такая неистовая борзятница...

Явился я в правление общества охотников в половине двенадцатого, но не стал говорить о смерти Главной здесь, в несколько бестолковой суете сборов (народу-то собралось порядочно), отложив этот разговор на вечер.

Прошел дождь, довольно сильный, дорогу развезло, но доехали мы благополучно. Привезли нас в какой-то небольшой поселок, окруженный очень большим лесным массивом, и работу с гончими можно было начинать хоть от самого крыльца. К вечеру, когда охотников, а главное, их собак разместили, собрались все в судейском помещении - у меня и Георгия Александровича Шитова, известного охотника, эксперта по гончим.

Собрались. Сперва деловые разговоры: порядок испытаний, жеребьевка и т. д. Но мало-помалу беседа становилась более шумной и разнообразной. Хозяйка подала вареную картошку, соленые огурцы, а остальное добавили гости из рюкзаков и карманов. Вот тут я и рассказал о печальном известии, о кончине Главной. Предложил почтить ее память минутой молчания. Встали, помолчали. Потом зашумели.

- Какая страсть! Подумать только! Накануне смерти рваться к борзым! Мечтать еще и еще поглядеть на скачку несравненных псовых!..

Говорили и об этом, вспоминали, как дельно Главная судила на выставках гончих и борзых, - толк понимала! Настояще понимала!