Мироныч (Борис Петров)

Рис. В. Покатова

Койка Малахову досталась в середке, у стены - жить можно. На лучшем месте (светло и батарея рядом) располагался тихий седенький старичок. Другой хороший угол, но потемнее занимал невысокий крепыш, уже в годах, со старинной прической бобриком. Четвертая кровать стояла на проходе у двери, но самого постояльца в палате не было.

После завтрака Малахов с крепышом стояли, навалившись локтями на широкий подоконник, покрытый белилами слой на слой, и смотрели в окно поверх искрящихся узоров на заснеженный прибольничный садик.

- Все, навалило снегу, теперь морозы пойдут, - задумчиво кивнул за окно сосед-крепыш. Малахов, глядя сбоку, обратил внимание на его плоско срезанный затылок и светлые ресницы. - Сегодня коза в трущебе не ляжет, вся будет на опушках, в сосняках.

- Какая коза? - не сразу сообразил Малахов.

- А таежная, косуля дикая.

- Видать, заядлый охотник...

Малахов в свои сорок с лишним был худеньким, темноликим; его блекло-сизые губы тронуло легкое выражение добродушной снисходительности. Так у нас обычно относятся к людям с известной слабостью натуры - к охотникам. Но крепыш ответил:

- Да как сказать... Работа такая - по надзору.

- Что вы говорите! - обрадовался Малахов. - А я все мечтаю: доживу, елки зеленые, до пенсии и подамся куда-нибудь в егеря. Тишина, покой, воздух чистый.

Крепыш оторвал взор от искристо разукрашенного стекла, глянул любопытно из-под насупленных русых бровей. Слово за слово - разговорились. Крепыша звали Василием Мироновичем Приходько; дедуля - Осип Вениаминович, какой-то бывший начальник. Четвертого Приходько плохо знал. А старичок прижился и домой не хочет. Если про анализы - это у него надо консультироваться, главврача за пояс заткнет.

До обеда протолкошились по процедурам, затем снова встретились. (Устное больничное творчество окрестило их коридор "желудочно-кишечным трактом", в отличие от второго этажа, величавшегося "инфаркт-штрассе".) Крепыш Приходько был возбужден. Он сосредоточенно прогуливался, напряженно сцепив руки за спиной и твердо ступая шлепанцами по вытертой дорожке. Поругался в кабинете эндоскопии и отказался глотать "этот их телевизор": посчитал, что сестра плохо вытерла шланг. Им, видишь, спирт отпускают, чтобы обрабатывали как следует, а она ваточкой мимо махнула, и готово - разевай рот. Из какой-нибудь старухи вытащили - сразу ему. Им только поддайся, так и заразят раком...

Малахов по натуре был человеком незаметным и тихим, поддакивал, хотя сам никогда бы не стал задираться с врачами. Но Приходько хмурил светлые брови к переносью, будто упрямо спорил с ним. И нет-нет да и каким-то не совсем ловким движением руки, сбоку, приглаживал назад топорщившийся надо лбом серебристый ежик. Малахов снова завел разговор о мирной егерской работе. Приходько ответил, что все правильно, в прежние годы оно действительно, а нынче...

- Браконьеров много развелось?

- Браконьеров, пожалуй, поубавилось. Я за двадцать-то лет на своем участке одних ружей сотни три наотбирал. Зато всякой колготни стало - во!

- Какая в тайге колготня? Вот у нас на мебельной это действительно - план, фонды, наряды, премию дадут или не дадут...

Приходько хмыкнул:

- Все правильно. Насчет премии и у меня заботы нет, а колготни! Раньше что? Лови нарушителей, соблюдай порядок. А теперь учеты, отчеты, биотехнические мероприятия... За совхозом тоже приходится наблюдать: там пастухи пал пустят, тут трактористы удобрения в колок вывалят, а козам кажется, что соль, - и дохнут. Собачишься все время. - Приходько покрутил на халате пуговицу, которая едва, держалась на ниточке, покачал головой. - А главное - писанина. Путевки, лицензии, взносы. Через меня на тыщу рублей финансового оборота проходит. Протоколы зарегистрируй, квитанции подшей, план на квартал, отчет за месяц, акты оприходования и списания, да чтоб сальдо-бульдо с дебетом-кредитом сошлись. А у меня от этих бумажек обязательно изжога начинается. Легче разоружить десять браконьеров, чем составить один финотчет. Мне теперь надо специально двух писарчуков держать! Да зарплата - не разжиреешь!

- Зато приусадебное хозяйство вольное, чего жаловаться!.. - с понимающей улыбкой умудренного жизнью человека заметил Малахов.

- Все правильно. Хозяйства полон двор, иначе не прожить. Дак ведь это же все работа! Каждая скотинка жевать просит...

Малахов сразу понял привычку собеседника начинать фразу со слов "все правильно". Однако в самой их интонации слышалось нетерпеливое "но".

- Все-таки случаи какие интересные бывают? - осторожно интересовался Малахов. - В газетках разное пишут...

- Что ты! - Приходько вдруг просиял, словно ему надоело хмуриться. - Даже погони! Видел в кино? У моих козявок два главных врага - рысь и фарники...

- Тоже зверь? Что-то не слыхал.

- Э, брат, самый жестокий. Как правило, у которых служебные УАЗы. Выезжают ночью на люцерну, где козы кормятся, и фарами рыщут. Она, когда в луч попадает, не бежит, только глазищи синими огнями вспыхивают, как у кошек. Фарники по глазам и стреляют. А я за ними - на мотоцикле.

- А по тебе... не стреляли?

- Так, издаля. Больше пьяные в деревне грозят, форс держат. А в тайге боятся. Хуже всего, между прочим, когда один на один - действительно может человек со страху сотворить глупость. Вон как в соседнем районе получилось с охотоведом Руцким. А когда их трое попадется, тут проще: трусы, друг дружке не доверяют. - Он вдруг усмехнулся, что-то вспомнив. - Раз еду верхом, вижу: двое на опушке козу шкурят - по насту добыли, ружье и "тозовка" прислонены к березе. Я еду потихоньку открыто, а они посматривают, насторожились. Честно сказать, хотел мимо проехать, да не смог. Вдруг кричу издаля: "Хлопцы, у вас спичек нету?" - "Есть, однако..." Коня подворачиваю и как раз чтобы между ними и ружьями, а сам - хлесь из-под седла карабин на руку: "Стоять! В сторону! Я егерь Приходько..." Даже в протоколе заставил расписаться. Кладу бумагу на пенек, карандаш, отхожу и командую: "По одному!" Мне принцип не позволяет мимо проехать. Потом узнают, что это был я, и станут хвастать: Приходько струсил.

Мироныч

- А ежели как Руцкого? - тихо спросил Малахов.

- Это исключение, - насупился Приходько. - Дурак попался, с испугу и выстрелил, гад. Я же ж сказал: хуже всего один на один.

- Хохол ты упрямый, Василь Миронович. Недаром говорят.

- Все правильно, - согласился Приходько с заведомым хитрым выражением на лице. - Только я хохол сибирский. У нас в деревне лишь бабки-переселенки когда-то по-украински размовляли.

У него самого тоже что-то оставалось от мягкой малороссийской речи, даже не в произношении, а лишь в манере, интонации какие-то проскальзывали... Вдруг спохватился и озабоченно глянул на часы:

- Я же ж еще на прием записался! К этому... к подкожному.

По вечерам в палате делать нечего. Они парой слонялись по коридору и толковали за жизнь. Малахов все исподволь интересовался.

- У меня воспаление, так оно понятно - сколько этой отравы поглотал, политуры, - с жалостью к самому себе тихо говорил он. - Припрет, слушай... надо! Так я на мебельной работаю. - Он печально покачал головой. - Сам себе желудок сорвал. А ты? Молоко свое, масло, яйца, на воздухе все время.

- Все правильно. И еще ульев десяток. Как узнал, что язва, сразу стал пить прополис. Сам понять не мог. Мне доктор молоденькая сказала: "У вас, Приходько, характер относится к явному типу А". Что за тип такой?" - думаю сe6e. Поинтересовался как бы ненароком у нервного врача, а тот привел пример. Стоят, скажем, две женщины в дверях, на самом проходе в магазин, языками зацепились и молотят, всем мешают. Пять человек протиснулись бочком, промолчали. Наконец не вытерпит кто-то один - сделает замечание... Я говорю: "Точно, я бы не смолчал! И еще за это от них в ответ схлопотал бы". Врач смеется: "Все вы, Приходько, правильно схватили". Короче, этот тип, значит, за все переживает и во все лезет.

- Дак зачем ты так? - сочувственно отозвался Малахов. - Остерегался бы как-нибудь...

- Ты вот допытываешь, стреляли браконьеры аль нет. В меня на войне сколь стреляли, и я отвечал... А теперь хуже придумали: пишут. Одна "телега" за другой. Страшнее любого жакана. Три комиссии с августа, и ничего не подтверждается.

Кто же это на тебя?

- А!.. Мир не без добрых людей, - отмахнулся Василь Миронович. Но все же сумрачно пояснил: - Такой липучий репей... Совхозный бухгалтер. К нему приехали гости из города, а я их на берегу прихватил. Чирочков постреляли до срока, неводишко был незаконный. Грозились, потом стали просить протокол уничтожить, а я говорю: "Ты можешь в своей бухгалтерии документ вырвать и сжечь? Я не могу - дело принципа". С тех пор и пошло.

Сначала поступил анонимный сигнал о том, что он, егерь Приходько, и есть самый отъявленный браконьер, бьет зверя без счета, и все шито-крыто - самогонкой покрывается. Что кормушек для животных не делает - только на бумаге числятся. И так далее, и тому подобное. Прикатила ведомственная комиссия. А я как раз "зверя" добыл - заколол борова и палил в ограде. Они смеются: "Мы на козлятину и сохатину ехали, а у тебя...",

Приходько достал вездеход ГАЗ-66, возил проверяющих по лесам, снег ногой разгребал: вот солонцы, видите? Вот кормушки, веники для подкормки. А как доказать, что я не верблюд, то есть что не стрелял без разрешения, - этого не знаю. "Там еще про самогон было написано", - покряхтывая с морозцу и смущенно хехекая, вспоминала комиссия. Приходько сперва растерялся: не пьет он совершенно! Но тут украинский юморок взыграл: "Ну, самогон-то имеется, как не быть!" Ведет на кухню и достает с полки шкалик, в нем граммов сто плещутся. "А больше нет, хлопцы, извините великодушно. В отпуск ездил в Кировоград к племяннице, сунула на дорогу местный сувенир". "Все у тебя шуточки, все шуточки", - поджав губы, проговорила комиссия. Но акт составила в том смысле, что егерь В. М. Приходько в целом со своими обязанностями справляется удовлетворительно, есть некоторые отдельные недостатки, и ему указано усилить борьбу по этим вопросам.

Вскоре после того, как Приходько первый раз попал под "телегу", по указанию совхозного агронома распахали его покос. Пошел к директору просить новый участок, где-нибудь в логу. Я, мол, его сам расчищу от шипишника. Глянул директор, будто сыч: нету у нас для тебя земли, своим не хватает. Так стало обидно! Не столько сено тут - принцип задел! Пришел домой и написал цидульку аж в "Известия". Как же это, мол? Я за нашу землю кровь пролил, а теперь говорят, что нету для меня земли в родной деревне, малой жменечки не найдется! Ну, правда, быстро пришло из Москвы на военкомат указание, сыскалась все-таки земля. А зачем было отнимать время у людей и в Москве, и в районе? Ясно ж, что невозможно сельскому жителю без сенокоса. Нет, надо было, видишь, сперва свой гонор выказать.

Жизнь в палате шла своим чередом. Ходили на процедуры, лежали, пересказывая больничные легенды.

Больше всего в больничном быту Василий Миронович опасался заразиться раком. Панически боялся. Тщательно протирал собственным платком стаканы и ложки и вообще следил. А в остальном проявлял солдатский навык всюду устроить сносную жизнь и хотя бы по мелочам ее совершенствовать. Проснувшись, тщательно заправлял кровать. А потом мог уснуть на ней в любое мгновение, хотя бы на десяток свободных минут. Дважды менял у сестры-хозяйки больничный халат, пока не заполучил совершенно новенький и по размеру (в отличие от Малахова, который покорно путался в длиннополом застиранном). Еще в госпиталях изучил Приходько больничные порядки...

Слушал его рассказы Малахов, слушал тихо и вдруг спросил:

- А как твой "тележник"? Чего еще надумал, паразит?

- А!.. - отмахнулся Приходько. Но рассказал, правда нехотя.

Как-то он встретил в лесу двух пацанов. Документов, конечно, никаких, плохонькая одностволочка, вся расшатанная. Но порядок есть порядок - протокольчик, как положено, номер ружья, подписи нарушителей... И не мог предполагать, какой оборот примет дело. А приняло оно оборот прямо детективный. Отрок-то один из тех оказался сынком районного юридического чина. Не самого главного, но все же в силе и занозистого. Чин обиделся и решил доказать чересчур старательному служаке охотничьей охраны. И, как всегда в подобных случаях, два обиженных нашли друг друга. Бухгалтер шепнул: жаловались уже на Приходьку, и если б еще чудок капнуть, то... Вспомнят первую комиссию: да-да, что-то уже с ним было, то ли он украл, то ли у него украли, но что-то было. Бумага и сработает.

Чин уплатил за сынка штраф, явился за ружьем и вдруг заявляет: "Это не мое! Что вы мне суете?! У меня была дорогая дареная двустволка "императорка", два царских орла на казенниках выбиты". Приходько от изумления чуть не онемел. "Вы что, гражданин, городите?! Есть же протокол, номер, подписи!" "Протоколы, - отвечает тот, - и мы составлять научены. А за такие выражения - "городите" - вы еще ответите". И пошла писать губерния.

Мироныч

Вызывают егеря в район, требуют: "Верни ружье, пока не поздно". - "Да вы что, товарищи! Почему нарушителю оштрафованному верите, а мне, государственному служащему при исполнении, нет? Есть же протокол!" Тот берет протокол, носом нюхает, на просвет изучает. И опять свое: "Признавайся, куда ружье девал!" Да напал не на того. Не знал упрямого, как вол, Приходьку. "Ах так! - решил тот. - Да я - ради принципа!" Уперся рогами в землю - не своротить.

А тем временем милый друг бухгалтер еще анонимочку в охотничье управление запустил. Опытный мозгокрут, таково забористо сочинил... Егерь, мол, Приходько В. М., отобранные ружья присваивает, выбирает самые дорогие. У него, мол, целая коллекция на ковре висит, будто в музее. Вот ведь, гад, талант какой! Опять прибыла комиссия... Все изъятое оружие по актам оприходовано; не только коллекции - и ковра на стенке нету. Посмеялись, с тем и уехали. А в районе события не прекращаются; вызывают в другой раз вместе с местным представителем охотнадзора, спрашивают: "Что это у вас там за порядки такие, комиссия за комиссией? Придется нам самим разбираться". Представитель (ближайший Приходькин начальник, а до того уже со многих должностей его тут поснимали) обе руки ко грудям прикладывает и бормочет: "Разберемся на месте, будем наводить..." Но тут взвихрился Приходько: "Есть же протокол!" - "Документ ваш юридической силы не имеет, его суд не примет: несовершеннолетние подписывали".

А начальник после один на один высказал: "И чего ты, Мироныч, такой беспокойный? Вон учился бы у Ерофея..." Ерофей - с другого участка егерь. У него домина каменный, погреба, "Жигули", сенокосилка... Иной канадский фермер позавидует. Смеется: "Мне эта их зарплатишка и не нужна, только вроде "легенда..." Дело закончилось так: инспекция уплатила чиновному гражданину стоимость "тулки", а егерю Приходько объявили выговор приказом. И устно растолковали: мы, Мироныч, сами все понимаем, но и ты нас пойми - надо! Жена дома ругается: горе ты, горе! Сидел бы и молчал, дак все лезешь...

Василий Миронович себя убеждал: "А, холера ему, этому выговору, перемелется!" А сам ходил - за живот хватался. Думал, авось переморщусь! Но... Жалобу закрыли, Приходько оказался на больничной койке, "писатель" же его любимый ладошки потирал.

- Выходит, язва у тебя вроде медали за мирное время, - несмело пошутил Малахов.

Приходько хмуро улыбнулся:

- Все правильно... Раз тип такой. Лежу вечером на койке, а сам думаю: как раз из больницы выйду, надо послепромысловый учет на участке проводить. Я тут нежусь, а дома делов! Корова должна телиться, дрова наколотые кончаются... А тот, поди, уже новую какую "телегу" накатал. Ему что, води себе карандашиком - привычное занятие!

- Мухоморный характер, - пробормотал Малахов. - У нас тоже один был на мебельной...

- Я же ж сказал: перышко в опытной руке страшнее двенадцатого калибра, - насупил брови упрямый егерь.

- Только на медведя с ним нельзя.

- На медведя проще. Там как? Кто кого первый увидит: ты медведя или он тебя. И в бумажной борьбе, как я понял, кто первый напишет, тот, считай, победил. Все время я оправдываюсь! Говорят: вот и докажи, раз ты прав. Изверился... Комиссиям и то ездить надоело, один как-то посоветовал: ты бы, Мироныч, сменил место жительства, мы поможем... Ничего себе, а! Родимое гнездо бросай, поднимайся всем хозяйством.

Тут вдруг снова подал из-под одеяла голосок седенький дедуля, обращаясь к Малахову:

- Все точно он обсказал - я из своей практики знаю, еще когда работал: и пишут, и пишут... А в бумаге содержится преогромнейшая сила... Не будет тебе, милок, - повернулся он к Приходько, - жизни на этой работе, принципиальный очень. И на другой тоже...

Что-то еще шелестел тихий дедуля как бы про себя, укуклившись в одеяло, не разобрать было.

Через недельку Малахова выписали, он напоследок заглянул в палату попрощаться.

- Ты к нам в село на этих днях не попадешь? - вдруг спросил Приходько. - А то зашел бы к моей. Пусть достанет где-нито фасоли - так супу с фасолью захотелось! В Австрии нас в госпитале таким кормили...

Малахов только худыми плечами пожал: не предполагалось у него пути в Приходькино село.

- Давай, Мироныч, выздоравливай! Дома супруга тебя откормит... Не-ет, я в егеря не пойду - гробовое дело. У тебя, слушай, работа вроде как с ядохимикатами - надо молоко за вредность давать.

- Молока дома своего - залейся...

Малахов ушел. А Приходько в одиночестве, навалившись на белый подоконник, долгим хмурым взглядом уперся за морозное стекло, и взор его запутался в серо-зеленоватой оснеженной чаще акации в больничном садике.