Осенняя Мещера (Ю. Камерер)

Холодный октябрьский дождь льет без отдыха вторые сутки. Узкое Егорьевское шоссе. Свет фар нашей машины, рассекаемый серебряными нитями дождя, вязнет в хмурой темноте. Впереди неясно светятся красными двоеточиями сигнальные огни автомобилей. Движемся с черепашьей скоростью. До базы добрались лишь к полуночи.

Только, казалось, заснули, как неуверенно, должно быть спросонья, кукарекнул петух. В ответ дружно заголосили петухи всей деревни. Три часа утра, впрочем, точнее - ночи: сейчас не лето, до утра еще далеко. Слишком рано, но непутевые петухи прогнали сон. Непроглядная тьма, сыро, но дождя нет, и, если всмотреться, проглядываются слабо мерцающие звезды.

Середина октября - самое время для массового пролета северной утки. Лодка плавно скользит по гладкой поверхности спящих плесов. Даже не верится, что нас в неуклюжей посудине четверо, а управляет ею, упираясь длинным шестом в дно, один Михаил Александрович Божьев - старший егерь охотхозяйства. От нашей помощи он не без основания отказывается:

- Езды-то тут двадцать минут, а пока будем приспосабливаться, и полчаса не хватит.

Кое-где из камышей с тревожным кряканьем взрываются не видимые в темноте утки - одиночки, парочки. А где же стаи?

- Не слышно что-то, - точно читая наши мысли, вполголоса произносит Михаил Александрович. - Может быть, утром пойдут, самое время.

Лодка уткнулась тупым носом в шалаш, товарищи подали ружье, сумку с фотоаппаратами - такими же неизменными спутниками на всех охотах, как и верная двустволка, - и, пожелав традиционного "ни пуха ни пера", поехали дальше по своим делам.

Был мутный рассвет, предвестник пасмурного дня. Раздались первые выстрелы, сперва редкие, потом все чаще и чаще. Но где же утки? Надо мной на недосягаемой даже для сильного телевика высоте, не говоря уже о ружье, прошли одиночные кряквы и редкие стайки свиязей. Неужели стреляли по ним?

По тому, как посветлело, можно догадаться, что солнце уже взошло, а я еще ни разу не поднял ружья. С тыла и фронта по трассе пролета меня надежно прикрыли стрелки, не упускавшие возможности выпустить заряд по утке на любом расстоянии - лишь бы глаз видел.

Тревожное ожидание сменялось успокоением, занялся статистикой - считаю выстрелы. Тридцать, пятьдесят, семьдесят, вот уже перевалило далеко за сто, а падающих уток видел только дважды, да три или четыре снижались явными подранками. Стреляли чаще всего дуплетами, иногда очередями из полуавтоматов - эти, как правило, мимо. Персональный счет завел на моего ближнего соседа с фронта (откуда в основном шла птица) - лупил много и обязательно дуплетом, довел счет до сорока, и только однажды из стайки уток отделился темный комочек и пошел вниз.

Небольшое облачко на фоне серых туч превратилось в десяток кряковых, начинающих снижаться. Мысленно советую соседу: "Пропусти, может быть, на тебя же налетят, но уже на нормальном выстреле или дай возможность испытать счастье соседу". Нет, громыхает очередной дуплет, и стая набирает такую высоту, что даже самые безрассудные провожают птиц только глазами. Уже восемь часов, скоро сниматься с места, а я все еще без выстрела. "Ну что же, - убеждаю себя, - зато ружье будет легче чистить".

Поднялся ветер, нагнал стаи мрачных туч, пошел холодный дождь со снегом. Только этого недоставало. Как всегда, потеря бдительности наказывается - неожиданно низом на сумасшедшей скорости проскочила парочка чирков - даже ружье не успел поднять. Появляется небольшая стайка свиязей, снижается - должно быть, мой сосед прозевал, - делает круг, счастливо избегая стрелков, и на небольшой уже высоте идет почти над чучелами. Можно отличиться. И отличился - дуплет! Вот и награда за долготерпение, бессонную ночь, за плохую погоду. Охота тем и хороша, что всегда полна неожиданностей, никогда не знаешь, чем она кончится, но всегда на что-то надеешься, всегда чего-то ждешь.

Подъезжает егерь с двумя моими случайными спутниками. Каково-то будет возвращаться на базу - встречный ветер с дождем и снегом достиг ураганной силы. Лодка громоздкая, тяжелая - нас четверо. Случайные спутники оказались чисто сухопутными жителями и с лодкой в аварийной ситуации управляться не умеют. Толкаемся с егерем длинными шестами. Вода неглубокая - метр-полтора, да столько же взвешенного жидкого ила. Четырехметровый шест на две трети уходит в вязкое дно, пока почувствуешь какую-то опору, толкаешь упирающуюся под напором ветра лодку и почти такое же усилие тратишь на то, чтобы вытащить шест из цепкого дна. Так и передвигались крошечными шажками от плеса к плесу. Временами загоняли лодку в камыши, чтобы отдышаться и хоть чуть-чуть отогреть покрасневшие замерзшие руки, - как назло, перчатки остались на базе. На одном плесе не смог вытащить шест, лодка развернулась, и нас отнесло метров на пятнадцать, пока Михаилу Александровичу удалось ее остановить. Потребовалось полчаса героических усилий, чтобы преодолеть эти метры с одним шестом. Словом, на полтора километра пути вместо обычных пятнадцати-двадцати минут затратили два часа напряженной работы.

Вышли на берег мокрые до нитки, во всяком случае мы с егерем. Пока не разъехались, решил обсудить результаты охоты. У моих спутников пара свиязей, кряковая да пять или шесть подранков: Перерасход боеприпасов только у того, на которого завел персональный счет, - шестьдесят четыре патрона. Спрашиваю его:

- На каком расстоянии вы стреляли?

- Шагов на семьдесят-восемьдесят.

- А верный выстрел лишь до пятидесяти шагов, вас же не смущали и сто метров, и даже больше.

- Но у меня ружье отличное...

- А результат?

- Так ведь это охота!

Смотря кому. Другим, в том числе и мне, вы охоту испортили. А подранки? Сколько птиц покалечили... Это не охота, а распущенность или элементарная неграмотность.

Кончилось извинениями и обещанием исправиться. Проверить, насколько глубоким и искренним было раскаяние незадачливого стрелка, не пришлось - он в тот же день уехал.

В теплой комнате на базе переоделся в сухое, согрелся, позавтракал, а за стаканом горячего чая и погода перестала казаться карой небесной, хотя за окном продолжало свирепствовать ненастье.

...Когда на следующее утро открыл наружную дверь, на крыльце заскрипел снег, на небе сияла россыпь ярких звезд. Значит, резкая перемена погоды - кажется, надо ждать пика валового пролета.

У берегов кружевная бахрома из непрочного, звонкого, как стекло, ледка. Шест оставляет за собой блестящие, медленно расходящиеся круги, между ними бежит тропинка из серебряных брызг. Камыши подозрительно молчаливы; за весь путь подняли лишь пару или тройку кряковых, вчера в непогоду было больше. Уговорил Михаила Александровича в порядке эксперимента взять с собой дополнительно к чучелам пару подсадных. Шалаш удачно вписан в мысок камыша посередине большого плеса, заросшего водяным перцем и куртинками пожелтевшего телореза. Отличное место для начала сезона.

Чтобы не спорить с рассветом, луна укрылась в светлых облаках. Самый разгар зори. Тихое, звонкое утро. Но где же утки? Не видно ни местных, ни северных. Редко-редко протянет одиночка или парочка. Подсадные очень кстати - во всяком случае, сидеть с ними веселее, чем с молчаливыми чучелами. Старая, более светлая, может быть от возраста, больше думает о том, чем бы ей набить зоб, и лишь изредка подает хрипловатый голос. Вторая, молодая, с явным удовольствием смотрит на мир и чистым кряканьем призывает разделить ее радость всем пролетающим птицам. Часто дает "осадку". Но, когда над плесом, хотя и изредка, проходили на большой высоте стаи уток, обе подсадные почему-то согласно молчали и, наклонив набок головы, одним глазом провожали улетавших сородичей.

Не видимое еще солнце золотит облака над горизонтом. Раздается дружная "осадка" в два голоса: низом прямо на плес снижается кряковая. Не обращая внимания на подсадных, старый селезень в ярком зимнем обмундировании без всякого облета с ходу садится в камыши не далее как в сотне метров от шалаша. Этого уже не проведешь. Да и немудрено: вчера здесь, как на передовой, стрелял направо и налево мой сосед. Уткам тоже жить хочется, вот и учатся. Успешно учатся - летают только между шалашами, что совсем нетрудно - они чаще всего громоздкие, выделяются резко, если не цветом, то формой.

Солнце прячется в белогривые облака и вместе с ними медленно поднимается над горизонтом. Все окружающее - гладь светлого плеса, опоясанного позолоченными камышами, забор из зубчатых темных елей на горизонте, голубеющий купол неба над головой - точно с картины какого-то известного художника.

Редкий для середины октября день: тихо, ясно, ласковое, как в августе, солнце, словно награда за вчерашнее испытание. Вот только уток мало. Может быть, не поджали еще холода в тундре, а может быть, пролетели новыми маршрутами - сколько разлилось на просторах страны рукотворных морей!

В девять утра, как и положено, подъехал Михаил Александрович. Посидели, уезжать не хочется, не спеша поплыли, часто останавливались, фотографировали. Словно небольшие тучки летят стайками какие-то мелкие пичужки. У некоторых птиц полет волнообразный: поднимутся повыше - кажется, сам воздух поднимает их на гребень волны - и идут под уклон, набирая скорость.

- Зяблики, - говорит егерь.

- Какие же зяблики в октябре месяце? - сомневаюсь я.

- Так это не те. Это просто зяблики, потому что зябнут, когда холодно, - разъясняет Михаил Александрович.

Вот и берег. Окидываю с бугра прощальным взглядом широкую пойму реки Пры со светлыми плесами, с желто-коричневыми камышами, еще зелеными пятнами манника, позолоченными кустами тальника, разбросанными в беспорядке по всей пойме, побуревшими островерхими стогами сена по берегу и синеющим на горизонте лесом.

Охота кончилась. Пара селезней - кряковой и свиязь в зимнем наряде - отличная добыча.