Весна у Северодвинска (Виталий Виноградов)

Рис. Л. Виноградовой

Вспоминая сейчас ту далекую охоту, не перестаю удивляться столь благополучному ее исходу.

К той весне я не без оснований мог считать себя опытным охотником. Особенно в северных условиях, так как в течение четырехлетней службы в Заполярье редкий выходной не ходил на охоту в тундру. На берегах рек и озер, на берегу Кольского залива провел много дней и ночей. Часто отправлялся на охоту без товарищей, один.

Перевод по службе в Москву не погасил во мне охотничьей страсти, хотя на время пришлось забыть об охоте. Поэтому когда я узнал, что предстоит командировка на две недели в Северодвинск, то твердо решил хотя бы денек посвятить охоте. Старенький "зауэр", с которым многие годы охотился еще мой отец, и пара пачек патронов - вот все, что отличало меня от любого офицера, отправившегося в недлительную командировку.

Служебные дела на месте сложились так, что за две недели не было ни одного выходного. В разговорах с местными офицерами интересовался их охотничьими успехами, местами охоты в окрестностях города. Один из них посоветовал обратиться за советом к местной знаменитости по части охоты и туризма, дал его домашний адрес. И вот я в квартире этого уникального человека. Бывший морской офицер, действительный член географического общества, писатель, водивший в те времена по европейскому Северу и Кольскому полуострову партии туристов и делового люда. На стенах и полках разнообразные охотничьи атрибуты, шкуры зверей, чучела, карты.

Правильно говорят: "Рыбак рыбака..." Хозяин понял меня сразу и дал нужную консультацию. Применительно к моему случаю был предложен наиболее простой вариант: на рабочем поезде доехать до конечной станции, где на берегу реки стоит деревушка. Поезд уходит в 7 утра. В 19 часов, поохотившись в окрестностях, этим же поездом можно вернуться обратно. Но есть и второй вариант возвращения. В четырех-пяти километрах от железной дороги в эту реку впадает небольшой приток, который в зимней лесотундре можно определить по мощному пойменному лесу. В этом лесу следует найти просеку, которая через восемь километров приведет к насосной станции, от которой приблизительно в полночь ежедневно идет автобус на Северодвинск. Но для этого нужно по просеке повернуть от реки влево по ходу движения, а если вправо, то придешь на берег Белого моря, где десятки и сотни километров никакого жилья.

В виде возможного охотничьего трофея мне был обещан рябчик и тетерев.

Накануне своего единственного свободного дня я в городском пункте проката взял обычные беговые лыжи с ботинками из свиной кожи. Лейтенант, сосед по общежитию, одолжил мне меховую куртку, унты, рюкзак, фотоаппарат и новенькие, белые, только присланные его мамой шерстяные носки.

И вот ранним воскресным утром, полный сил и радужных надежд, я еду на охоту в полупустом поезде из трех вагончиков. Кто бывал весной на Севере, знает, какое это яркое и радостное время. После долгой темной полярной ночи весеннее солнышко действует оживляюще на всю природу. Было всего девять градусов мороза, и я быстро катился на легких лыжах вдоль замерзшего и заснеженного русла реки. Я так давно не окунался в природу, так давно не охотился, что, оказавшись в этой северной сказке, душа моя ликовала. Время не прошло и не пролетело, а просто сжалось в один короткий счастливый миг.

Дважды попадались табунки тетеревов. Но эти смоляные красавцы располагались на березах, и подобраться к ним на выстрел без белого халата не удавалось. К полудню рюкзак за спиной облегчился на два бутерброда и утяжелился на одного рябчика. За весь день один раз я присел на какую-то лесину, чтобы съесть эти бутерброды. Для создания большего уюта хотел при этом развести костерчик, но даже тоненькие веточки почему-то только шипели, а из их торцов сочились капельки воды. Так и не развел. И побежал дальше колесить по лесу.

"Очнулся" я только в 6 часов вечера, то есть за час до отхода поезда. А до него было уж никак не меньше 15-20 километров. Стало ясно, что возвращаться придется ко второму варианту - автобусом через насосную станцию. Через какое-то время я нашел, как мне показалось, нужную просеку и пошел по ней в левую сторону от реки. Предстояло пройти восемь километров, и я, завершив охоту и повесив ружье на спину, пустился в путь. Лыжи скользили хорошо, и за час я прошел не менее пятишести километров. Но и через три часа такого хода никакой станции и вообще никаких признаков близкого жилья не было.

Время катилось к полуночи. Шел уже как заведенный. Ночь была тихой и светлой. Приближающийся полярный день, обилие снега и звездное небо делали пейзаж лесотундры призрачным, каким-то неземным. Впрочем, тогда я этого уже почти не замечал. Тишину ночи несколько раз взрывали тетерева, устроившиеся на ночь под снегом. Вместе со снежным фонтаном они шумно взлетали прямо из-под ног. Первый раз от неожиданности я перепугался, потом уже не обращал внимания.

Закоченели руки и ступни ног. Днем в пылу охоты не обратил внимания, что в короткие лыжные ботинки набивается снег, что кожаные перчатки промокли. Я был разгорячен, да и мороз был явно слабее. Сейчас же, сжав пальцы в кулаки и сунув руки в карманы куртки, усиленно соображал: почему нет этой спасительной насосной? Положенное расстояние я покрыл, по крайней мере, дважды.

Стало ясно, что дальше идти бесполезно. Либо я попал на другую просеку, либо шел в противоположную сторону - к побережью Белого моря. Решил остановиться и отдохнуть. Этого требовал уставший организм, и в голову ничего другого не приходило. Костер бы в корне изменил положение, но руки спичку уже не держали, да я его и днем развести не сумел. Снял лыжи, ботинки и, обувшись в унты, начал устраивать "лежку". Для этого выгреб нанос снега из-под толстого поваленного ствола, прислонил к нему лапник от огромных елей, а потом нагреб на ветки снег. Обламывать лапник руками сил уже не хватало, и я навалился на ветви всем телом. Один раз ветка сломалась неудачно, я не удержался и, упав лицом на ствол, поранился.

В конце концов получилось нечто "роде норы. Пока строил это "нечто", ноги в унтах слегка отогрелись. Ногами вперед забрался в свою нору, под голову положил ботинки и рюкзак. Затих. В лесу ни единого звука. Несмотря на крайнюю усталость, никак не удавалось уснуть - холод не давал. Когда-то приходилось читать, что в таких случаях человеку вдруг становится тепло, хорошо и бедолага засыпает, чтобы уже никогда не проснуться. Я же, видимо, еще не дошел до такого состояния, так как хорошо и тепло мне не становилось. Опять мерзли ноги, так как сменных носков не было, а в сырых и "собачьи" унты не выручали.

Не пролежав и часа, решил, что надо обязательно вставать. Только не лежать, не расслабиться окончательно, не уснуть. Вытянул себя из норы. Хотел надеть ботинки и лыжи, но не тут-то было! Толстая, пропитавшаяся водой кожа лыжных ботинок затвердела, причем затвердела в смятом под тяжестью моей головы положении. Разогнуть, развести отвороты ботинок вряд ли смог бы и полный сил человек. В унтах, пусть даже по неглубокому снегу, пройти десятки километров нечего было и думать.

Решение пришло быстро: сунул ботинки под куртку, лыжи в руки, точнее под мышки, и пошел. Часы показывали ровно полночь. Наверное, уже через сто метров пути я и сам разогрелся, и на груди почувствовал противный холодный ручеек. Уселся на поваленное дерево, достал из- за пазухи сначала один слегка оттаявший ботинок, быстро надел его на ногу, а затем и второй. Затянуть и завязать сыромятные шнурки все равно бы не удалось, да и не было необходимости, так как сильным морозом отвороты ботинок вновь схватило так, что теперь их было очень трудно стянуть с ног.

Оказавшись на лыжах и забросив рюкзак с унтами и ружье за спину, отправился в обратный путь, твердо решив, что со своего следа уже не сойду. Идти по проторенной лыжне было легче, но приходилось снова перелезать через поваленные деревья, продираться через ветки и чащобу. Двигаясь днем без определенного ориентира, я часто крутил, и мои следы образовывали кое-где подобие цветка из больших петель-лепестков. Раз или два, отправляясь наугад, лишь бы идти по следу, я попадал в исходную точку, в середину "цветка", и был вновь перед той же проблемой: на какую лыжню ступить, чтобы не повторить только что проделанный ненужный путь? В очередной такой ситуации я уже за лыжами поперек следа клал сломанную ветку. Даже если избранный путь приводил меня вновь в исходную точку, я точно знал, куда мне идти не следует.

Распутывая собственные следы, оставленные днем, я знал, что с каждым километром приближаюсь к людям, к жилью. Это придавало сил. Страха не было. Не по себе было уже потом, когда вспоминал происшедшее. Действительно, ведь достаточно было небольшой метели или снегопада, чтобы мои следы занесло и я остался совсем без ориентиров. Никто не знал, где я нахожусь, никто не ждал меня к какому-то определенному сроку. Или, к примеру, сломалась бы лыжа. Результат тот же.

Кстати, вероятность последнего предположения очень велика. Это навело меня на мысль еще в период службы в Заполярье в первую же зиму купить плохонькие, но абсолютно надежные горные лыжи. Приспособив на них обычное крепление, я стал ходить в сопки один и без опаски. А то, что горные лыжи значительно тяжелее беговых и охотничьих, для меня ничего не значило - я был молодым и сильным.

Обратный путь занял "всего" семь часов, но мне он показался вдвое длиннее. Вскоре появилась боль в правой ступне. Раньше я полагал, что если уж что-то здорово замерзло, то болеть не должно. Видно, ошибался.

Занималась заря. Часть неба у самого горизонта прямо по ходу моего движения стала чуть-чуть светлей, потом все больше, больше, а затем и зарозовела. Теперь я окончательно сориентировался: оставалось два-три километра до той основной реки, с которой все началось. Первый раз я позволил себе сойти с лыжни, чтобы не делать крюк и идти к деревне по прямой. Маневр удался, и я вышел на свой след, оставленный почти сутки назад. Впереди была видна спящая Деревня.

В поле зрения лишь в одной избе светилось окошко. У крыльца этой избы я кое-как отстегнул лыжи и постучал в дверь. Долго, как мне показалось, ответа не было, но потом, должно быть, старушка откликнулась: "Кто там?" Вместо ответа мой закоченевший речевой аппарат издал невнятные и, должно быть, пугающие звуки, так как за дверью быстро и испуганно затараторили: "Нет! Нет! У нас негде. Полно народу в избе..." После такого ответа убедить хозяйку мне бы все равно не удалось, и я заторопился дальше. Но вновь застегнуть крепление и надеть лыжи не сумел, поэтому, прижав их к бокам, я, как мне казалось, побежал по пустынной заснеженной улице. Почему-то я начал торопиться. Должно быть, был уже на пределе, а оказаться за этим пределом на деревенской улице было бы очень обидно. Бежать (точнее, плестись) оказалось для меня делом не простым, так как мои колени не хотели гнуться.

Еще в одной избе на другой стороне улицы горел свет. На мой стук открыл мужчина. Очевидно, мой вид ему все сразу рассказал. Вопросов он не задавал, а дал мне валенки, велел залезть в них голыми ногами и заходить в избу. Сам пошел ставить самовар. Ботинки я разогнул и с ног стащил. Шерстяные носки в верхней части замерзли так, что протащить эти ледяные обручи через пятки никак не удавалось. Ждать, пока они оттают, не хотелось, и я разрезал их ножом от верха до пятки. Удивительно, но пятки у этих вчера еще новых носков отсутствовали. Вместо них были большие дырки.

В избе хозяин растер мне ноги какой- то тряпкой и усадил пить чай. Выпитые один за другим восемь стаканов чая с черничным и брусничным вареньем вернули мне силы и краски жизни.

А за окном термометр показывал 27 градусов мороза.

Через полчаса я уже возвращался в Северодвинск на том же поезде, что привез меня сюда. Еще три месяца пришлось хромать. Врач сказал, что бурсит (так называлась моя болезнь) обычно появляется от перенапряжения и переохлаждения.

Что ж, очень похоже...