Таежные были. (М. Сысоев)

Откровенный разговор

Когда вам доведется плыть на моторке от поселка Бичевая вверх по горной и стремительной речке Матай и когда ночь своим темным крылом уже накроет тайгу, вашему взору предстанет залитый электрическим светом левый берег. Вам покажется, что вы подплываете к большому поселку. Но вот лодка приткнулась к каменистому берегу. Вы осматриваетесь и видите всего-навсего один дом с хозяйственными постройками. Дом добротный, трехкомнатный (восемь окон), рядом склад, конюшня, русская парная баня, обнесенный штакетником двор. Это - центральная усадьба большого охотничьего хозяйства, носящего название реки, на берегу которой оно расположено, - "Матай",

Трудно сказать, кто дал реке такое название. Надо полагать, местные жители - охотники, ходившие по ней на шестах в долбленых ботах и испытавшие всю маяту бурливых перекатов. Сварливая река буквально выматывает лодочников. Ведь даже моторные лодки при низкой воде через многочисленные перекаты приходится перетаскивать на руках.

В таежных дебрях, в многочисленных распадках и падях, по склонам и хребтам водятся в изобилии кабан, изюбр, косуля, гималайский и бурый медведи. По кедровникам кочуют стада белок и их извечный враг - индийская куница-харза. На ягодниках жируют табунки рябчиков. А по берегам Матая и его многочисленным притокам выводит свое потомство залетная гостья, красивейшая по оперению утка - мандаринка. Она вьет гнездо в дуплах деревьев, стоящих у воды. Прижилась и успешно размножается завезенная на Матай норка.

Богата и рыбой Матай. Двух-трехпудовые таймени, трех-шестикилограммовые ленки, огромные щуки и красавцы - хариусы в течение всего лета жируют там.

На марях правого берега - изобилие жимолости, голубики и клюквы, а по склонам сопок и распадкам левого берега - заросли дикого винограда и лимонника. Рдеют рубинами гроздья калины, шиповника, боярышника.

В урожайный год сбрасывает тайга на землю тысячи тонн кедрового, манчжурского ореха, лещины и желудей. Все это является обильным столом для четвероногих и пернатых обитателей тайги. Первый раз мне довелось побывать на Матае в 1954 году. С группой молодых офицеров (отпускников) совершил я туристский поход от Бичевой до Далми на моторках. Путь трудный, особенно пятидесятикилометровый отрезок на шестах от Далми и выше. Здесь по горным рекам на веслах не подвинешься и на метр, а на шестах мы преодолевали самые отчаянные перекаты. С тех пор я ежегодно посещаю этот чудесный уголок нашего края и каждый раз открываю все новые, неповторимые его красоты.

Особенно нравятся мне здешние люди. О коренных таежниках егерях охотничьего хозяйства Семене Караванове и Николае Михееве можно много и интересно рассказывать. Весь год, в любую погоду, совершают они обходы своего "королевства", охраняя богатства тайги. Ежегодно подсаливают действующие и закладывают новые солонцы для изюбров и косуль. Разносят на плечах до тонны соли ежегодно.

Много повидавшие, знающие тайгу, они научились читать ее как раскрытую книгу. Мне доводилось коротать с ними длинные вечера в уютной кухне центральной усадьбы, а еще чаще у охотничьего костра где-нибудь в распадке у ключа, когда ночь заставала нас на полпути от базы или зверовой избушки. Весело горит небольшой таежный костер, варится охотничья похлебка из рябчиков или уха из хариусов. Потом крепкий охотничий чай. А когда приберем посуду, уложим все в рюкзаки и подбросим несколько лиственничных поленьев в костер, начинается беседа. Я упрашиваю своих спутников поделиться воспоминаниями из их таежной жизни.

- Да что рассказывать, - обычно говорит Семен Еремеевич. - Тайга как тайга, звери как звери. Они человека боятся, а поэтому я спокойно ночую под любым деревом. Зверь прячется от человека. Вот почему и приходится его выслеживать по нескольку дней. Другой раз ходишь за медведем или кабаном по 4-5 суток, и не всегда удачно. Хоть он и зверь, а тоже понятие имеет. Запутает следы и уйдет от преследования. Случаются и смешные истории. Смешные, конечно, для охотника и благополучные для зверя.

Еремеич замолкает, подбросит в костер пару поленьев и, задумчиво улыбаясь, продолжает.

Однажды он пять дней ходил по медвежьему следу. В рюкзаке остались только два сухаря, щепоть чая, кусок сахару да ложка соли. С таким провиантом в тайге долго не проживешь, а зверя бросать жалко, уж очень крупный был косолапый. След каждой лапы с большую тарелку. Вышел Еремеич утром на марь. Там обычно косули кормятся ночью. Так и есть. Четыре красавца пасутся. Молодые спокойно стоят, а старые почуяли опасность, подняли головы и навострили уши в сторону Еремеича. Не успел он вскинуть карабин, как вначале старые, а за ними и молодые сорвались с места и стрелой в тайгу. Выцелил старого козла - и красавец, "султан" козьего гарема, перевернувшись через голову, растянулся в высокой траве. Остальные скрылись в березовой роще. Ну, думает, провиантом обеспечен. Раз есть мясо, будут и силы, не уйти теперь косолапому. Спокойно направился к козлу, прикидывает: часть отварю сразу, другую часть возьму сырой, а остальное подвешу на лесину и заберу на обратном пути.

В приподнятом настроении подошел к распластанному козлу. Лежит голубчик, откинув голову с красивыми рогами. Передние ноги подогнуты, как бы к прыжку приготовился, задние вытянуты. Ну, думает, угодил в самое сердце. Не спеша снимает рюкзак, кладет на него карабин, достает охотничий нож и только коснулся рукой мягкой пушистой шеи, как "провиант" вскочил, сбил охотника с ног и во всю козлиную прыть бросился по следам семейства. Пока Еремеич опомнился, встал на ноги, схватил карабин, а козла уже и след простыл. Почесал затылок охотник, осмотрел "место происшествия" и пошел в распадок кипятить чай.

Оказывается, козлиный рог почти у самого основания был сбит пулей. Это привело козла в обморочное состояние. А когда коснулся его Еремеич, тот очнулся и, чуя опасность, сиганул со всех козлиных ног.

- Ну, а как косолапый? - спросил я охотника.

- Косолапый далеко не ушел. Он изголодался не меньше меня и, найдя бурундучью нору, раскопал ее, сожрал все запасы хозяина кладовой и лег отдыхать. В пихтачах мы с ним и повстречались. Злой был чертяка, полез было на меня со страшным рыком, став на задние лапы, но мой карабин не дал осечки...

Карусель на льду

Восточно-сибирские лайки Амур и Пальма мирно дремали у крыльца центральной усадьбы. Уже три года знаю я этих замечательных таежниц и всегда восхищаюсь их наблюдательностью и смекалкой. Стоит только нам с Николаем выйти из дома с карабинами, как с собак мгновенно слетает сонливость, и они готовы сопровождать нас в любой поход.

Мы только что вернулись с рыбалки и чистили жирных ленков и хариусов для ухи на ужин. Тишина вокруг, только на перекате шумел Матай да из ближайших кустов доносилось верещание соек. Вдруг Николай повернул голову в сторону реки и почти шепотом проговорил:

- Рябчики в ольховнике на той стороне, слышь?

Но я, как ни напрягал слух, ничего не слышал.

- Вот опять. Да не один. Должно быть, целый выводок пожаловал. Пойдем, Семеныч. Рыбу зажарим, а на первое сготовим суп из рябчиков. Чудеснее супа не придумаешь.

Мы оставили разделку рыбы и, взяв ружья, направились к лодке.

- Привяжи собак, а то они испортят нам всю охоту, - сказал я Николаю.

Но тот рассмеялся и спокойно шагнул в лодку. И странно: собаки, хотя и увидели нас с ружьями, но не изменили своего поведения и продолжали мирно дремать.

После сытного супа с рябчиком и жареной рыбы я спросил Николая о странном поведении лаек.

- Собака, она хоть и не говорит, но животное умное и ружье от карабина отличить умеет, - ответил тот. - Когда я иду с ружьем, значит, на рябчиков или утку, а это для лайки занятие самое что ни на есть пустяшное. Они лучше будут сопровождать меня на рыбалку: там по крайней мере можно облаять сопротивляющегося великана - тайменя или огромную зубастую щуку, броситься за ними в воду. А тут что? Бах - и упала птичка. Ни тебе борьбы, ни тебе сопротивления. Другое дело, когда выхожу с карабином и увесистым рюкзаком за плечами. Собаки знают, что хозяин отправляется в дальний поход, с большими дневными переходами, с ночевками у таежного костра. Всякое с ним может случиться, а помочь некому. Вот тут уж они и стараются на совесть.

Много раз выручали меня из беды. Бывало, встретишься с медведем, прицелишься... осечка. А то вгорячах при посылке второго патрона перекос вызовешь. Мишка тем временем вздыбится да и прет на задних ногах. Был бы один - конец. А тут, глядишь, Амур с Пальмой его и придержат, схватят за "гачи". Он на них. Пока воюет с. ними, я успеваю устранить перекос, спокойно прицеливаюсь и - капут косолапому. Знают лайки и сильные и уязвимые места зверей и лишь по горячности иногда попадают под увесистую лапу медведя или под клыки кабана. Но это случается только с молодыми, неопытными. Опытные же всегда смогут перехитрить зверя.

Удачный выстрел

Вот в прошлом году, в начале января, выхожу с перевала к Филипповскому ключу. Карабин за спиной. Дело к вечеру, тихо. Матай скован льдом. О подходе к нему догадываюсь только по синеве сопок противоположного берега. Прикидываю, сколько осталось до зверовой избушки. Предвкушаю блаженный отдых после дневного перехода. Вдруг впереди, метрах в 400, лихо заголосили мои псы: придерживают какого-то зверя. Сбрасываю с плеча карабин и, напрягая последние силы, по рыхлому снегу устремляюсь к ним. Лай становился все громче, а когда я был метрах в 50 от них, вдруг стал глухим, словно ушел под землю. Выскочил я на крутой берег и слева от себя снова услышал дуэт Амура и Пальмы. Что ж случилось? Амур сидел верхом на матером кабане с огромными клыками и яростно грыз его загривок. Пальма трепала "секача" за правое ухо, а кабан не мог стоять на ногах на гладком льду и ползал на коленях. Но, несмотря на боль, причиняемую собаками, он упорно полз к берегу, где припудренные снегом гравий и галька могли стать ему твердой опорой и где он мог бы во всю мощь пустить в ход свои огромные, как турецкие ятаганы, клыки. Вот уже до берега осталось около метра, казалось, кабан достиг цели, но не тут-то было. Амур соскочил со спины и схватил зверя за заднюю левую ногу. Обратите внимание - за левую. Пальма не отпускала правого уха кабана. Вдвоем они развернули зверя. Кабан снова стал двигаться к берегу, но, как только подползал близко к земле, собаки снова разворачивали его. Не знаю, сколько бы времени продолжалась такая карусель. Подбежав ближе, я выстрелил...

Таежная хирургия

- Слушай, Николай, почему Пальма на каждом привале вылизывает живот? - спросил я Михеева.

- Видно, вспоминает недавнюю операцию, которую мне довелось ей сделать в полевых условиях, - ответил Михеев.

- Так вы что, ветеринар?

- Как сказать. В тайге ветеринаров днем с огнем не найдешь. Вот и приходится каждому быть и охотником и врачом. И он рассказал мне такую историю.

- В конце декабря я возвращался с Далми через Гольды.

Поселок миновал еще засветло и думал к вечеру добраться до Таежного. Дорога знакомая, и собаки спокойно и уверенно бежали рядом. Но вот Амур остановился, повернул голову в сторону круглой сопки, потянул воздух и замер. Такую же позу приняла Пальма. Я насторожился. Подошел ближе и увидел следы целого табуна кабанов, пересекавшего дорогу. Хотя уже стемнело, я не выдержал искушения, послал собак по следу и ускоренным шагом двинулся за ними. С километр прошел. Между тем темнота быстро сгущалась. Я уже хотел вернуть собак, как услышал знакомый заливистый лай. Спешу, ветви хлещут по лицу, колючки рвут одежду. Вот лай совсем близко. И вдруг пронзительный визг, потом одиночный жалобный лай, снова визг и около моих ног - Амур. Он бросился мне на грудь, отпрянул и побежал назад, поминутно оглядываясь, проверяя, иду ли я за ним. Он вел меня к месту недавней битвы. На небольшой поляне я увидел взрыхленный снег и на белом островке черное пятно тихо скулящей Пальмы. Я осветил мою таежницу электрическим фонарем и нашел ее почти в безнадежном состоянии. Живот вспорот кабаньим клыком. На снегу дымились кишки, а кругом лужи крови. Что я мог сделать? Прекратить страдания моего четвероногого друга выстрелом из карабина или оставить ее еще живую замерзать на поляне? И то и другое было выше моих сил.

Не долго думая, разжигаю яркий костер. Освобождаю вещмешок. Достаю иглу с суровой ниткой (их всегда имею при себе), зажимаю задние лапы между колен, вправляю кишки, придерживая края рваной брюшины, срезаю ножом шерсть и зашиваю живот суровыми нитками. Донес измученную, еле живую Пальму до Таежного и положил на подстилку. Собака не скулила и не стонала, лишь слабо косалась языком моей руки. Признаться, я не верил в успех операции. Однако на утро мы обнаружили Пальму лежащей у двери. Взгляд ее был страдальческий, но живой и осмысленный. От пищи она отказалась, но воду пила часто и жадно. Через день уже становилась на передние лапы, через два ковыляла по кухне, через три попросилась на волю. Мы выпустили ее и с интересом наблюдали, как ласкались к ней Амур и Малышка, А когда стали раздавать обед, собаки не устраивали скандала, как прежде, и не подходили к Пальме, если ей давали лакомые кусочки. Мы позвали Пальму в комнату, она не отозвалась. Пытались унести ее на руках. Она сердито клацнула зубами. Мы поняли, что на улице ей лучше, и оставили ее в покое. На другой день утром Пальмы во дворе не оказалось. Осмотрели все закоулки и ближайшие распадки: как в воду канула.

Прошла неделя. Мы уже решили, что Пальма, как принято у животных, ушла умирать подальше от жилья, как вдруг вечером во дворе поднялся страшный переполох. Неистово выл Амур. Ему вторил Малышка, который до сих пор решался облаивать только белку.

- Не иначе, как колонок подбирается к курятнику, - заметил Семен.

Но я всю неделю ожидал только Пальму и не удивился, увидев ее. Худая, с впалыми боками, стояла она посреди двора, освещенная светом, падающим из окна. Выбежав из дома, я радостно окликнул свою любимицу, но она поджала хвост и выскочила за калитку. Я пытался приблизиться к ней, но она при каждом моем шаге в ее сторону отбегала все дальше и дальше и, наконец, скрылась в прибрежном ольховнике и не появлялась до следующего вечера. Однако голод брал свое. Она стала приходить кормиться, а потом осталась в своей конуре и перестала дичиться человека. - Все, - сказал Семен, - на зверя уже не пойдет. Мы дали собаке возможность окрепнуть и в течение года не брали на охоту. Однако заживают раны у человека, а у собаки тем более. И вот с начала нового сезона я решил сделать проверку. Предсказания Семена не сбылись. Встреча с кабаном на льду Матая показала, что Пальма стала еще бесстрашней.

Вальс вокруг луба

К старому таежнику и страстному охотнику Степану Петровичу в гости из Сибири приехал брат Иван, с которым не виделся уже несколько лет. По русскому обычаю на радостях пропустили по чарке и, как водится, пошли разговоры о делах семейных, хозяйственных.

Потом разговор принял несколько иное направление. Степан с упоением рассказывал о красоте и величии своего края, о самобытной природе, а главное - об охоте. По его словам, в дальневосточной тайге убить медведя проще, чем зайца-русака под Тюменью. Но и сибиряк не давал в обиду свои любимые сибирские просторы и доказывал, что на зайца у них охотятся только малыши дошкольного возраста, а настоящие охотники-спортсмены ходят на медведя, притом чаще всего дедовским способом - с рогатиной.

К концу вечера братья договорились решить спор на охоте.

Бескрайна дальневосточная тайга. Сопки, пади, распадки, мари и многочисленные ключи. На первом еще не глубоком снегу то и дело встречаются следы колонка, белки, норки, косули, изюбра, кабана. Во второй половине дня братья вышли на свежий след еще не залегшего в берлогу медведя.

Степан довольно улыбнулся и, взвесив все обстоятельства, предложил:

- Ты, Ваня, бери на поводки Руслана и Резвого и обходи сопку слева. На склонах много дубняка и мишка наверняка кормится там. Я пойду по следу справа и отрежу косолапому пути отступления.

Братья разошлись. Степан прошел километра два и неожиданно повстречался с медведем, который спокойно в двухстах - трехстах метрах кормился кедровыми шишками.

Выстрел разорвал тишину леса. Медведь вздыбился на задние лапы и развернулся в сторону охотника.

Степан передернул затвор, но второго выстрела не получилось - перекос. Пока он дергал затвор, медведь рядом. Не мешкая, Степан снял вещевой мешок, бросил его и карабин в зверя, а сам, снимая на ходу ватную фуфайку, пустился во всю прыть убегать. Медведь, растерзав в клочья вещевой мешок, ринулся в погоню. К счастью, на пути оказалась фуфайка, зверь растерзал и ее. Погоня возобновилась, и когда медведь уже настигал охотника, тот спрятался за ствол могучего дуба. Медведь встал на задние лапы и обхватил ствол передними, надеясь достать человека. Когда это не удалось, стал подвигаться вокруг ствола. Но и охотник делал такой же маневр. Сколько продолжался танец вокруг дуба, Степан не помнит. Набежавшие Руслан и Резвый схватили медведя за "гачи". На помощь уже спешил брат. Метким выстрелом сибиряк свалил зверя.

Старик и "старушка"

Грянул выстрел, и матерый козел, сделав прыжок в сторону, растянулся на рыхлом снегу.

Старый Никодим ласково погладил ствол не менее старой спутницы его охотничьей жизни - берданы, улыбнулся как живому существу и сказал:

- Молодец, "старушка", работаешь чисто, - и направился к своей жертве. Он повесил бердану на рога поверженного им козла, раскурил трубку и уселся на теплую тушу трофея. Однако не успел дед сделать и одной затяжки, как что-то подбросило его, и он без шапки оказался в снегу. Оторопело поднялся, бросился к бердане, но ее уносил на рогах стремительно убегавший козел.

Никодим плюнул сердито и пошел по следу зверя. А козел долго пытался сбросить груз с ветвистых рогов, но неудачно. Ремень берданы держался прочно. Между тем бежать было трудно: ствол и приклад тормозили движение. Наконец, в густом орешнике козел окончательно выбился из сил. Бердана, запутавшись в ветвях, приковала его на месте.

Два километра преследовал Никодим "вора" и, настигнув его, стал выяснять, что случилось. Оказалось, что пуля, угодив под левую лопатку, легла плашмя, даже не пробив кожи, однако вызвала у козла шоковое состояние.

И понял тогда дед Никодим, что хотя старая бердана и отслужила свой век, но поздно менять "старушку" на другое ружье, потому что стары они оба. Он долго смотрел на брыкавшегося козла, потом достал охотничий нож, осторожно зашел со стороны, чтобы не получить удар козлиным копытом, перерезал ремень берданы у ствола, тихонько толкнул свой трофей в бок, по-молодому свистнул.

Козел, освобожденный от необычного ярма, вскочил и сиганул во всю прыть.

- Живи, разбойник, лежачих не бьют, - сказал старый охотник. Он очистил бердану от снега и тихо печальным голосом сказал:

- Ну что ж, пора и на отдых, "старушка".

Факир

Любит Иван Дмитриевич отдыхать на лоне природы. Летом он увлекается жерлицами и кружками. На поплавочников и доночников смотрит с презрением. Его принцип - "лучше редко, да метко". Зимой прихватывает махалки, но зачастую в дело их не употребляет. Побродит между рыбаками, отпустит несколько острот неудачникам, вскипятит чаек, сварит картошки, расстелет на снегу тулуп и греется на зимнем солнышке.

На привале

Вот и сегодня Иван Дмитриевич долго наблюдал, как незадачливый рыболов около часа монотонно орудовал махалками в ожидании щучьей поклевки, потом встал со своего ложа, блаженно потянулся, подошел к соседу и насмешливо спросил:

- Что, брат, не клюет? И не клюнет! Гляди, как нужно ловить.

И надо же тому случиться: не успел он сделать и трех махов, как зубастая разбойница схватила блесну и мастерски была вытащена на лед.

- Понял? - Иван Дмитриевич передал махалку в руки хозяина и неторопливо пошел к себе.

А тот еще долго сидел, недоуменно глядя ему вслед,

Верен себе

Мой приятель Василий Николаевич рыболов, что называется, с большой буквы. Бывают, правда, случаи, когда и он возвращается без рыбы и, как правило, срывается добыча крупная, увесистая.

Однажды мы рыбачили вместе. Испробовали пять-шесть мест, выдолбили не менее дюжины лунок на каждого и оказались в глухой протоке. Глубина около метра - для ловли щуки вполне достаточно. Машем около часа и, как говорят рыболовы, "глухо". Предлагаю менять место, но Василий Николаевич шепчет:

- У меня три схода было. Только сейчас в лунке упустил здо-оо-о-о-оровенного ленка.

Не знаю, сколько бы мы еще махали, если бы не насмешливый вопрос подошедшего старшины:

- Что вы здесь делаете?

- Рыбу ловим, - ответили мы хором.

Старшина рассмеялся и пояснил, что эта протока отшнурована и, кроме голяна и ратана, в ней никакой рыбы не водится.

Век живи, век учись...

Мы сидим рядом. Я орудую двумя махалками, молодой паренек Валентин, сын моего приятеля, - одной. У меня до обеда два малюсеньких сижка, у него около 30, притом половина приличных. Валентин, улыбаясь, говорит:

- Садитесь, дядя Миша, на мою лунку, а я поищу другое место.

Беру одну махалку, опускаю блесну в предложенную лунку. Проходит 30-40 минут. Ни одной поклевки. Возвращается Валентин и смеется.

- Эх, дядя Миша, а еще бывалый рыболов. Дело ведь не в лунке: я вместо мормышки повесил крючок, на него и ловлю. На блесны и металлические мормышки сиг сейчас не клюет.

Валентин помог мне перестроить махалки, и после обеда я не менее успешно, чем он, рыбачил на своих лунках.