Без ружья

Поединок с дикой уткой (Иштван Хомоки-Надь)

Я "охотился" с объективом за дикой уткой в лесу Кохари-Сентлеринца в восточной части Альфельда, т. е. Венгерской низменности.

Прошло много лет, прежде чем я на это решился. Я предпочитал взбираться на верхушки дубов, часами просиживать там, по пояс в воде бродить в камышовых зарослях. Я снимал на цветную пленку множество разных птиц, но фотографировать диких уток я не осмеливался. Правда, иногда мне приходилось наталкиваться на их гнезда, и я даже подготавливал съемку, но, должен признаться, дальше фотографирования яиц диких уток дело не шло. Малейший шелест - и хитрая птица покидала гнездо. В таких случаях я успокаивал себя тем, что, в конце-то концов, эта плоскоклювая птица не является орнитологической редкостью; в Венгрии ее и сейчас еще немало. Тем не менее в фотолитературе о птицах почти нет сделанных в природных условиях снимков диких уток.

И вот однажды мой помощник сообщил, что в лесу появились кряквы.

Я почувствовал, что приближается интересное приключение. И действительно, все последующее превзошло мои ожидания.

Прежде всего оказалось, что утки только "посмеялись" над спрятанным около гнезда и замаскированным травой съемочным аппаратом. Они и не думали оставаться в таком "опасном" месте.

Тогда я построил специальную палатку для съемок. Это была крошечная сборная комнатка с зелеными парусиновыми стенами, в которой можно было кое-как сидеть на маленьком охотничьем стуле. В начале мая эта палатка была уже установлена в лесу, под шелестящими кронами дубов.

А примерно в ста метрах, глубоко спрятавшись в траве, сидела на яйцах кряква.

Поединок начался.

Фотограф и дикая утка постоянно поддразнивали друг друга.

Сначала все шло так, как это обычно бывает при фотографировании птиц, гнездящихся на земле: каждый день я переносил палатку на десять метров ближе к гнезду. Но дикая утка не была обычной простодушной птицей. Правда, некоторое время она притворялась такой и относилась спокойно к приближению палатки, но только до тех пор, пока расстояние не сократилось до двадцати метров.

А тогда она ушла из гнезда и долго не возвращалась. Мне не оставалось ничего другого, как опять отдалиться на тридцать метров. Тогда утка вновь уселась, спокойно помаргивая хитрыми глазами, кате бы говоря: "Победа будет за мной!".

Я решил пожертвовать несколькими днями и стал переносить палатку каждый раз только на пять метров, соблюдая при этом чрезвычайную осторожность. Пропадали ценные дни... Наконец, я приблизился на критические двадцать метров, а на следующий день утиные яйца лежали в гнезде покинутые и холодные...

Когда расстояние до палатки увеличивалось, утка снова садилась. Мне начинало казаться, что мое умение фотографировать птиц потерпело "нокаут", а утка умеет "считать".

И тут-то благодаря моему многолетнему "птичьему" опыту у меня возникла новая идея. Переднюю часть палатки я прикрыл сплетенным из ивовых веток щитком. Теперь она выглядела совсем как засада охотника для стрельбы по фазанам.

Дикая утка была поражена, смутилась, потеряла самообладание и терпела приближение палатки. Я уже надеялся, что дело мною выиграно, и, на свое несчастье, стал вести себя слишком самоуверенно, как это бывает с футбольными командами, заранее уверенными в успехе.

Дело в том, что утка терпела мои махинации только до тех пор, пока я не приблизился на расстояние десяти метров. А тогда она покинула гнездо на целые сутки.

Яйца уже начали темнеть. Я разыскал свой овоскоп. В глубине леса заплясало желтое пятно светового конуса и аппарат показал, что под белой скорлупой уже действительно развиваются эмбрионы утят. Достаточно было сильной росы, чтобы из этих яиц никогда не вылупились утята, а у меня не получился цветной фильм о дикой утке.

Положение было тяжелое. С расстояния десяти метров фотографируют только дилетанты, а утка не соглашалась даже и на такое расстояние.

По нескольку часов в день проводил я за покрытыми мхом стволами деревьев и, следя за уткой в бинокль, ломал себе голову.

И вот однажды во второй половине дня утка внезапно появилась среди мшистых пней. Начали кричать ушастые совы, и я собирался уходить, как вдруг вижу: моя утка поднимается, осторожно обходит свое гнездо, рвет траву и с необычайной заботливостью прикрывает ею яйца так, что на их месте теперь виднеется только зеленое пятно. Потом, шумя крыльями, она улетает к Тиссе, чтобы пощипать ряски и полакомиться гольцами.

Я не звал и перенес свою палатку на несколько метров ближе. С той поры в сумерках часто можно было видеть движущиеся по залитой луной полянке тени людей. Как только наступала темнота и утка улетала, мы подтягивали качающуюся палатку все ближе и ближе, а вокруг нас кружился хоровод летучих мышей. Так удалось приблизить палатку до четырех метров, но тут утка обратила на нее внимание и начался решающий этап поединка.

На несколько дней нужно было оставить в покое участок леса, где жила утка, но затем лампа овоскопа снова стала часто зажигаться. Нельзя было терять времени: утка все усерднее высиживала яйца. По ночам мы все ближе и ближе приближались к ней.

Мы продвигались каждый раз на несколько сантиметров. Это были захватывающие, полные напряженного ожидания дни. По утрам наша обувь промокала от росы.

Когда наконец палатка очутилась в полутора метрах от гнезда, я решил, что уже вышел из борьбы победителем, а все остальное - чистая формальность, имеющая лишь символическое значение. Надо только забраться в палатку, расстегнуть ее застежку-"молнию", выставить в отверстие объектив - и я уже имею чудеснейшие снимки сидящей на яйцах дикой утки.

Но от моей чрезмерной самоуверенности меня очень скоро заставил отказаться мой маленький противник - хитрая кряква.

Едва я крайне осторожно выставил в отверстие объектив аппарата, как утка взлетела и вернулась к гнезду только на следующий день.

Я разозлился, самолюбие мое было задето. Тогда я вставил в отверстие точную копию объектива, сделанную из куска окрашенной жести и стекла.

Утка вскоре привыкла к нему и спокойно сидела в гнезде.

Я облегченно вздохнул (куда девалась моя самоуверенность!) и на следующий день залез в палатку, Как только я очутился в ней, утка исчезла.

Итак, теперь она не пускала меня даже в палатку! Как бы осторожно я ни влезал в нее, она улавливала малейший шорох и сразу же покидала гнездо.

Ничего подобного я еще не видел! Мне не оставалось ничего другого, как позвать лесорубов и вырубить до палатки лесную тропу.

Но потом оказалось, что и этого недостаточно. Пришлось принести песку и посыпать им тропинку. После этого я смог пробираться по мягкой, песчаной дорожке на четвереньках к моему псевдо объектив у и смотреть в глаза утки с расстояния полметра. Свет отражался в ее коричневых глазах, она упорно сидела на яйцах; поединок достиг кульминационного пункта.

Маленькая дикая утка с коричневой головкой тоже подошла к "финишу".

Я был поражен тем, какие утонченные органы чувств у этой нетребовательной птицы. Мне пришлось граблями разровнять землю внутри палатки и поднести сырую почву из леса. (Все это, конечно, темной ночью!) Но даже после этого я мог забираться в палатку только сняв предварительно ботинки, потому что кряква улавливала малейшие шорохи.

С горящим лицом, босиком, запыхавшись, пробирался я в палатку, в которой все еще не сделал ни одного снимка. О том, чтобы собрать аппарат внутри палатки, не могло быть и речи. Его нужно было доставить туда уже "в полной готовности", что еще больше затрудняло дело.

Поединок начинал действовать мне на нервы.

Я уже давно отказался от намерения сделать серию снимков. Хотя бы получить всего один снимок, один только раз щелкнуть аппаратом, и никогда в жизни я больше не буду снимать диких уток!

Но иногда казалось, что даже и этот единственный снимок вряд ли удастся сделать. Теперь эта маленькая темноголовая бестия не давала мне возможности заменить псевдообъектив настоящим. Но все же после долгих раздумий я нашел выход и из этого положения: приложив настоящий объектив к внутреннему концу его двойника, я мог фотографировать как бы через "туннель".

Но это было бы слишком хорошо! В решительный момент вдруг пошел дождь, и, казалось, ему не будет конца...

В овоскоп теперь была видна под скорлупой только темная масса, - значит, там, внутри, были уже совсем развившиеся утята.

А дождь все шел и шел, бесконечно и безнадежно... В любой момент утята могли вылупиться и разбежаться, и пропали тогда все мои трехнедельные труды!

В этом поединке я решительно терял всякие шансы на победу. Приходилось признать, что у меня не хватает знаний, что маленькая утка перехитрила меня и что я должен фотографировать не то, что хочу, а то, что позволяет себя фотографировать...

И тогда у меня возникла спасительная мысль, которая помогла мне завершить фотографирование утки. Как всегда, мне и на этот раз пришлось почерпнуть свою идею из глубин "птичьей психологии".

Я нашел в лесу другое утиное гнездо. В нем были свежие яйца. Два из них я положил в гнездо своей "фотоутки", а два из ее гнезда подложил дома под курицу-наседку.

У утиного гнезда я принял последние меры предосторожности. Тихонько разрыхлив часть гнезда со стороны палатки, я увидел маслянисто поблескивающие яйца. Просвечивание яиц, подложенных под наседку, показало, что теперь утка-мать будет терпеть даже прикосновение к ее гнезду. Потом я направил объектив на утку и несколько дней не подходил к гнезду.

Я сидел дома и время от времени рассматривал яйца, взятые из утиного гнезда. Если внимательно вглядеться в хрустальный шар, можно увидеть в нем изумительные, чудесные вещи.

Моим хрустальным шаром были утиные яйца. Рассматривая и просвечивая их, я точно знал, как ведет себя в далеком лесном гнезде утка, как она высиживает свои яйца, потому что яйца, подложенные под наседку, развивались точно так же, как и те, что остались в спрятанном в траве утином гнезде.

Проходили дни, и однажды после обеда яйца под наседкой вдруг начали попискивать (конечно, то же самое должно было происходить и в лесу у дикой утки). Один за другим вылупились утята.

На следующий день небо было безоблачным. Поснувшись, я увидел, что на спину наседки взобрались два только что вылупившихся утенка, два пушистых цыганенка с желтыми полосками. Вероятно, и там, в лесу под дубами, у дикой утки тоже вылупились утята и, может быть, она уже увела свой выводок к Тиссе.

Если только... если только не удался мой опыт с "птичьей психологией"! Осторожно пробрался я в свою палатку. В ней было совершенно темно, только на металлических частях аппарата играли тусклые отблески света. Затаив дыхание заглянул я в визир.

У меня потемнело в глазах - то, что я увидел, превзошло все мои надежды.

Десять маленьких очаровательных утят бегали и суетились вокруг гнезда или выглядывали из-под крыла матери. А сама утка-мать спокойно сидела на двух подложенных ей яйцах. Еще не высиженные, они удерживали ее на месте, обеспечивая мне награду за мой двадцатишестидневный труд.

Правда, напоследок утка подшутила надо мной еще раз. Пока меня не было, она снова заделала открытую мною часть гнезда со стороны палатки, которая стала даже выше, чем прежде.

Но все же великолепная птица сидела здесь, тихонько покрякивая и удерживая своих птенцов. В вышине покачивались дубовые листья, солнце просвечивало клюв утки, а ее коричневые глаза светились материнским счастьем...

Я тихо вздохнул (она сразу подняла голову), нажал на спуск, но щелчка уже не слышал, потому что как раз в этот момент над нами закричала кукушка.

Когда я снова посмотрел в аппарат, утки уже не было, а за ней, как живые комочки, как пушистые мышки, бежали ее утята.

Еще мгновение - и все исчезли; только два яйца белели в опустевшем гнезде, как бы говоря: "Из этого удивительного поединка ты вышел победителем, но эту маленькую дикую утку ты все же не победил...".