Восемь таежных месяцев (Феликс Штильмарк)

Восемь таежных месяцев

Новый кооперативный дом на северной окраине Москвы не ласкал глаз и не привлекал внимания. Обычная блочная девятиэтажка, облицованная белой плиткой, каких немало построено и в Москве, и в разных других городах обширного нашего Отечества. Нас более всего радовала близость леса, начинавшегося сразу за Ярославским шоссе. Тогда еще не было там ни гостиницы "Саяны", ни вывесок, строго запрещающих выгул собак в природном парке "Лосиный остров". Жена и дочки радовались возможности гулять в лесу с нашей прежней лайкой Снегуркой, из-за которой мы и переехали в этот район. Очень уж трудно было с псиной в тесных дворах возле Земляного вала, тем более что Снегурка родилась на берегах Лены, а выросла у лесника под Красноярском. Я провел с ней в тайге два сезона - в Туве и Забайкалье, где и убедился, что собака очень талантливая соболятница. Снегурка была еще сравнительно молода, впереди новые поездки, только надо чаще гулять с ней - вот и хорошо, что лес близко.

Но наша радость вскоре после новоселья была омрачена. Отвыкшая от леса, наша Снегурка в один из первых же дней вырвалась из-под присмотра и угодила на шоссе под машину. Знал ли шофер или не знал, чем на самом деле была та невзрачная собачонка с торчащими ушками, Да ничего не смог сделать, когда Снегурка заметалась под колесами. Все Равно в ее гибели виноват хозяин, и ношу я ту вину, как многие бедолаги-лаечники, по сей день. Да что толку. Закопали беднягу в лесу и стали искать новую - вся семья привыкла к присутствию в доме собак и кошек. Решили взять щенка от московских собак и воспитать его в послушании.

Тогда-то и познакомились мы с кудееницей-лаечницей Людмилой Владимировной Ушаковой. Она, как хорошо известно множеству любителей западносибирских лаек, жила на Кутузовском проспекте возле Триумфальной арки, а гулять с любимой своей Ушкой (про которую можно писать, наверное, большую книгу) ходила на то самое место, где теперь возвышается мемориал Победы. По другую сторону проспекта жил охотник, тоже лаечник, Г. С. Макаренко, с которым она меня и познакомила. С первого взгляда мне не так уж приглянулась его серая Тагилка (дочь известного Тагила), но щенки у нее были очень приятные - толстые, ухоженные. Привлекало и то, что хозяин ездил куда-то в Западную Сибирь за соболями, а отец щенков, знаменитый, можно сказать, Чиж - чемпион породы, имел дипломы чуть ли не по всем видам охоты.

Итак, героиня наша родилась в марте 1973 года и получила скромное имя Ветка (не одобренное Ушаковой, но впоследствии ставшее известным). Это была плотного и крепкого сложения остячка бело-рыжего эффектного окраса с узким ремешком вдоль морды, по которому я всегда узнавал на разных собачьих сборищах ее родню. Первую осень провела она в Ивановской области, хорошо пошла за белкой, но по другому зверю особых талантов не проявила. Сказалась главная слабость московских лаек - лапы, не выдерживающие ни настов, ни морозов. Не дело держать лайку в городе. И не так меня донимали собаконенавистники, сколько упреки в порче промысловой труженицы, превращении ее в диванную баловницу. Конечно, лайке нужна тайга, просторный вольер, деревенский двор, нужна работа, а не баловство и безделье. А как обойтись без этого в городской квартире, где Ветка была четвертой женской душой на меня одного, да и гости чуть ли не каждый день? Ну, отучил я ее ходить на кухню и к столу приближаться, когда сидят за ним люди. Скажешь ей, бывало: "Вета, не смотри в рот, стыдно", - она и впрямь устыдится, положит голову на лапы, глаза отведет, вздохнет обиженно. Не выдержит иной гость, полезет с угощением, да и девчонки нет-нет да сунут сладенького. А потом удивляйся, почему собака плохо ест...

Однако далеко не все, кто соболезновал собаке, были свидетелями наших ежегодных отъездов из Москвы в дальние таежные края. Происходило это в начале октября, когда вызывалось такси и маршрут всегда был один - в аэропорт Домодедово. Так вот и набралось за восемь лет по месяцу, фактически же их было значительно больше. Но все это, сами понимаете, присказка. Пора приступать к рассказу о таежной поездке в страну, которой нет на карте.

Страна, не обозначенная на карте

Ребус нехитрый. Это - Тофалария. На картах ее, действительно, не сыщешь, но опытные люди, например сибирские таежники-туристы, сразу скажут, что речь идет о южной части Нижнеудинского района Иркутской области. Происходит такое название от слова "тофы" - живет такая небольшая сибирская народность в глубине Саянских гор у самой границы с Тувой. Раньше тофов называли карагасами. Когда я впервые увидел книжку В. А. Туголукова "Охотники верхом на оленях", то подумал, что она как раз про тофов (оказалось, что она посвящена эвенкам, которые тоже верхом на оленях охотились). Наверное, многие читатели журнала "Охота и охотничье хозяйство" обратили внимание на 12-й номер за 1982 год, на обложке которого помещен замечательный цветной снимок Е. Часника: небольшого роста молодой охотник сидит на рослом учуге (учуг - верховой олень), и все это на фоне горной тайги. Фотография сделана как раз в Тофаларии...

Поначалу-то ни о какой Тофаларии речи даже не было. Просто предстояли научно-опытные полевые работы в Иркутской области. Работал я тогда в Центральной научно-исследовательской лаборатории Главохоты РСФСР, что размещалась в Лосином острове, занимался большой проблемой - государственной службой учета охотничьих животных в РСФСР, а Иркутская область была у нас выделена как модельная по региону промысловой охоты. Перед нами поставили такой вопрос: можно ли в условиях горной Сибири использовать метод зимних маршрутных учетов, который с таким успехом применяется в европейских областях? Подготовительный период - октябрь, учетный - март.

Трудна дальняя дорога в одиночку, нужен спутник, помощник, а в лаборатории все заняты, рекомендуют искать проводника на месте. "Неужели, - подумал я, - во всей большой Москве не найдется желающих поехать за казенный счет в дальнюю тайгу?" Кликнули клич, и отозвался на него заядлый лаечник, назовем его Антон Григорьевич Коваленко, человек уже в годах, нрава спокойного, правда, грузноватый немного. И собака у него (она, известное дело, всегда с хозяином схожа) тяжелая, обстоятельная, лишнего шага не сделает. Мне понравилось, что звали ее Мана - есть такая красавица речка, в Енисей справа падает выше Красноярска. Вот только лесосплав...

В тайге

- Как вы с ней по тайге будете лазить, - спрашиваю. - Ведь снег если завалит, так и не выберетесь...

- Ничего, - отвечает мой Григорич, - собака сильная, жир пройдет. У меня там в Иркутске где-то Щенок от нее живет, вот найдем, да и будем вместе ходить.

- У кого щенок-то?

- Какой-то студент-охотовед взял. Он сперва здесь учился, а потом подался в Иркутск на охотоведа. Нынче должен ехать на практику.

Ничего себе, думаю, найди-ка в области того студента... Ну, ладно, что мне переживать за чужую собаку. Моя молодая, его старая, пусть дополняют друг друга.

Дело обычное - сборы, мешки-рюкзаки, такси в Домодедово. Оказывается, рейс наш международный - на Улан-Батор. Первая остановка в Иркутске. Ну, конечно, карантинная служба, досмотр строжайший, а у нас в мешках чего только нет... Однако время ночное, возиться с нами никому не охота, пропустили все же на посадку. Маня - такое имя ей как-то больше подходит - у трапа даже ухом не повела, а Ветка вся тряслась как осиновый листочек. У входа в самолет командир экипажа возник, ругается, видно, что не охотник. Все же затолкали нас куда-то в самый хвост, а там свободных мест много, и собаки сразу залезли на кресла рядом с нами, растрогав бортпроводниц умоляющими взглядами и послушанием. Что и говорить, удобны в дороге лайки, сообразительны и терпеливы. Смотрим, несут нам икру черную (тогда еще и такое бывало!), а собакам - курятину. Не заметили за таким блаженством, как пошли на снижение.

Было это в октябре, время для зимы еще раннее, однако снежок уже лежал на иркутских газонах, а вдоль тротуаров валялись ветки, сучья и даже стволы деревьев. Оказывается, неделю назад грянул на редкость обильный снегопад, который сгибал и ломал деревья; следы этого снежного буйства сохранились надолго.

Управление охотничье-промыслового хозяйства размещалось по-прежнему возле рынка. Невольно мне вспомнился самый первый приезд в этот город в 1955 году, когда я был в Прибайкалье на преддипломной практике. Отложились в памяти рыбные ряды, заваленные омулем и хариусом. Даже таймени лежали. Помню, шапку я тогда чуть не купил в ларьке рыночном, она была пыжиковая и показалась мне дороговатой по студенческим меркам (сто шестьдесят рублей стоила, старыми, конечно).

Оставив Григорича и собак во дворе, я шагнул в комнату к начальнику охотуправления Михаилу Трофимовичу Григорьеву и сразу увидел сидящего рядом Эрика Митрофановича Леонтьева, давнего моего знакомого. Раньше он возглавлял здесь отдел Госохотнадзора и слыл грозой иркутских браконьеров. Предан тайге до мозга костей, оттого и ушел он из охотуправы старшим охотоведом Тофаларского республиканского заказника.

- Феликс! Ты пошто приехал?

- Да вот, Эрик, надо, понимаешь ли, государственную службу учета в модельной Иркутской области налаживать. Сам знаешь, что такое для нас учет...

- Так давай к нам! У нас ей самое место, твоей службе. И Тофаларию тебе покажу, Агульское озеро увидишь, в тайгу сходим. Собачку тебе найдем. Моя избушка как раз на границе заказника.

- Чего мне ее искать, когда во дворе две красавицы сидят, гордость московской кинологии. Одна, правда, только надежды подает, другая и вовсе свое отслужила.

- Так ты с напарником? Да с лайками? Ну, нет, я тебя так не выпущу. Михаил, направляй его прямо к нам, - решительно повернулся он к Григорьеву.

Спокойный, неторопливый Михаил Трофимович остановил Леонтьева.

- Что ты налетел, видишь, чело век с дороги. Надо его сейчас устроить, пусть отдохнет, а завтра проведем совещание, посоветуемся. Твое предложение учтем. Может, и направим науку в Нижнеудинский район, а там до тебя рукой подать - километров двести через горы лететь, пустое дело.

Пожилая работница охотуправления милосердно взяла нас к себе на постой. Ветку поместили в сарае, но Маню Антон оставлять там решительно отказался.

- Где я - там и она, - сказал он категорически.

- Так ведь придется вам на полу постелить, - с оттенком иронии промолвила хозяйка. Однако Антон с Маней отнеслись к этому вполне серьезно, осуществив предложение на деле. Вполне привычно улеглась Маня рядом с хозяином, а Ветке, которую из жалости тоже взяли в дом, достался коврик в углу.

На другой день провели совещание, постановили создать в области межведомственную комиссию по учету охотничьих животных и просить у Главохоты средства на авиацию. А мне рекомендовали изучить организацию учетного дела в Нижнеудинском районе с посещением Тофаларского заказника. Полевые работы по методике зимних учетов провести за пределами заказника в прилегающих угодьях Нижнеудинского коопзверопромхоза.

Леонтьев торжествовал. Он получил дополнительные средства на рейс вертолета к своей базе на Агульском озере и теперь был занят подготовкой к отъезду.

- Без лыж и не думай, - сказал мне Эрик. - Видишь, какая зима ранняя, ты там шагу не шагнешь. Где хочешь ищи теперь, раз не догадался из дома взять. Как это - в тайгу без лыж?

Едва удалось найти в магазинах две пары лесных лыж. Они были тяжелы и неудобны, но все-таки лучше, чем ничего.

В Нижнеудинск вылетели местным самолетом, а там определились у каких-то знакомых Эрика. Ветку я привязал во дворе, постелив кусок войлока и избегая ее обиженного, недоумевающего взгляда. Антон же опять отказался от такого варианта. Он устроился в гостиницу и как-то сумел провести свою собаку мимо гостиничных стражей. Как они там спали в номере, я не видел, но думаю - все тем же привычным способом...

Не буду описывать Нижнеудинск, процедуру знакомства с охотничьими делами в районе, неизбежные инциденты с задержками рейсов из-за погоды. Настало долгожданное время полета на АН-2 до Верхней Гутары, затем началась перегрузка на вертолет МИ-4, и снова полет. Остались позади большие и малые реки - Уда, по имени которой назван Нижнеудинск, Бирюса (не та, что из песни про Бирюсу - она под Красноярском и совсем невелика, не сравнить с этой), наконец, Гутара. Волнами накатывалась холмистая тайга, и горы вставали навстречу белыми громадами. Не встречались больше вырубки и лесовозные дороги - лишь Царство темнохвойных горных лесов расстилалось под нами.

Только с высоты можно увидеть и осмыслить размах таежных проборов, но тут же начинаешь понижать ограниченность и беззащитность тайги, доступной теперь не только с земли, сколько с воздуха.

Много дней или даже недель пришлось бы пробираться сюда пешком или караваном лошадей и оленей. Но гудят в небе крылатые машины, сжались сказочно время и пространство, все доступно стало человеку, и нет теперь пределов его могуществу...

Агульское озеро обозначилось еще издали большим белым пятном среди черноты таежно-скального обрамления. Крутые, местами отвесные склоны мрачно нависали над застывающими на долгую зиму водами озера. Кругом, сколько мог видеть глаз, высились белоголовые громады гольцов - это был самый мощный горный узел Саян.

Река Агул, вытекая из озера, устремляется на север и течет уже преимущественно по Красноярскому краю. У самого ее истока, где начинается речная долина, притулилась изба, поставленная здесь когда-то геологами и теперь ставшая главным кордоном Тофаларского заказника. Круто накренясь, вертолет сделал еще один разворот над озером и опустился на площадку совсем рядом с избой. Пилоты даже чай не стали пить, они торопились вернуться на базу, опасаясь коварства погоды в этих дальних и суровых местах. Вскоре нарушенная тишина вновь овладела округой, и тогда стал отчетливо слышен мощный рокот Агула, катившего струи по заледенелым камням и скалам.

Нас встретили егерь заказника Борис Едомин, пожилой бородатый человек несколько угрюмого вида, и бойкий студент-практикант Валя Богатырев, неожиданно оказавшийся москвичом. Год назад он оставил пединститут ради будущей профессии охотоведа и перебрался в Иркутский сельскохозяйственный. Выглядел он весьма привлекательно - буйные кудри, белозубая улыбка и огромный нож на поясе - ни дать ни взять герой рассказов Джека Лондона. Под стать ему гляделся и ладный рослый кобель волчьей масти по кличке Агул.

- Скажи-ка, парень, - обратился к нему Антон, как-то особенно пристально всматриваясь в суетившегося пса. - Чей у тебя кобелек-то?

- От Саяна и Маны, сплошная сибирская романтика! - ответил Валентин с явной гордостью. - А что?

- Так что ж ты, сынок, плохо родителей-то встречаешь? - хлопая парня по плечу, спросил Антон. - Не признал, что ли? Я же говорил, что встретимся, - это относилось уже ко мне и моему недоверию. Но поистине мир тесен, и теперь уже казалась не случайной, а вполне закономерной наша встреча на берегу Агула. Валя от неожиданной радости закружился на месте волчком, а мы с Эриком только улыбались, взирая на их радостные лица.

Я соорудил для Ветки подобие шалаша под стволом ближайшего крупного кедра, убрал снег, настелил изрядный слой кедрового лапника. Утомленная полетом и бурной встречей, собака благодарно улеглась на ветвях, но предварительно как-то по-своему разгребла их лапами и устроилась так, словно она провела всю жизнь в тайге, а не в московской квартире...

Едомин уже подбросил дров в железную печку, поставил чайник и большую закопченную кастрюлю с похлебкой. Начиналась новая жизнь на новом месте, и Эрик прикидывал, как разместиться на ночлег.

- Ну, всем за стол! Спирту для встречи, мужики, только по моей норме, - командовал наш главный, доставая какой-то бутылек и отмеривая дозу большой деревянной ложкой. - С устатку и для знакомства хватит, а больше не дам, у меня тут свои порядки, не городские. Ежели кто имеет личный запас, сдать и не пользоваться до особого разрешения. Здесь кроме тайги и меня закону нету, слушаться заставлю беспрекословно. - Эрик не шутил, говорил строго, и мы все невольно притихли, подчиняясь его распоряжениям.

За обедом он рассказал нам историю возникновения Тофаларского республиканского заказника, созданного в конце шестидесятых годов. Когда-то эта территория входила в пределы первого в РСФСР Саянского заповедника (он был, как и многие другие, ликвидирован в 1951 году). Году, не соврать бы, в 1965-м побывал здесь, на Медвежьем озере, что не так далеко от Агульского, Григорий Анисимович Федосеев, подивился еще раз красоте этих мест и их беззащитности от браконьеров, выступил со статьей в "Известиях". Ну, решили отреагировать, создать заказник, и Леонтьев взялся быть в нем начальником, а точнее, старшим охотоведом.

За общим столом разговор вспыхнул вновь, будто в костер подкинули елового сушняка. Толковали о раннем снегопаде, что препятствует охоте с лайками, о лыжах, наиболее удобных для таких суровых мест, о рыбалке на озере. Да мало ли о чем могут толковать люди, оказавшиеся вместе в таких дальних местах! (Сегодня никто никуда не идет, торопиться не надо, сидите, парни, беседуйте по-хорошему...) Каждый из собеседников проявил свой нрав и манеры: одни больше помалкивали, другие - говорили. Самым разговорчивым оказался, конечно, тот, кто всех моложе, - Валентин. С мельчайшими подробностями он рассказал, как добыл кабаргу, косточки которой мы сейчас обгладываем, причем явно подчеркивал свою ловкость, упорство, меткость выстрела. Я счел за благо воздать должное результатам его усилий, и кучка костей у моей миски стала вполне заметной. Это вызвало замечание о том, что мясо с костей, дескать, плохо обглодано. Мое же объяснение, что оставляю, мол, для собаки, всерьез рассердило добытчика - не для того он старался, чтобы приезжих собак кормить. Спор неожиданно принял явно острые формы.

- Ну, дорогой, ты мне в рот не смотри, раз за стол посадил. И вообще, старшим замечаний не делают, - заметил я, не скрывая досады. Однако, к удивлению моему, Леонтьев вступился за студента.

- Мы сейчас здесь без мяса, - сказал он. - Собакам будем болтушку варить, а своей собачке сладкие куски оставлять - не по-таежному, котел должен быть для всех общий.

Не сразу, но все-таки понял я и принял правоту хозяев дома, хотя радость первых общений была несколько омрачена этой сценой.

Что и говорить! Мир - театр, люди - артисты. В тот же вечер мы стали свидетелями еще одного психологического этюда, на сей раз скорее комического плана. Судите сами.

Вечером, перед тем как стелиться спать, Антон с некоторым смущением, которое он пытался спрятать за мнимой развязностью, обратился к Леонтьеву.

- Слушай, начальник, ты, однако, разреши моей собаке со мной ночевать. Мороз-то за двадцать давит, она непривычная, да и мне без нее не уснуть, привычка такая.

- Да что же это у тебя за собака, ежели на морозе она ночевать не может? Сама себя поперек толще, шерсть из ружья не прошибешь, кого ей, паря, сделается? Не болтай зря, ей на улице-то лучше.

- Маня привыкла со мной быть. И я без нее спать не буду, - настаивал Антон.

- Да ты чо в самом-то деле? - Эрик начал всерьез злиться. - Ну-ка мы все сюда собак затащим, так самим убегать надо будет. Не пущу, и весь сказ. Хочешь - вали сам к ней под кедру ночевать, вдвоем не застынете...

Антон увидел, что уговаривать Неполезно, и вынужден был смириться. Он сел на дощатые нары, погрузившись в глубокое и унылое раздумье; мне даже жалко его стало, но замолвить слово я не решался: Эрик конечно же был совершенно прав.

- Нежности собачьи развели, понимаешь, - ворчал он, скрывая, быть может, некоторое сожаление. - Один кормить хочет чуть ли не изо рта, с ложечки, другой в постельку взять. Ну, я вам тут покажу кинологию. Кстати, на пользу будет...

Чай пили в молчании. Эти мелкие стычки, словно песок в механизме, мешали общению людей, которые еще не притерлись, не привыкли друг к другу. Перед сном я вышел на улицу, послушал мерное рокотание Агула, шум тайги, посмотрел на мерцавшие совсем близко звезды. Возвращаясь в избу, чуть не споткнулся на приступке о какую-то черную груду. Оказалось, что Антон не стал привязывать собаку к дереву, а устроил ее спать на крылечке, постелив свою шубу и к тому же укрыв сверху большим черным тулупом (об него я и запнулся). Вскоре все в избе улеглись и сразу уснули.

Ночью мы внезапно проснулись от странного лая. Собака гавкала под самой дверью отрывисто и громко. "Гав!" - потом помолчит и снова: "гав!" Вскоре Антон вышел наружу, и лай сразу умолк.

- Что там такое? - сонным голосом спросил Эрик, когда Антон воротился.

- Тулуп, понимаешь, каким Маню укрыл, слетел с нее, вот и позвала, чтобы поправить, - ответил Антон чуть смущенно.

Общий хохот снял напряжение, и только Эрик не разделял этого оживления, доказывая Антону всю нелепость его заботы. Но тот неожиданно уперся, заявив, что со своей собакой он, мол, что хочет, то и делает, а учить его не надо, он сам специалист.

- Спец сучий, - уже с прямой злобой прошипел Эрик, но, не выдержав, тоже рассмеялся.

Все заворочались, заговорили наперебой. Кто-то советовал сшить для Мани спальный мешок, кто-то предлагал комплект теплого китайского белья... Но постепенно все опять угомонились, и в жилище воцарился сон, прерванный только утренним холодом.

Наутро я с Веткой вышел в первый маршрут - отправился вверх по ручью Сигач. Сначала Валя перевез нас на лодке через Агул, а затем мы миновали несколько проток с островами и отмелями и вышли на старую тропу. Тайга по долине преобладала кедровая, с примесью лиственницы, свежих следов встречалось очень мало. Правда, прошел здесь дня два назад медведь, видимо направляясь к месту будущей зимовки, кое-где набегали соболя и белки, раза два пересекали следы кабарожек. Снег в кедраче-зеленомошнике был глубокий, собака почти плыла, раздвигая местами снег грудью, и тем не менее все-таки старалась что-то разнюхать и сыскать. Учеты в таких условиях можно было вести только на лыжах, а об охотничьих успехах вообще не следовало думать. Но уж очень хотелось мне познакомить собаку с повадками соболя, показать ей свежие следы, попытаться их вытропить.

Вскоре Ветка облаяла белку, которую пришлось долго гонять по дереву, прежде чем выстрелить. По традиции первая добыча требовала "перекура".

- Что, псина, - обратился я к Ветке, слизывающей кровь с головы зверька. - Думаешь, мы за этим сюда приехали? Нет, дорогая, будем учеты-переучеты делать. Ну, а уж чтобы отвести душу, то изволь мне искать соболечка. Научишься - в жизни пригодится...

Собака смотрела мне в глаза так внимательно, будто в самом деле понимала все слова. Ну что стоит понять - соболиный след нужен только самый свежий, идти по нему надо с толком, срезать, чтобы как можно быстрее наткнуться на лежку, выпугнуть, облаять зверька, держать его до подхода хозяина. Не так уж и сложно вроде бы, а вот как отличить соболятницу от обычной белочницы, как внушить лайке, что смотреть надо не только на деревья и их макушки (где белки прыгают), но и вниз, на соболиные следочки, научиться их разбирать, понять, куда и когда направился зверек, стоит ли его преследовать. Хорош ведь, бродяга, с толстыми мохнатыми лапами, глянцевой шерсткой, что струится к хвосту с голубой подпушью... Да, красавец соболь, что и говорить! И жалости к нему нет, его стрелять не то, что белочку, которая смотрит на тебя так доверчиво, хоть ствол в сторону отводи. Соболь же - хищник упорный и злобный, он сеет смерть вокруг себя, нет к нему сожаления, да и государству польза от такой добычи... Ну, Веточка, поняла теперь? Пошли, найдем свежий след, попробуем вытропить для почина. Может, "эффект новичка" сработает?

Встреча

На охоте в тайге

Попытался тропить один следок, но не так уж был он свеж, к тому же поволокся прямо в скалы на крутяки, пришлось его бросить. Утешая себя тем, что приехал-то сюда не ради соболя, а по учетным делам, решил продолжать путь распадком, записывая встречи следов. Иду, "уставясь в землю лбом". Белка, еще белка, еще одна, старый соболиный, вот кабарожка прошла - так незаметно и километраж набежит и, однако, материал для отчета копится...

Углубившись в маршрут и записывая встреченные следы, я перестал следить за собакой. Кстати, где же она? Может, белку нашла? Но лая не слышно, а он в горах далеко разносится по тайге. Придется, видно, вернуться, поглядеть, что она там делает, куда девалась. Звать в этом случае нельзя: вдруг она как раз соболя ищет!

Вернулся туда, где расстались, дал круг, смотрю, вроде бы вверх по склону направилась, придется и самому туда же. Скалы, камни, заросли, валежины, карабкайся тут, а зачем - почему? Черти ее где-то носят. Надо прислушаться - нет, не слыхать... не лает... Но что это? Вроде бы ворчание какое-то донеслось, причем совсем близко, ниже по склону. Ну, вниз - это не вверх, быстрее доберешься. Точно: ворчит! Вот она, сидит под кедриной, смотрит вверх и не лает, а ворчит как бы про себя, чуть слышно. Хорошо, что близко от нее был.

Соболь сидел на суку метрах в пяти над собакой, но, увидев меня, перескочил повыше. Такое в жизни только раз бывает! А не слишком много ли случайностей в этом рассказе? - может спросить читающий эти строки. Нет, пишу все как на духу, к тому же есть свидетели, соврать не дадут. Великое ликование испытали мы с Ветой. Триумфальным было наше возвращение, и все, как могли, выражали свои чувства. Мы с Ветой пожинали незаслуженные лавры своего таежного фарта. Напрасно я честно рассказывал о том, как было дело: все видели в этом мою хитрость и особую тактику.

- Вот так москвичка! - восклицал Борис Едомин.

- Порода сказывается, - глубокомысленно заметил Антон. Даже Эрик буркнул что-то одобрительное.

Да, то была славная охотничья потеха! Но для нее, известно, выделяется час, пусть даже день, а делу - время. Мое же дело состояло в учете охотничьих зверей и птиц, отработке его методики для горнотаежных условий. Первая вылазка дала понять, что трудностей немало: сложность рельефа, глубокоснежье, отсутствие камусных лыж. И главное, они ведь у меня есть, но остались дома на балконе. В начале зимы редко приходится вставать на лыжи, снег слишком легкий и пушистый, но в эту осень все было необычно.

Выручил Эрик, нашел когда-то припасенные куски конской шкуры, мы размочили их, нарезали узкие полосы, кое-как приспособили на лыжи.

- Задание твое будем выполнять все вместе - сказал Леонтьев. - Разобьемся на пары, наметим маршруты, пройдем и сделаем учет по всем правилам.

Решили, что он с Валентином отправится без охоты на территорию заказника, а мы с Едоминым двинем вверх по Сигачу и Черной речке на свободную территорию. Антон вызвался хозяйничать на базе.

Ранним утром следующего дня в сопровождении Ветки и молодого кобелька Пиратки вышли мы по моему вчерашнему следу, уже присыпанному свежим снежком. День был солнечный, и все, чем только может поразить воображение горная саянская тайга, предстало перед нами в полном объеме. Крутые скалы, нависшие над ручьем, огромные кедры с узловатыми корнями, обвивавшими камни, - все это в снежном убранстве, в неправдоподобных по белизне сугробах подавляло чрезмерным величием. Да особенно и некогда было любоваться красотой; приходилось то и дело перебираться через валежины и каменистые развалы, по которым прокладывал лыжницу Едомин, продираться через заросли густого пихтарника. А ведь мне надо было непрерывно вести записи всех следов. Поэтому я шел медленно, и Борису постоянно приходилось останавливаться. Лишь к вечеру добрались мы до устья Черной речки, где и заночевали.

Ночевка в лесу у костра - всегда своеобразный ритуал для таежников. Я читал множество описаний всевозможных костров, но сам всегда ночую возле очень простого устройства. Основу его составляют две большие сушины, концы которых сдвинуты вместе и должны гореть всю ночь. Приспосабливаю их так, чтобы костер горел очень медленно и ложусь к нему совсем близко. Главное, чтобы не искрили дрова, горели спокойно и ровно. Поправлять их за долгую ночь приходится неоднократно, но все равно успеваешь и належаться и выспаться. А вот вдвоем так не переночуешь, тут нужен другой костер, большой, запасливый. Мы нарубили хорошего кедрового сушняка, поставили заслон, вволю настелили лапника и отдохнули на славу.

Весь следующий день ушел на продолжение учета в подгольцовой зоне, куда мы постепенно поднимались вверх по ручью. В его верховьях снова ночевали у костра и лишь на третьи сутки достигли гольцов. К моему удивлению, ходить здесь оказалось гораздо легче. Не было ни пихтовых, ни ольховых зарослей и даже выявилось какое-то подобие плато. Мы наткнулись на стайку тетеревов, несколько раз вспугнули куропаток, а при подъеме на голец видели стоянку трех изюбров. Тяготы подъема были отчасти вознаграждены величественным зрелищем окрестных гор.

Снега уже были такой глубины, что собаки совсем не могли бегать и тащились только по лыжне. Лишь кое-где на склонах гольцов образовался достаточно крепкий наст, где собаки бегали свободно, почти не оставляя следов.

Спуск с гольца в долину снежного ручья показался мне каким-то головокружительным аттракционом. Заранее, еще на подъеме, мы вырубили по толстому и довольно длинному шесту. Оседлав его, Борис устремился вниз по крутому склону, лавируя среди скал и деревьев. Через мгновение он обозначился далеко внизу крохотной точкой, и мне, отвыкшему от таких спусков, предстояло повторить то же самое. Всей тяжестью тела опершись на шест, стараясь притормозить и снизить скорость спуска, я последовал за ним, но вскоре ощутил бесплодность попыток торможения. Крутизна склона была такая, что оставалось только нестись вниз, полагаясь, как говорится, на волю Аллаха.

Как я миновал все препятствия - остается загадкой. Но вот скорость стала снижаться, и Борис "нарисовался" впереди уже не точкой, а во всей реальности. Теперь он торопился, чтобы засветло добраться до избушки, до "бунгало", как он с оттенком гордости назвал свое таежное жилище. Мне же после беготни по гольцам за куропатками и этого спуска что-то совсем отказали силы. Я просил Бориса остановиться для ночлега в тайге, но он настойчиво продолжал путь. Стало темнеть, ветер усилился, на гольце поднялась настоящая метель, зашумели кедры и пихты, а конца маршруту все не было. Уже ночью вышли мы наконец на небольшую прогалину возле ручья, где возвышался совсем небольшой снежный холмик.

- Дошли! - выдохнул Борис, оборачиваясь. - Вот и мое бунгало!

- Где же избушка? - спросил я, невольно оглядываясь.

- Здесь, паря, откапывать маленько надо. Снимай лыжи, оне заместо лопаты будут.

Действительно, это его бунгало нельзя было назвать ни зимовьем, ни избушкой. Крохотная землянка с накатом из нескольких сухих бревен, какой-то узкий лаз вместо двери нары в полторы доски. К тому же посередине возвышался здоровенный валун. Окошко походило на узкую бойницу. Оказывается, здесь был прежде скрадок на изюбрином солонце, а Борис сделал из него таежное жилище. Но наличие маленькой железной печурки и хоть какая-то крыша над головой, защищавшая от снегопада и ветра, искупала все остальные неудобства. Приспособили несколько жердей с другой стороны валуна - получились вторые нары. Растянувшись на них, глядя на отблески огня печурки, я с наслаждением предался отдыху. Однако пришлось еще выходить - нет, выползать! - наружу, привязывать и кормить собак, которые добрались по нашей лыжне далеко не сразу.

Мокрые насквозь, усталые до предела, мы как бы автоматически делали все, что нужно, - варили чай и какое-то хлебово, носили еду собакам, готовили дрова на утро... Однако есть были уже не в состоянии, разомлев среди благодатного тепла.

Всю ночь над бунгало шумели кедры, сыпал снежок, и все-таки это был настоящий отдых, не то, что у костра. Под утро начался такой снегопад, что вся тайга погрузилась в сплошную белую мглу. О таком снегопаде не скажешь лучше, чем сказал Андрей Скалой в повести "Живые деньги": "Снег падал пластами, густой, как простокваша". Уже не отдельные снежинки, не белые рои, но массы, груды снега валились сверху, наглухо замуровывая тайгу и нас вместе с нею. Куда-то в небытие отодвинулась вся другая жизнь с ее городами, самолетами, книгами; ничего не осталось на свете, кроме этих вот кедров над ручьем, снегопада да крохотной землянки с печуркой...

Но не только цивилизация осталась где-то за хребтами. Отдалились и заботы, осталось благо человеческого общения двух людей, волею случая оказавшихся вместе. И чтобы теперь ни произошло между нами, до самого смертного дня не забудется тот день в снежной тофаларской тайге, то бунгало и те беседы. Борис рассказал мне о своей жизни, и была она такой невероятно замысловатой, что не воспринималась в ту пору как подлинная, казалась искусной выдумкой. Слишком долго было бы сейчас об этом писать, придержу пока, скажу лишь, что позже обстоятельства позволили мне убедиться в искренности слов рассказчика. Хотя трудно было поверить, например, тому, что сидящий со мной закопченный бородач когда-то был хореографом и организовал балетную студию.

- Я ведь, Феликс, на самом-то деле балетмейстер, - почти шептал Борис, прихлебывая получифирок из кружки, и упоминались в его рассказе названия сибирских мест - Бодайбо, село Урик, где когда-то жили декабристы, Черемхово, опять Урик...

- Что, моя Вета, что Иветта Чижевна, как звала тебя дочка, несладко приходится? Однако надо двигаться, учеты вести, планы выполнять, такой закон, - говорил я наутро вылезающей из сугроба собаке. - Пойдем уж, как-нибудь по лыжне проберемся, а нет - оставайся в тайге, твое личное дело...

После обильного снегопада лыжи вязли в рыхлом снегу, а следов зверья было совсем мало. Даже кедровки и те притихли, вся тайга стояла закупоренная (по выражению Бориса). Опять пробирались густым пихтачом и сквозь заросли кустарниковой ольхи, долго шли вверх по склону, карабкаясь местами чуть ли не на четвереньках. После полудня тайга стала заметно оживать. Несмотря на глубокий снег, Ветка умудрилась найти несколько белок, и мы пополнили запас продуктов - беличье мясо годится отнюдь не только собакам.

Борис нес за спиной на поняжке взятую из бунгало печку, и свой новый бивуак мы устроили на седловине хребта, поставив некое подобие не то чума, не то балагана. Устройство такого ночлега заняло, конечно, больше времени, чем обычное приготовление костра, но зато спали крепче. Недаром же у В. К. Арсеньева походное правило: "Нельзя лениться отдыхать!" - было одним из главных.

Как сверкала, искрилась тайга на другой день, когда поднялось из-за гор солнце! Вся округа ожила, сразу стало больше следов, начали чаще встречаться синицы и дятлы. Продолжая учетный маршрут, мы вышли к вечеру в долину Агула и пересекли свежую лыжню. Борис определил, что это Эрик прошел вниз по реке к новому зимовью. Я отправился туда, а Борис на центральную базу.

- Зря ты, однако, белку стреляешь, - сказал мне Леонтьев, когда я выложил с десяток добытых зверьков. - От соболя ее совсем отвадил, надо было, как первого добыл, ничего другого уже не бить, пока не научится. За белкой-то учить не приходится, любая сумеет,

- Так ведь снег-то какой, не захочешь и сам ходить, да и собаке невозможно. А белку не пройдешь мимо, и кормить чем-то надо.

- Дело твое. Соболь сам тебе на шею не бросится, его надо вытоптать, помучиться самому и собаку тоже помучить. Мне вот хоть мешок этих соболей повесь, я за ними не полезу. А что твоя собака теперь уже за соболем не пойдет - это точно. Так и будет вечной бельчатницей.

Эрик конечно же был опять прав. Добытый в первый день фартовый соболек остался единственным во всей тофаларской эпопее. Первая удача стала последней. Хоть прошли мы еще немало маршрутно-учетных километров (это позволило мне потом написать не только отчет, но и статью о методике зимних маршрутных учетов в горно-таежной местности), Ветка не брала следов соболей и не хотела их выслеживать. Вся ее манера поиска - и слух, и чутье, и зрение - была обращена к живому зверьку, тут уж у нее хватало азарта при любых трудностях, при любой глубине снега.

Наше таежное крещение оказалось нелегким. Мучили лыжи, к тому же на одной из ночевок я умудрился задеть топором колено. Ладно, что не сильно порубился, но ходить стало еще тяжелее. И если бы не помощь Эрика и других моих напарников, неизвестно еще, чем бы обернулась наша таежная история.