На "косых" (рассказ) (М. Н. Богданов)

Я живо помню тот день, когда мы явились в гимназию после охоты в садах. Молва о необычайном улове птичек, о битве с семинаристами, о русаке, пойманном Валеткой, мигом облетела всю гимназию.

В большую перемену, в 12¹/₂ ч., на площадке, где висели наши шинели, нас обступили гимназисты всех классов.

- Как? Что? Кого? Когда? Да ты не путай, рассказывай порядком, - слышалось со всех сторон.

И наша артелька должна была отдавать подробный отчет. Шум усиливался: кричали рассказчики, кричали допросчики, даже часовые, и те увлеклись.

Герой-толстяк начал рассказывать, как Валетка схватил русака.

- Только что мы подошли, - говорил он, - заяц как прыгнет из хвороста, а Валетка, не будь плох, цап его!..

- Ай! - раздалось в эту минуту.

Никогда не забуду этого "ай". Оказалось, что к нам на площадку незаметно пробрался Александр Дмитриевич, наш инспектор. Часовые прозевали его, а потому нам оставалось только молчать; предупредить рассказчика не было возможности, и в то самое время, когда его рассказ дошел до подвига Балетки, рука инспектора грузно опустилась на плечо толстяка...

Минут через пять начались классы. Был урок истории. Еще до прихода учителя к нам набралась куча гостей; но их не заметил бы самый зоркий глаз. Плотной кучкой упрятались они под заднем лавкой. Пришел учитель. Урок истории тянулся своим чередом, а назади шла своя история. Под лавками и столами устроился настоящий клуб. Рассказ о битве с семинаристами чередовался с рассказами об охоте и в то же время шел горячий торг птицами. Чижи, зяблики и прочая птаха продавались за булки, карандаши, за лист бумаги. Но больше всего волновала история с зайцем. Кажись, кликни только кто клич - вся гимназия в первый же праздник пошла бы в поход на косых.

Почти так и случилось. В следующее воскресенье с полсотни гимназистов отправились в сады, кто с ружьем, кто с собакой, а кто и просто с палкой. Конечно, зайцев и в глаза не видали, постреляли в цель, убили двух-трех галок да с тем и вернулись, словно дело сделали. Мы с ними не пошли, потому что на уме у нас было другое. Крепко запали нам в голову слова пчеляка, что надо идти, когда будет пороша. Ждем-пождем, а снегу все нет. Прошел сентябрь, наловили мы пропасть птиц; начались заморозки, вперемежку с дождями. Наконец, как раз за день до Покрова^*, увидели мы первые снежинки. Словно белые мушки крутились они в воздухе, падали на землю и мгновенно таяли. Но вот этих мушек стало падать все больше и больше, закрутились они целым роем. Мелкие снежинки превратились в целые хлопья. "Прикати, желанная", - говорили мы и не могли оторваться от окна. Наступил вечер, а снег так и валит, не унимается. Радости нашей не было меры. Дело было как раз с пятницы на субботу. Долго-долго не могли мы заснуть, мечтая о завтрашнем дне.

^* (1 октября ст. стиля.)

Настало утро, и радостно забились наши охотничьи сердца. Белый, чистый пушистый снег покрыл ровной пеленой улицы и крыши домов. Кончился, наконец, класс, длинный-предлинный, как нам казалось, и вот мы разбежались по домам, пообедали наскоро, а затем вся компания собралась в условном месте, на Венце (так называется край Симбирской горы, где начинается спуск к Волге). Узкими переулочками между садами добрались мы до жилища пчеляка. Наступили сумерки; об охоте уж, конечно, нечего было и думать. Старик встретил нас, как старых друзей, притащил молочка, хлеба, медку сотового, потом принес целую охапку сена и бросил ее на полу избушки. Поели мы поболтали и завалились спать на душистом сене. Наутро старик разбудил нас ранехонько.

- Ну уж, - говорит - задачливы же вы. С вечера опять потрусил снежок. Пороша мертвая, печатная; зайца бери хоть руками. Только как же вы пойдете?

- А что?

- Да артелью-то итти не ладно. А вы разбейтесь по-двое: один следит, другой блюдет. Вот и будет толк.

Так мы и сделали. Всех нас было семь человек, поэтому бросили жребий, кому с кем итти. По жеребьевке я оказался заштатным одиночкой. Делать нечего, пошел один.

Пороша была, действительно, редкая. Рыхлый снег укрыл землю вершка на два. Чудный, свежий воздух так и врывался в грудь. В садах была мертвая тишина. Прошел я один сад, перелез в другой - нет ничего, только кое-где виден мышиный следок. Ага, вот и он, вот и русачина! Бойкими прыжками пробежал он ночью по саду. Я нагнулся и стал рассматривать его след. Печатный, как есть печатный! Все коготки видны. Ну, косой, не уйдешь!

О, я был уверен в этом! Мне казалось, что стоит только пойти по следу и непременно дойдешь до логова зайца. Ведь он не птица, летать не может. И я зашагал по следу; он привел меня к плетню, к тому самому месту, где заяц пролез сквозь большую дыру. Я перелез через плетень и очутился в огороде. Заяц, очевидно, приходил сюда поужинать; следы указывали, как он гулял по грядам, грыз обрубленный кочень капусты, листья брюквы, затем следы так перепутались, что я добрых полчаса напрасно проходил по капустнику, отыскивая их нить. Тогда я попробовал обойти гряды кругом и сейчас же напал на выход зайца. Ленивыми скачками косой направился по огороду, присел перед плетнем, перескочил через него в соседний сад и прошел по нем ровными прыжками. Но что же это такое? Навстречу моему зайцу, но тому же следу как будто шел другой, и как ловко, лапка в лапку. Иду дальше и держу в памяти пословицу, что за двумя зайцами погонишься - ни одного не поймаешь. Вдруг - что за чудо! - следы пропали совсем: ни того ни другого зайца следов как не бывало. Туда, сюда! Нет ничего. Вернулся назад да ну-ка разбирать. Эге! Наконец-то понял. Шел-шел мой зайчина, да и поворотил назад тем же следом, а потом скакнул в сторону и пошел опять мелкими скачками. Сажен через десять повторилась та же история: вернулся заяц назад по своему следу и снова сделал скачок в сторону, а еще сажен через двадцать он выкинул такую штуку, что я не знал, что и делать.

Следы опять совсем перепутались. Остановился я в раздумьи и читаю эту заячью грамоту. Не знаю, где искать косого. Вдруг за моей спиной, невдалеке, раздался выстрел. Я обернулся. Между яблонями стелется дымок, а за ним, словно призрак, стоит высокий, сутуловатый старик. Белая окладистая борода, странный, скомканный картуз с большим козырьком, засаленный старый полушубчишко, в руках ружье. Признаться, я растерялся, струсил в первую минуту. Я думал, что передо мной видение. Но страх мой сейчас же рассеялся. Видение заколыхалось, закинуло ружье на плечо, левая рука потянулась за пазуху и вытащила оттуда тавлинку, правая щелкнула по крышке ее, захватила щепоть табаку и поднесла ее к носу. Медленно втягивал этот нос то той, то другой ноздрей, любимое зелье, от удовольствия шевелилась седая борода. Наконец рука оторвалась от носу, щелкнула пальцами, тавлинка исчезла за пазухой, видение крякнуло, диковинный картуз приподнялся с головы.

- Доброго здоровья, сударь, - произнес старческий голос, и незнакомец зашагал ко мне, подошел и снова крякнул.

- Зайчика изволите следить? - И серые глаза старикашки забегали по снегу. Я чувствовал себя неловко, точно на экзамене.

- Да, зайца, да вот не знаю, куда он делся, не разберу.

- Надо полагать, сударь, что в первый раз изволите охотиться?

Я так и вспыхнул. Как это он узнал? Верно, я какую-нибудь глупость сделал.

- А что?

- Да так, видать. Надул вас куцый.

- Как надул?

- Да так, напутал вам тут тарабарску грамоту; пока вы ее разбираете, а его и след простыл.

Я окончательно растерялся.

- Да где же он?..

- Пока вы тут следы его разбирали, а он, не будь плох, и дал стречка мягкими ногами. Пойдемте-ка со мной.

Мы двинулись по следу, прошли сажен десять, глядь лежит мой русак на снегу, большущий такой, глаза навыкате, белая шерсть взъерошена, а на спине курчавый бурый ремень.

- Ну и русачок же! - сказал Егор Степанов (так звали старика), поднимая зайца. - В нем фунтов пятнадцать будет. На другого бы я и не позарился.

Привязал он русака себе за спину, зарядил ружье, да кстати и нос, и мы двинулись в путь.

- Я уж вам, сударь, предоставлю русачка, - говорил Егор Степанов.

Прошли мы два сада, перелезли в третий.

- Ну вот, сударь, и малик (так называется у охотников заячий след). Только по нем не ходите, чтоб не затоптать. Это не по-охотничьи.

Держась заячьего следа, я увидел опять ту же историю. Русак бродил, разрывал снег, поедал травинки, грыз кору на деревьях и шел дальше. А в одном месте след опять спутался.

- Вот сударь, - остановил меня Егор Степанов, - вы и знайте: как начнет русак метать петли, значит, он высмотрел себе логово и хочет ложиться, сделает на снегу петлю, а затем и прыгнет в сторону. Это по-нашему называется смётка. Вы по петле-то не ходите, а как дойдете до нее, так и ищите смётки.

И действительно, заглянул я направо, а сметка тут как тут. На добрую сажень отпрыгнул зайчина и пошел дальше.

- После первой петли, - продолжал Егор Степанов, - он сделает вторую, а спустя немного - и третью. После третьей, почитай, всегда уж ложится.

Слова старика вполне оправдывались, и я невольно подивился его знанию. Подошли мы к третьей петле.

- Ну, теперь, баринок, - сказал мне шопотом Егор, - сметку искать нечего: надо наперед осмотреться: где удульчик снега, где кустик бурьяна, либо кочка какая, тут беспременно и лежит заяц. Ну, баринок, где же наш русак?

Следы

Как я ни разглядывал кругом - нигде ничего не видал, ни бурьяна, ни кочек. Старик смотрел на меня с усмешкой, потом наклонился, взял меня за плечо, повернул и указал рукой.

- Видите? Ну, теперь стреляйте, да только не торопитесь.

Сначала я ничего не мог разобрать; потом вдруг вижу, около забора, под срезанной веткой яблони, укрытой снегом, двигаются уши.

- Не торопитесь, не торопитесь! - шепчет Егор Степанов. - Прицельтесь хорошенько.

Я прицелился; но руки дрожат, пальцы не слушаются. Поднял ружье опять, раздался выстрел.

- Ай да сударик! - крикнул Егор Степанов и побежал к зайцу. Я тоже, но, конечно, поспел раньше его и крепко ухватил мою первую добычу.

- Ну, вот почин мы и сделали. Правда, заяц-то прибылой (так называются зайцы, родившиеся в текущем году), да это ничего, на таком-то и учиться. Прибылой еще глуп, не так вороват, как старый.

Второчил я с торжеством зайца за спину, и мы двинулись дальше. Однако в тот день поохотиться нам больше не удалось: снова пошел снежок, запорошил старые следы. Я уже хотел проститься с Егором, чтобы вернуться к своим, но он меня так упрашивал зайти к нему, что отказать не было никакой возможности.

- Переночуйте у меня, баринок: ведь ле чужой вы мне. Покажу вам свою охотку, а наутро и еще зайчиков найдем. - И мы зашагали к его саду.

Егор Степанов был типичный дворовый старого времени. Отпущенный на волю помещиком, он перепробовал всякое дело: и торговал, и землю снимал, и пахать пытался, и сады арендовал, но никакого из этого проку не выходило, так что в конце концов он пристроился сторожем в одном из самых больших яблоновых садов Симбирска, у купца Карташева. Сторож вышел из него примерный. Обзавелся он домиком, купил телку; вырастил из нее корову; устроил себе огородик, а главное - занялся охотой. Были у него гончие собаки, был у него брылястый легаш, и все свободное время он проводил на охоте. Ради такой-то охоты и дорожил им хозяин. У других за зиму зайцы так обгложат молодые яблони, что все они погибнут; но к Егору Степанову в сад лучше и не суйся: живо подцепит косого вора. Летом, когда в иных садах двуногие зайцы по ночам нагружают целые мешки ворованными яблоками, к Егору Степанову за этим лучше не ходи. Шумило и Громило (так назывались его гончие собаки) да легаш Трезор такую зададут трепку, что яблокам рад не будешь. Охотиться же старику было вволю. Весной спускался он к Волге с Трезоркой, садился на челнок, переезжал в поповские луга и стрелял там жирных дупелей досыта. Придет июнь месяц - в тех же лугах увидишь Егора Степанова с дудочкой и с сетью. Это он перепелов кроет. Около Казанской он бродит по зарям, вынашивает ястреба, а в августе травит на полях ястребами перепелов. Наступит сентябрь - звонко трубит его рог по окрестным лесам и садам: то работают его гончие, добывая и зайца и лису. Наступит зима - бродит старый по порошам или расставляет капканы, а не то целые морозные ночи просиживает на приваде, поджидая волков. Придет весна - вынесет он на озеро свою круговую удочку и постреливает красивых селезней. Тепло и уютно жилось старику многие годы. Что добудет - снесет знакомым господам, а их у него было чуть не весь город: кто даст денег за дичь, кто гороху, кто овсеца, кто мучки. Между купцами он слыл за первого знатока соловьев и перепелов; и платили они ему за добрых певцов не малые деньги. Вот к этому-то Немвроду^* судьба и толкнула меня в обучение.

^* (Древний вавилонский царь, славившийся как охотник.)

Все рассказанное я узнал потом, а в то время, как мы шли, я только дивился, глядя на эту колоссальную, загадочную фигуру.

Долго пришлось нам шагать; хлопья снега залепляли глаза, таяли на лице. Начало вечереть; ноги мои постепенно тяжелели, заяц тянул плечо. Наконец мы перелезли через какой-то забор, причем немало покряхтел мой Степаныч.

- А вот, батюшка, и моя берлога, - объявил он.

Между яблонями светился огонек, и мы направились к нему. Как ни мягок был снег, а добрые псы Степаныча почуяли нас. Звонким тенором залилась одна собачонка, ей тотчас же подтянули баритон и густой бас. Над моим ухом раздался богатырский посвист Степаныча. Он свистнул, словно сказочный Соловей-Разбойник со своих семи дубов.

- Сюда, сюда, собаченьки! - гаркнул он.

Я так и вздрогнул. Никогда в жизни не случалось мне слышать такого человечьего голоса. Уж не к сказочному ли колдуну я попал? С шумом распахнулась калитка, и оттуда хлынула какая-то черная масса. Раздался в воздухе визг, вой. Я окончательно растерялся. Кругом нас бегали какие-то черные фигуры, толкались, визжали, одна лизнула мне нос.

- Ого-го-оо! - загудел над моим ухом тот же могучий волшебный голос. Через минуту мы очутились в уютной, теплой комнатке, слабо освещенной сальной свечкой. Сгорбленная, худенькая старушка, с красным носом, с лицом, напоминающим индюшку, оглядывала меня с недоумением.

- Чего глядишь, Ивановна? Ставь самовар скорее да раскошеливайся, давай нам поесть.

Старик живо разоблачился и принялся за меня.

- А вы, батюшка, сапожки снимите, чать, ножки-то промокли.

Ивановна, дай-ка чулки шерстяные.

Только теперь я почувствовал, что я устал и озяб. Старик тер мои ноги, надевал на них чулки и ворчал на старуху, зачем у ней самовар не кипит. Точно во сне напился я чаю, да, кажется, тут же и заснул. Проснувшись утром, я с удивлением осматривался, не понимая, где это я. На окнах клетки, на потолке клетки, в соседней каморке что-то шуршит. Вот отворяется дверь, тихонько входит Степаныч.

- Что, барёк, изволили проснуться? Только задачи нам нет, поэтому я и не будил вашу милость.

- А что?

Да непогодь, будь ей неладно! То дождик, то крупа. Хоть нос не кажи на двор.

Я стал одеваться, Степаныч усердно помогал мне. Явилась Ивановна с самоварчиком. И чего только не натащила тут: и варенья, и калачиков, и сотового медку, и сливочек таких, что в них ложка вязла. Досадно мне было, что охота пропала, но, с другой стороны, было чего посмотреть тут. Показал мне Степаныч своих знаменитых соловьев, из которых один жил у него седьмой год.

- Пятьдесят рублей, батюшка, дают, да разве когда помру, отдам, - говорит Степаныч, - потому в деньгах сытости нет.

Сколько ни давай - все мало, а такого соловья не найдешь.

Были у него тут и жаворонки, и перепела отборные, а в сенях, в чуланчике, сидели ястреба-перепелятники.

- Это, батюшка, еще при покойном вашем прадедушке Алексее Маркелыче у нас заведение было. Я да Ванька Косой, Василий Филиппов, трое мы к этому делу приставлены были. В Бекшанке, где вы изволите жить, целая изба у нас была для ястребов-то и сколько мы этого перепела травили, что и счету нет.

Вышли мы на двор, а там другая охота. Окружили нас собаки, утки, с чердака слетелись голуби. Так целое утро провозились мы со Степанычем. Пора было собираться и домой.

- Нет, батюшка, я вас сам представлю бабушке, - сказал Степаныч.

Запряг он в телегу старую сивую лошадку и потащила она нас на крутую Смоленскую гору.

Подавленный новыми впечатлениями, я несколько дней не мог прийти в себя. Степаныч, сам того не ведая, открыл мне новый мир.