Стрелок (Борис Петров)

Ружье

- Здравствуйте!

- Здравствуйте...

Первое - с радостью узнавания, второе - настороженное.

- Смотрю - человек, кажется знакомый!.. А вы меня не узнаете?

- Что-то не припомню...

- Ну, конечно. У вас вон какая заметная внешность!

Облик у растерянного действительно был запоминающимся: мужчина видный, ладный и - рыжий. Огненный, страстно рыжий. Он все еще подозрительно и хмуро смотрел на случайного встречного. (Дело происходило на автовокзале, посреди толчеи пассажиров, у высокого щита с расписанием движения.) Тот, который первым узнал, улыбался открыто и радушно.

- Ну, помните, мы в электричке вместе ехали с тяги? Вы еще мне рассказывали про своего сынишку. Как хотели, чтобы он тоже стал охотником, водили весной на глухариный ток. А потом, кажется, поругались, а? - По лицу рыжего было видно, что он старался вспомнить, и что-то вроде ожило в его памяти... - А родом вы, кажется, из Пензы, правильно?

Настороженность во взгляде у второго несколько подтаяла, он неуверенно проговорил:

- Точно, я пензяк... Только это когда было-то.

- Да, порядочно, - с радостью поддержал первый, поняв последнюю фразу по-своему. - Лет, наверное, пять прошло. Ну, вспоминаете?

- Честно говоря, с трудом.

- И стал ваш отрок охотником или растет законченным технократом? Вы еще говорили, что каждый отец мечтает передать свой мир в наследство сыну. Я потому и запомнил нашу встречу.

- Славка-то? Отрок... Студент давно! На третьем курсе политеха.

- А я его и не видел. Мой тоже вырос - жених, на высоких каблуках... Чем все-таки кончились тогда ваши разногласия? Ездит сын в тайгу?

- Ездил... Один раз. Да лучше бы и... вообще.

Времени до отправления автобусов у собеседников было достаточно, они с трудом нашли место в уголке, разговорились... И вот какое продолжение давней истории поведал рыжий своему старому попутчику.

- Да, стал мой Славка таким парнем! На меня похож - и шевелюрой, и чертами лица. Только я уже сдаю, а он в самом расцвете - плечи, мускулы, рост. Ходит в секцию борьбы, разряд по снарядной гимнастике. Девчата заглядываются, а он бровью не поведет. На радиотехническом факультете. Нагрузки у них теперь, я смотрю, такие, что даже любимые схемы дома паять некогда, только иногда по воскресеньям. Машину водить я его давно научил, сдал на права... А с охотой совсем заглохло. Я уж, в общем, смирился - отболело и отпало. Нет в нем этой моей страсти, не судьба. В конце концов, и без тайги тысячи людей живут.

В нынешнем году я, как всегда, взял Отпуск к открытию осеннего сезона. Съездил разок, и разболелась что-то нога. Вот тут. - Рассказчик завернул полу пальто и погладил рукой наружную сторону тазобедренного сустава. - Сам не пойму с чего... Метров сто-двести пройдешь, и вроде тебе в шарнир песку подсыпали. Постоишь, отдохнешь - снова двести метров шагай. Короче, какая тут охота? Решил недельку просидеть дома, грел этот сустав по-всякому, зельями растирал... И как раз возвращается наш Славец из студенческого стройотряда. Целое лето не был дома, загорел, раздался, все рубашки от пота и солнца выцвели. А сам веселый. И вдруг заявляет: не махнуть ли нам, папаня, на охоту? Дескать, дают им до начала занятий недельку отдохнуть.

Я от неожиданности даже вроде притих. Сколько лет он не заикался и я виду не подавал... Говорю, отсохло, как зуб - выдернул и забыл, как болело. А тут он сам! Я и засуетился. А вдруг, думаю про себя, вдруг все-таки моя кровь в нем пробудилась? Особенно нюни не распускаю, и все-таки... Что нога болит, не намекнул. Только решил поехать не в тайгу, а на уток. У нас в южных районах есть большие камышовые озера в степи под горами, утка на пролете собирается. Правда, в те края далеко ехать - километров за триста. Ладно, думаю, раз такое дело - вытерпит наш старенький кабриолет, нечего жалеть. Лишь добраться, а там накачаем лодку и будем шмыгать по камышам, зорьки на перелетах караулить. Я и сам давно мечтал, только больно далеко, а ради Славки ничего не пожалею! Поедем в ночь, за рулем попеременке - как раз к рассвету на месте. Пусть парень постреляет - глядишь, в самом деле пробудится охота. Вот ведь, радуюсь, хоть и махнул Рукой, а душа-то надеялась, теплилось: то-то не сдал его охотничий билет и потихоньку от всех платил взносы, вот оно и пригодилось!

Дорога дальняя, ночная. Когда он ехал за рулем, я, чтоб не задремал, все рассказывал о своей молодости, каким был горячим охотником в его годы. Тоже стрелял утей с лодочки. (Не скрою, была тут у меня и цель тайная - разжечь у него интерес.) У нас на родине была речка-невеличка, кривулястая, вся в зарослях елошника. Так в наших местах называют ольху, а из-за нее и саму речку - Елховка. С берега до воды почти нигде не продерешься. Зато и утки водились, главным образом чирки. А резиновых лодок в продаже еще не было. И вот мы с отцом додумались: приклеили дно к большому автомобильному баллону. На берегу накачаешь, натолкаешь на дно сена, усаживаешься, как в гнезде, между колен ружье - и поплыл. Течение в Елховке еле заметное, на плеске ветерком подгоняет, а против ветра плыть не думай... Смотришь, впереди, шагах в пятнадцати, парочка выбирается из-под нависших кустов, торопятся на чистое - вот-вот сорвутся с воды. Бросаю весла - мы их специально привязывали, чтоб не уплыли, - хватаю ружье. И вот ведь рядом утки, а до чего трудно было попадать!

Баллон этот чертов имел подлый обычай кружиться от каждого легкого движения, как граммофонная пластинка. Вскинул ружье, и от этого толчка начинаешь разворачиваться. И ведь обязательно: утки пошли над водой вправо, а тебя отворачивает от них влево. До того тянешься стволами, аж перекрутит в пояснице, словно проволоку! А на мушку не поймать. Бах! Бах! Улетели... Весь изнервничаешься от такой стрельбы, себя проклинаешь, чирков, баллон этот зловредный...

Между прочим, ночью по дороге лопнула у нашего "Москвича" тормозная трубка. Одному бы досталось повозиться. Но Славка только улыбается: "Эт мы, хозяин, мигом! Не извольте беспокоиться". Сам залез под машину с удовольствием, мне прикоснуться не дал, только инструмент ему подсовывал. Осмотрел, определил, трубку заглушил, долил жидкости, прокачал - покатили! В этом деле он теперь соображает не меньше меня.

В общем, доехали. Даже рановато, еще стояла ночь. Я хоть и давно не был, дорогу не забыл, подрулил к зароду сена, рядом чернеют камыши. Разожгли примус. Я в те степные места обязательно беру бензиновый примус. Прихлебываем горячий чай, чтобы сон разогнать, посматриваю на небо. Пока почаевничали, переоделись, собрали ружья, то да се - над самым горизонтом, где недавно была темень, появился розовато-сизый налет, вроде окалины на остывающем металле. Значит, пора идти. Пошарился фонариком по камышам, нашел тропу внутрь, к плесам, выбрели по колена в иле на чистое. Я говорю, днем осмотримся, а пока придется сидеть вдвоем в лодке, лицами друг к другу. Ты стреляй в секторе за моим правым плечом, а я - за твоим; тут уж кому больше повезет... А сам все думаю, эх, досталось бы ему стрельнуть! А то снова впустую съездит - разочаруется, потухнет огонек... И сели, разумеется, чтобы ему был больше обзор на открытом. А мне досталась стена тростника. Поверху зыркаешь и стрелять, если вылетит прямо на штык, труднее не придумать. В общем, сидим.

Сперва слышали раза два в темноте: свись-свись-свись - легонько, торопливо просвистят над тобой крылья, покрутишь головой - ничего не видно. А тем временем на восточной стороне заметно алело над темным обрезом земли, будто там ветерком раздувало угли под слоем серой золы. Вдруг мой Славка поднимает ружье (я весь напрягся в ожидании). Три тихие черные тени прошелестели вдоль плеса в темном небе. Ббу, ббуу!.. Промахнулся мой охотничек. И не успел я ему ничего сказать, как над стеной тростника, из-за уреза возникает еще одна черная птица, и я бью в упор навскидку! Утка упала чуть не в лодку - как сварилась. Шлепнула на воду, брызги до нас долетели! И покачивается, белея брюшком...

- Вот как надо стрелять, друг ситный! Красиво, правда? Не расстраивайся: давно ты ружье не держал, маленько вспомнишь и...

Если честно, особенного навыка у него никогда не было. Мальчишкой я его учил. Сперва, помню, бросил на течение консервную банку и показал, раздвинув руки, какое примерно взять упреждение. Он, между прочим, точно выполнил! Потом на песчаной косе бросал эту банку вверх, и он попал, кажется, с третьего раза. Ржавую жестянку так и подбросило в воздухе невидимым ударом, и мы оба ужасно радовались. Теперь я больше всего боялся: начнет промахивать, расстроится, разочаруется...

Знаешь, говорю, стрельба - не только дело навыка, зависит от многого: и от характера, и от удачи, даже от настроения. Я раз, помню, плыву на своем баллоне по Елховке и вижу из-за поворота - впереди на чистом бочажке дремлет артелька крякшей, отдыхают в затишке. Ружье сжимаю, не шелохнусь. Ветерком подгоняет мой баллон, мелкие волночки серебристо плещут в тугую резину. Вот еще немного подплыть, вот бы еще чуть-чуть... И тут из-под самого борта, из кустов, столбом взрывается в чаще удалой чир! Я его почти проплыл, проспал он меня да как спохватился! Мне показалось, будто рядом рванул снаряд. Руки сами вскидывают ружье - бах, бах! Ни чира, ни крякшей. Эх, и ругал я себя! На этом круглом баллоне только настоящий цирковой эквилибрист мог отличиться. А главное, выдержка меня подводила. Такой был горячий охотник - не могу научиться спокойно стрелять, и все тут! Отец, бывало, ругается: "Чего ты горячку тачаешь! Выцель спокойно - дробь догонит..." А ты, Славец, столько лет не охотился, чему же удивляться. Я, отвечает, и не расстраиваюсь, ясное дело - детренированность. Вот днем поупражняюсь, вспомню движения, соберусь психологически.

Тем временем на востоке разыгралось вовсю, вот-вот покажется солнце. Кончается утренний перелет. И тут вижу в глазах у Славки загорелся какой-то интерес, что-то там происходит за моей спиной. Смотрю, он весь преобразился, подобрался. В чем дело? Славка только бровями показывает за мою спину, тянется всем лицом, подмигивает: тихо, дескать. Я сжался, не шелохнусь... В общем, выплыла из рогозника лысуха и гуляет на чистинке все ближе к нам. Когда он наконец вскинул ружье, она как суматошная курица из-под колеса, хлобыща крыльями, бросилась наутек. Но тут мой молодец не сплоховал. Первая кипящая дорожка дроби пересекла путь черной куре, вторая накрыла.

- Молодец!

Стрелок

Он только руками развел: я же, дескать, говорил! А сам рад как мальчишка. И я пуще того. Удивительно было, как он ее спокойно подпустил - вот выдержка у человека! Я бы ни за что не утерпел. Но главное - есть у Славки добыча! На душе отлегло. Как вспомню огонек в его глазах, так и опахнет теплом: пробудился, значит, в нем этот мой азарт! Вот какая счастливая досталась нам первая зорька. И какой же золотой выдался день! Настоящее степное бабье лето. Огромное синее-пресинее небо, солнце в нем сияет, и только прозрачный воздух холодит. А вокруг сплошь желтое, словно весь мир сделан из яровой соломы: камыши желтые, степь вокруг желтая, даже Славкино обличье перед глазами - сами понимаете, в меня он. Вокруг в синем воздухе летят серебристые паутины и искрятся в лучах; верхушки камышей опутаны белым, словно проводами. Не день, а сине-золотой подарок. И пахнет сухим соломенным духом увядших камышей. Хорошо...

Я еще дома задумал (раз ходить не могу): днем поплавать в лодочке по камышам - по плесам, переузинам и протокам. Зайти по берегу километра два (там у воды стояла кошара) и вернуться к стану плавом. Сам, понятно, в корме на веслах, а Славка с ружьем впереди. Я еле шевелю "плавниками", без плеска, без шороха...

Ах, как красиво - свечой, с громким лопотом поднимается из зарослей ситника тяжеловесный крякаш. Я даже испугался: вдруг Славка промахнет?! А если собьет - о, такие мгновенья навсегда западают в охотничью душу... (Эта мысль мелькнула за один миг пока сын поднимал стволы. Даже показалось, что он слишком медленно все делает.) Ну!.. Трресь! Крякаш перевертывается в воздухе через голову и грузным комом плюхается в синь воды. До чего же красивый выстрел! Я восхищен. Вот уж везет, так везет человеку - и навыка настоящего не было в стрельбе, а такой картинный выстрел. Давно я ждал этого счастливого дня...

- Ну, Славец, сегодня твой день. Поздравляю!

- Дак чего тут, - с показным равнодушием отвечает он, переламывая "ижевку" и отбрасывая дымящуюся гильзу. - Опять же, у кого учимся! Я как раз вспомнил твои наставления: не горячись, дробь догонит. На чистом месте, по самой примитивной траектории.

- Да-а, талантливый ученик, - говорю я, стараясь за шутейным тоном скрыть переполнявшую меня гордость.

Осторожно подгребаю к селезню. Он лежит посреди синего окна, как на блюдце, и слегка перебирает в воздухе красными лапами. Верьте не верьте, для всякого охотника такая картина - радость. Но это все мелочь по сравнению с внутренним ликованием, которое распирало меня. Даже перед собой неловко было, что так разошелся.

Мы пристали к колышущейся и журчащей пузырями сплавине и поменялись местами: теперь я сижу впереди, держа ружье наготове. Вскоре плотный кургузый нырок вырывается из-за куртины тростника и, не сворачивая, пролетает над нашими головами, хоть стволами его бей! Надо было, конечно, отпустить и ударить в угон, но я и сообразить не успел - тукнул встречь в пяти метрах. Разве попадешь - дробь идет пулей! И вот уж скрывается мой нырок под метелками тростника. Но тут: тресь! тресь! - и утка, слабо трепеща крылышками, по отлогой линии падает на отлет.

- Готово! - смеется Славка. - Это я, что ли, еще и за тебя должен отдуваться?

- М-да, слушай, поторопился... Надо было отпустить. Но и ты хорош! Зачем стрелять на отлете - теперь не найдешь. Ты хоть место запомнил, куда упала?

- Где-то там, - беззаботно машет он рукой.

- Здорово живем - где-то! - я стараюсь сделать вид, будто сержусь всерьез. Больше, конечно, чтобы скрыть досаду от собственного промаха. - Где-то! Камышей море - чуть глаз отведешь от самой точки, и пиши пропало, не найти. Забыл, что ли? Я тебя тоже учил: глаз не спускай с той травинки, где упала! Отведешь взгляд патрон перезарядить, и все: потерял засечку, сто метелок тростниковых кажутся вокруг одинаковыми. Я когда-то даже придумал правило: лучше найти одну утку, чем потерять две!

- Ну, самой той травины я, естественно, не помню, - улыбается Славка, - их тут слишком много.

Искали мы нырка битый час. Беда, что в самую стену тростника на мягкой лодке никак не втиснуться. Попробовали с одной стороны - нет хода, заехали с другой - тоже уперлись. Того гляди, проткнешь сухим стеблем тонкий борт, а вода ледяная... я так старался, что, ухватившись за пучок стеблей, распорол жестким листом ладонь, словно зазубренным лезвием. Кое-как замотали платком, пришлось поиски бросить.

Эпизод с потерянным нырком несколько приглушил солнечную радость счастливого дня. Всегда переживаю, если не поднимешь сбитую птицу, неуютно на душе: загубил - и напрасно. Как ни горячусь на охоте, но давно не стреляю над камышами, особенно в сумерках, если явно не найти. Выработалось за годы такое правило. Не потому, что установлены нормы или кто увидит и упрекнет, - самому перед собой погано. Славке я, понятно, выговаривал полегче, но все же внушал (уже на стане, когда варили похлебку), что переживаю и что надо стараться... и вообще. Не могу, Дескать, привыкнуть, и не надо к такому привыкать. К стрельбе у тебя, видать, талант, даже удивительно. Только это полдела - надо и соображать, раз в твоей власти огнестрельная сила. Видишь, что падет в траву, лучше пропусти.

- Дак ведь хочется пострелять, - лениво отзывается он. Пока пыхтел котелок, Славка забрался в машину, раскрыл настежь обе дверки, вытянулся на сиденье, длинные ноги в носках свисают снаружи. - Разок за столько лет воспользовался своими охотничьими правами, и уже оговаривают.

Вот же остряк. Я еще подумал: а учить, говорят, надо, пока поперек лавки ложится... Славка вон уже и вдоль не помещается. Голос доносится из машины глухой, полусонный. Одурел, наверное, от духоты, лежа вниз лицом.

- Пострелять, - пробормотал я, достав из котелка картошину. Подул в ложку, надкусил - сварилась. - Пострелять - это конечно. Для того и ехали за триста верст. Но ведь не только ради этого. Глянь, какая вокруг осень. А ты в вонючую машину забрался.

- Я уже видел.

- Видел, видел! Такие деньки нам матушка-природа лишь в награду отпускает, на счет, а ты... - Я старался делать вид, что все сержусь на него за нырка. Хотя радость, что у сына проснулась охотничья страсть, побеждала, заглушала недовольство. - Ладно, вылазь обедать. И запомни, что я тебе говорю.

На вечернюю зорю мы разошлись в разные углы. Все-таки вдвоем в нашей резинке сидеть тесно, да еще проклятая нога ноет. Я отправил Славку по берегу засветло поискать другой заход внутрь камышей, а сам поплыл на лодке. К вечеру понаехали на мотоциклах охотники из окрестных сел, народу заметно прибавилось. Я сидел и слушал выстрелы. Слева от меня кто-то деловито постукивал: тук-тук, тук-тук. Чуть в стороне от него будто курильщик кашлял: кахх, кахх. Вдалеке, на той стороне, под горой, кто-то бухал старинным черным порохом, и эхо отдавалось обвалом: ух-хаа! ух-хаа!.. У каждого свой характер. А слева один стрелец раза три начинал торопливо садить очередью из автоматического МЦ: та-та-та-та! Интересно, как он потом птиц собирает?

Я все пытался определить звук Славкиных выстрелов: удачно ли выбрал место? Да разве угадаешь. У меня дичь летала неплохо, только забинтованная рука мешала стрелять. На стан я вернулся раньше, чтобы не плутать в темноте по лабиринту заливов и проток. Слышу, шаркает по траве и мой Славец. Уже совсем ночь, роса пала и звездочки заискрились. Вышел к огню из темноты, ружье наискось на груди, и что-то прячет за спиной. Остановился и вопросительно кивает головой:

- Сколько у тебя?

- Принес сколько? - переспросил я. - А!.. По-стариковски - одну широконоску.

- Ага, значит, я не отстал. Только не знаю, какая это порода. - Он с довольным видом извлек из-за спины острохвоста, которого держал за длинную тонкую шею. - Вообще-то я еще двух сбил, но не нашел.

- Слава, ну зачем же! - тихо сказал я. - Говорили-говорили...

- Разве я нарочно? Полез, а там глубоко. Зато какие красивые выстрелы! Ты сам все время повторяешь: как красиво.

- Но я совсем другое имею в виду, - возразил я, чувствуя, однако, внутреннюю неуверенность. Не так просто мне было ему возражать - сам днем гордился удачными выстрелами... - Красиво, друг мой, это ведь не только результат. Сбить и не подобрать - какая же красота!

- А вдруг бы ты больше меня настрелял? - Красноватые блики костра играли на его веселом лице.

- Только этого еще не хватало. Терпеть не могу соревнования в стрельбе!

Он недоуменно пожал плечами: а чего тут такого? Снял ружье и пошел к машине.

Это у него, между прочим, давнее стремление и предмет великой гордости - догнать меня. Сравняться и тем более обогнать - в росте, силе, в любом умении, в размере обуви. Вдруг надевает мою куртку, а она ему в плечах стала в пору - рад невероятно. В общем-то, законное чувство: растет человек, мужает. Я и сам бываю доволен, хотя виду не подаю. И вдруг на охоте это естественное мальчишеское стремление приобрело неожиданно неприятный оборот. Я действительно не люблю, когда начинается состязание на охоте. Лично мне стремление обязательно обстрелять, перестрелять напарника кажется неуместным, даже недостойным, порочащим охотника. (Возможно, кто-то со мной и не согласится...) И тем более неприятно было открыть такое качество в сыне! Так все удачно складывалось: и день чудо, и со Славкой на охоте, и вроде завелся он наконец всерьез. И... что-то неуловимое в самой глубине царапало душу. Как иной раз иголочка от шиповника - ее и не разглядеть, а нет-нет да и напомнит о себе. Вот ведь как человек устроен - никогда не бывает полностью счастливым. Все прекрасно, только... все равно чуть-чуть царапает.

После ужина мы лежали на сене возле костерка и молча смотрели в огонь. Заметно похолодало - к утру вполне мог лечь иней. Костерок жгли экономно: вокруг росли, только реденькие болотные березки да курчавились по кочкам корявые кустики ольхи с мелкой серой листвой. Это, между прочим, совсем не та ольха, что росла у нас на Елховке. Не черная, которая растет стройными темнокорыми деревцами и к зиме покрывается сухими круглыми шишечками, и не клейкая (она весной первой выпускает пыльцу из оживших гибких сережек). Сибирская болотная ольха скорее напоминает тальник. И цветет весной как ива, только семена созревают поздней осенью; глядишь, в начале октября, после хороших заморозков, все деревья уже осыпались, а ольха по ручьям и болотинам вдруг разукрасится белым ватным пухом созревших семян. А древесина у нее розовая и до того вязкая, неломучая, что всю измочалишь, искрутишь, ладони грубой корой нажжешь, да так и бросишь в костер корявым узлом. Что поделаешь, других дров в округе нет. И эти собираешь по веточке и носишь, как воробей на гнездо. Потому-то и огонь поддерживаем бережливо. Степь она и есть степь.

- Что-то я тебя сегодня не понял, - вдруг проговорил сын. - Всегда твердил, что охотишься не ради добычи. Я ведь все помню: и что маленький бекас бывает дороже большой утки, потому что его добыть труднее; и что не в весе дело, потому что мы не для мяса... Но тогда почему ты нападаешь на меня из-за этих потерянных уток? По логике-то важен чисто спортивный интерес: трудный выстрел, мастерство, а?

Охотник

Он, не отрывая взора от костра, сунул в пламя веточку и, достав дрожащий на конце синеватый огонек, внимательно наблюдал, как тот мерцает и гаснет, оставляя струйку едкого дыма. Его вопрос помог мне привести в порядок собственные мысли, которые уже смутно крутились в голове. Но четко ответить я все же не мог.

- По логике... По логике вроде так и выходит. Только вот утки... Они, понимаешь, не просто аргументы, а живые птицы. - Я говорил тихо и медленно, подыскивал доводы для самого себя. - Конечно, человек пользуется в природе правом распоряжаться жизнью других существ, но... Должен же быть какой-то смысл! Живые существа, понимаешь, а не мишени.

- Я и говорю, - не отрываясь от мерцающего огонька на конце веточки, отозвался сын. - Спортивный интерес.

- Ну, дорогой, этого, по-моему, маловато. Мне вообще такой термин не по душе. Так и представляется какой-нибудь барон с усиками-колечками и в шляпе с пером... Егермейстер. Или английский лорд в клетчатых штанах. У англичан фирма БСА выпускала самые дорогие ружья - строгие по внешнему виду, пара в комплекте. И притом без антабок - погон к таким ружьям вообще не предусматривался. Не будет же сэр спортсмен сам носить ружье! Следом идет слуга и подает его перед выстрелом, когда пойнтер сделает стойку по куропатке, уже заряженным.

Славка улыбнулся сам себе.

- Ну, это конечно. Только вы, папенька, по своей обычной привычке все-все усугубляете и доводите до абсурда. А в принципе охотничий спорт...

- Спорт, спорт. Не русское это, понимаешь! Не нашенское. У русского любителя совсем другой характер. Вот дед Мазай или тургеневский Ермолай - мужики с чудинкой - это наши охотнички. Раньше говорили: пришел в чужую деревню - где переночевать? А иди вдоль улицы и смотри самый запущенный двор, - значит, охотник живет, всегда пустит на ночлег. У нас охота испокон веков была страстью души, пуще неволи, понимаешь? Некрасов с егерем не охотился - с егерем баре ездили, а у Некрасова был друг-напарник из мужиков. Он ему, между прочим, стихотворение "Коробейники" посвятил. Это - спорт? "Опять я в деревне. Хожу на охоту, пишу мои вирши - живется легко..." Спорт? Живется легко - состояние духа, приволье.

- Это я все слыхал: и Фет, и Лев Толстой. - Он глянул на меня ? поверх костра.

- И "Охотники на привале" Перова...

- Но ведь понятие "спортивная охота" существует, - спокойно повторил Славка.

- Существует... Мало ли! Вот еще есть понятие "обилечивание пассажиров". И ведь кто-то придумал, и будет с пеной у рта доказывать, что эта чушь собачья нужна в обиходе.

- Вы, папенька, не расходитесь. - Блики огня прыгали на его лице, и глубокие неровные тени делали его похожим на маску, искажая пропорции то в одну сторону, то в другую. - Когда оппонент начинает выходить из себя, считай, что победа в дискуссии близка.

- Не расходитесь... Я сразу сказал, что это мое личное отношение. В России охота всегда делилась на промысел и любительскую. Чувствуешь? Любитель - то есть природу люблю, всякую живность люблю, знаю повадки и хитрости дичи, собственными ножками дойду, подниму и - самое последнее! - выстрелю. А если все, что до выстрела, мне неинтересно и важна лишь добыча, то говорили: шкурятник. Тем более если меня привезли, по ставили, выгнали на меня оленя и ружье в руки подали: извольте, сэр. Я англичан и немцев не ругаю: у них так веками сложилось, и пусть у них будет спорт, свои национальные условия и обычаи. А нашим охотникам и костерок вот этот душу греет, и звезды с неба подмигивают. Русские любители всегда были художниками в душе, охотниками за чудом, а не за трофеем.

- Что-то мудрено у тебя, папаня, получается. Слова все это. А чем тебе все-таки не нравится спорт?

Господи, неужели он ничегошеньки не понимает?! Мне стало не по себе. Смотрит прозрачными глазами, сдержанно улыбается...

- Ну, хорошо. Скажем так: спорт - это значит результат. Согласен? Кто больше, выше, быстрее всех.

- Очки, голы, секунды...

- Вот именно. Спорт - значит соревнование, в котором показатели должны быть как-то измерены. А теперь представь: сюда, в эти камыши, выпустили вас, таких спортсменов-снайперов пяток-десяток, чтобы наперегонки: кто больше настреляет. А? Представляешь? Страшно.

- Это ты серьезно? - с прохладной обидой спросил он. Оскорбился, что ли?

- Нет, дядя шутит... Давай лучше спать. Мы еще на эту тему потолкуем.

Славка снова забрался в любимую машину, разложил сиденья и растянулся по диагонали из угла в угол.

- Смотри, приборы во сне пятками не подави! - буркнул я, а сам лег у зарода на сено, укрывшись до подбородка.

Костерок вскоре погас. Над головой ширь звездного неба в полном блеске сентябрьской ночи. Прямо надо мной Млечный путь пересекает сферу справа налево, и в нем распластан огромный крест созвездия Лебедь. Звездам числа нет, бездне - дна... Звезды всегда навевают на меня какие-то пространные парящие мысли о вечности, о мелочности нашей суеты. И в то же время что-то поскребывало и поскребывало внутри остреньким коготком, как ночная мышка. Звезды - и мышка... Какая ж это, впрочем, суета - единственный сын, кровь от крови. Нет никого более дорогого на земле под этими вечными звездами. Самый близкий, родной и... все-таки чужой, да-да. Хотя, пожалуй, не чужой, а отчужденный. Как будто за стеклом. Как было в детской сказке: мальчику попал в сердце кусочек ледяного зеркала или что там?.. Или в глаз, а не в сердце?.. И он стал видеть мир вокруг ледяными глазами. Как же я прозевал, как допустил, что этот осколок незаметно уколол его?.. Спать не хотелось, но я закрыл глаза.

А когда проснулся, Млечный путь уже развернулся надо мной поперек, и Лебедь, распластавшись, летел не справа налево, а на меня, скрываясь за головой. Вставать было еще рано. Я пригрелся и лежал, наблюдая, как звездная россыпь начала редеть и слабеть в серой мути осеннего рассвета. Вот заалел на востоке подол неба, и тут низко над окаемкой горизонта зажглась малиновая звездочка. Она стала подниматься все выше так поспешно, будто проспала свой срок и боялась опоздать. Цвет зари светлел и вот уже стал багровым. Но звездочка светилась еще ярче - превратилась в ярко-красную. Пора и мне подниматься. Я встал, разжег костер и согрел чай.

- Э-гей, пан спортсмен! Пора на зорю.

Мы, как и днем, прошли по берегу до кошары. На темном лугу было очень свежо, отава, обсыпанная сухим инеем, громко шуршала под сапогами. Выехав на плесо, мы на этот раз уселись друг к другу спинами, упершись согнутыми ногами в туго надутые борта. Тоже тесно и неловко, но хоть можно было стрелять не над головой друг у друга. Да и теплее так на стылом осеннем рассвете. Правда, теперь я не видел его глаз, а все наблюдал утреннюю звездочку.

Заря уже разгорелась до кумачового пламени, а та поздняя звездочка стала розовой, сияла все ярче. Камыши жили полной утренней жизнью: где-то утробно ыыкала цапля, пролетел одинокий невидимый бекас - вжик, вжик! Укрытые густыми зарослями, щелочили клювом воду утки, полоскались лысухи. Вот одна, отчаянно решившись, с разбегу поднялась на крыло и ровно, как по ниточке, суетливо частя крыльями на красном фоне зари, пролетела стороной с таким видом, будто вот-вот упадет. Интересно, подумал я, как в этот миг воспринимает все Славка? Что ощущает, что чувствует?..

Я попытался представить окружающий мир его глазами, но получалось смутно. Спине его тоже тепло от моей, согнутые ноги тоже затекают, но хоть в суставе, как у меня, не ноет. А полноту этой жизни в камышах он ощущает? Свою растворенность в ней, неразрывность?..

Неподалеку протянула стайка шилохвостей - сперва прямо на меня, потом облетая слева. Удобно, под выстрелом, но над густыми камышами. Я пропустил их, а Славка, когда они влетели в его сектор, резко дернулся в ту сторону, и лодка содрогнулась от двух гулких громов. И тут же в наступившей тишине - шлепок. По звуку я понял, птица упала в заросли.

- Ты хоть видишь, куда упала? - тихо, сдерживаясь, спросил я Славку. - Лучше примечай! В темноте искать бесполезно.

- М-да, - отозвался он, - боюсь, что и...

- Какого ж тогда лешего?!

- Но я не могу! Они летят - руки сами срабатывают.

- Еще что за дурь - не могу, едреный корень! Я ведь тоже мог их стрелять, да пропустил.

- Хм, ты у нас человек хладнокровный.

На стан мы так и поплыли - спина к спине. Я греб, он сидел, навалившись на меня, как на стену. Вдруг впереди послышался знакомый лопот крыльев. Я бросил на воду весла и схватил ружье. Но поздно - пара серых, поднявшись за гривой рогоза, торопливо уклоняется в правую сторону от меня, куда я не могу повернуться. И - двойной ружейный удар почти без паузы в середине: бум-бум! Я хватаю весла и делаю крутой разворот - над камышами пусто... Растерянно восклицаю:

- Так две же было?

Он в ответ ржет и громко спрашивает:

- Вот и я говорю: где цели-то? В кого стрелять? Привез, понимаешь, в такую даль и...

- Обеих, что ли? - догадался я.

- Естественно. Я же два раза стрелял! - В глазах веселая лихость, рукава зеленой студенческой куртки расстегнуты. (Чтобы руки не связывали, догадался я. Хорошо еще, хоть не закатал по локоток... Стрелок!) Над камышом наискось по ветерку опускалось, покачиваясь, легкое перышко.

- А найдем? - спросил я.

- Одну вижу. А другую... вряд ли.

- Чему же ты так радуешься, как дурак на поминках!

- Папаня, не злись. Я не виноват, что у тебя не хватило реакции.

- И ты думаешь, что я от зависти, что ли?!

Мне хотелось орать, материться, даже выть волком. Но... я видел: все равно не поймет. То, что я ему пытался втолковать, надо было сперва почувствовать. А потом уже оно становится, как бы сказать, частью сознания. Вернее, мировосприятия. Но я опоздал.

- Нет, милый, - проговорил я тихо. - Тебе ружье доверять нельзя. Ты не охотник - ты стрелок.

- Я и говорю: разве ж это не одно и то же? - продолжает смеяться он, и в глазах полная ясность и безоблачность.

- Не могу я тебе объяснить. Извини... просто противно. Муторно. Не о том я мечтал, когда таскал тебя с собой.

Он смотрел на меня с недоумением. Только веселье сходило с лица. Совершенно чужой человек. Другой мир вокруг него, совершенно иные запахи, краски. Иноплеменник. Мой сын? Мне не по себе.

- Знаешь, Слава, - говорю тихо, - не надо тебе ездить на охоту.

Никогда. Иди лучше на стенд. Глядишь, станешь знаменитостью, чемпионом. Почетное дело, уважают их. Только не охотником. В общем, поехали домой. Постреляли...

- Почти как Тарас Бульба! - вдруг с усмешкой в глазах проговорил внимательно слушавший рас сказ сосед-попутчик. - Я тебя породил, я тебя и...

Но тут он глянул на рассказчика и осекся, поняв неуместность своей шутки. Рыжий успел заметить мгновенное веселье слушателя. Хмуро, думая о своем, посмотрел на него отчужденным взглядом. Встал, захватив толстый портфель.

- Пойду газетки куплю в "Союз печати". А то разболтался лишнего...