На глухариных токах (отрывки из книги под тем же названием) (Ю. М. Смельницкий)

I

Невелик зимний день в лесу, и ненадолго сквозь стволы столетних пихт и сосен солнышко проглянет. Оно скользнет по красновато-серым стволам деревьев, на минуту озарит синевато-золотистым светом снежные поляны и снова скроется за лесом, уступая место долгой зимней ночи.

Тихо в лесу.

Дремлет он, обросший инеем, засыпанный снегами. Только рано утром и перед закатом где-то в вышине проклекочет старый ворон, да весь день стучит неугомонный пестрый дятел, выдалбливая на сухом дереве, в заранее сделанных им ямках, зерна из сосновых шишек. Обдолбит одну шишку, молодцевато, с каким-то особенным шиком, через голову, выкинет ее из ямки и вновь полетит за другою...

Небогат лес и следами.

На снегу видны только старые, уже затвердевшие, лосиные тропы да четкие следы белки.

Зимою лес кажется пустым и скучным, точно в нем совсем нет зверей и птиц.

Но ближе к весне лес начинает пробуждаться.

Во второй половине февраля заметно потеплеет. Станет обваливаться снег с деревьев, начнут перепадать теплые, мягкие пороши, и по зорям, утрами, в мелких ельниках, по талым овражкам послышится необычайно мелодичный, серебристый свист рябчика и его короткие, глухие взлеты.

В начале марта, как только установятся тихие солнечные дни, в сосновых борах, на чистых снежных полянах, появятся крупные красивые следы и глухарей^*. Утрами между стволами вековых сосен, на белом фоне снега покажутся их оригинальные, темные - издали кажущиеся совсем черными - фигуры. Бесшумно появившийся на снегу глухарь с гордо поднятою кверху головою продвинется немного и остановится - застынет, не делая никаких движений. Он слушает и зорко смотрит, что делает другой, показавшийся на далеком снежном бугре, такой же, как и он, черный рыцарь. Долго стоит глухарь на одном месте, не меняя положения, и наконец тихо поплывет^** дальше. Неторопливо, с сознанием своего достоинства, он сделает несколько шагов и вновь остановится, замрет...

^* (Степенно идя по окрепшему за зиму снегу и не проваливаясь в нем, глухарь кажется не идущим, а именно плывущим.)

^** (Зимою глухари не делают больших перелетов и не любят гулять по снегу, поэтому в лесу следов их почти не видно. С ноября по февраль глухарь держится одного места; он вылетает утром из своей неглубокой снеговой ямки на близстоящую сосну - покормится и вновь спускается на снег, ночевать под елку или в ямку. Только стоящий близ ночевки куст можжевельника может соблазнить его пройти несколько шагов. К марту глухари бросают свою зимнюю лень и начинают совершать по снегу довольно длинные прогулки.)

Так же плавно двигаются и другие, внезапно выросшие на снегу в разных местах леса черные фигуры. Глухари недолго погуляют по току и, не сходясь друг с другом, тихо исчезнут в глубине леса - каждый своей дорогой.

Далеко видные на сверкающем своею белизною снеговом покрове статные фигуры глухарей, с поднятыми кверху головами, блестящим оперением груди и полураскрытыми матово-черными узорчатыми хвостами, кажутся хорошо отлитыми статуями из вороненой стали.

Глухарь

Не велики эти виднеющиеся на снегу, тихо двигающиеся между стволами вековых деревьев черные фигуры, а как они нарядны и как много вносят красивой жизни в засыпанные снегом дремучие леса!

С каждым днем ближе к весне количество глухариных следов будет увеличиваться. В разных направлениях - по буграм, вырубкам, полянам среди леса и по опушкам болот - появятся многочисленные, пересекающие друг друга крестообразные следы глухарей, с черточками на снегу (вдоль и поперек следа).

Глухари начали "бродить", чертить, "бороздить" снег, "возить крылья", и после нескольких красных дней подряд раздадутся в тихий час рассвета - с земли, с вершин деревьев - таинственные, полные чарующей прелести звуки негромкой, но изящной и дорогой охотничьему сердцу песни глухаря.

Кругом еще полная и, кажется, суровая зима, в глухом же лесу уже раздалась песня любви и неги, началась весна и вместе с ней одна из лучших русских охот по перу - охота на глухарином току...

II

Мы ехали буграми, между которыми попадались небольшие болота, поросшие мелкой березой и осиной.

Впереди, в версте, оканчивалась гарь, и просек, которым ехали, входил на бугор, в сырой лес сорок восьмого квартала.

Узкий бугор шел перпендикулярно просеку, составляя берег той обширной лесной низины, которая называется Бабьим болотом.

Кое-где около крупных сосен тонким слоем лежал еще снег, и на нем, в двух местах, мы видели недавние лосиные следы.

По буграм, на чистой гари, лежали свежие, разодранные медведями старые колоды.

- За это время всякий зверь на паль выходит... Зимой они на Бабьем болоте, на островах лежат. Ну, теперь там воды много, а здесь сухо. Они сюда жрать и выходят! - объяснял Семен^* причину весеннего появления зверей на гари.

^* (Один из проводников-лесников.)

И действительно, охотясь потом многие годы возле этих гарей, я видел на них ежегодно массу развороченных медведями гнилых коло дин, из которых они добывают каких-то жуков или личинок.

Доехав до сырого леса сорок восьмого квартала, мы остановились на небольшой поляне на склоне бугра, обращенного к Бабьему болоту.

Прежде всего следовало позаботиться об огне.

Лесники пошли за дровами и невдалеке от стана спугнули с земли глухарку. Она перелетела через нас и низко потянула кромкой сырого леса, возле гари. Я долго следил за нею и наконец потерял в крупных деревьях около Кучумова холма.

На поляне запылал хороший жарник из сухостойного леса; наладили сошки; навесили котлы и чайники, и походная жизнь пошла своим порядком.

Вечером хотели идти на подслух глухарей.

Глухарь на дереве

Вечерний подслух, не говоря о практическом его значении, состоящем в том, что, узнав с вечера, что и где есть на току, охотник не слепо, а сознательно направляет свои действия на утренней охоте, надлежит считать не только равноценным удовольствию утреннего подхода, но даже большим.

Было бы в глубокой степени прискорбно думать, что на глухарином току охотнику доставляет наслаждение только подход к глухарю и убийство птицы.

Протестую всеми силами души против такого предположения и утверждаю, что охотник наслаждается на току не одним подходом к глухарю под песню, но и самой песней, как в высокой степени приятным (музыкальным) для него звуком.

Так утверждаю потому, что существованием любителей перепелиного "боя", песен соловья, канарейки и других певчих птиц доказывается справедливость общего положения о возможности наслаждения пением птиц именно как приятным музыкальным звуком.

Охотников же, отрицающих "музыку" в песне глухаря, прошу вспомнить, что "поют" не одни только глухари, но и другие охотничьи птицы, и тем не менее другие песни не производят такого впечатления на охотника, как песня глухаря.

Меланхоличное бормотанье косача, мелодичный свист рябчика и оригинальное хорканье вальдшнепа охотник принимает почти спокойно. Первые же раздавшиеся в тишине ночи удары глухариной песни быстро проникают в наше сердце, находят в нем отзвук, заставляют его усиленно биться и жадно ловить эти негромкие, но полные какой-то чудной силы, высокого напряжения звуки!

Сила музыки (безразлично - в арии ли тенора или в пении птицы) определяется ее действием на слушателей и, если говорят, что песня глухаря "перерождает", "молодит душу", то верьте - это не звук пустой, не фраза!

Кроме "песни" на вечернем подслухе охотнику доставляет удовольствие еще и ожидание прилета глухарей, которого нет на утренней заре.

На подслухе опытный охотник, не желая с вечера пугать глухарей и тем портить себе утро, не стреляет, а только слушает, Он принимает приятные впечатления этой части охоты чистыми, полным, так сказать, счетом. Он наслаждается всей представляющейся ему красивой картиной весеннего вечера, не разрушая ее...

III

Солнце склонялось к вершинам деревьев. На сером фоне посохшего леса выступали - ярче, чем днем, - красные стволы мачтовых сосен, между которыми просвечивали лес и воды другой стороны Бабьего болота.

Дятлы уже вылетели на вечерний корм, старательно постукивая по сухим деревьям. На гари, на сухом дереве, пробовал ворковать косач.

Где-то на болотце перекрикивались утки.

В стороне Бабьего болота было тихо.

Только слева, с примыкавшего к нему озера Каноньера, чуть доносился мелодичный голос лебедей.

Пора отправляться на подслух.

Семен принес больше стакана прошлогодней клюквы, набранной им на моховом болоте. Он сообщил, что в опушке у зимовки он спугнул двух глухарей-"батек" (петухов). Оба полетели не опушкой сырого леса, а через болото, на другую его сторону.

Войдя в опушку болота, в ельник, подняли двух рябчиков, а дальше - глухаря, который потянул, так же как и поднятые Семеном, поперек болота.

За ельником начинался обширный мох, покрытый очень редким лесом. Тонкие пятисаженные сосенки, имевшие только на вершинах жидкие ветви, позволяли далеко видеть по низу болота.

Такой голый сосняк растет исключительно по мокрым моховым болотам. Местами он посох, в разных направлениях наклонился над болотом, но еще не свалился, а выветрившиеся, без коры и веток стволы деревьев издали казались мелкими, густо воткнутыми в землю белыми жердями, похожими на хмелевые тонкие тычины.

С бугра (от нашего стана) этот тощий сосняк на болоте даже и не представляется лесом. Середина болота казалась совсем безлесной, редкие сосенки - сухими, незаметными травинками на мошарине, и ширина "чистого" болота - не более пятидесяти или ста сажен.

Только спустившись вниз, мы увидали, что болото не совсем чисто, "соломинки" же оказались настоящим лесом, а ширина этой "узкой" части низины - не менее версты.

Сначала, пока шли ельником (в опушке болота), в котором земля не совсем еще растаяла, проваливались не глубоко, но ближе к середине болота, в распустившейся почве, ноги вязли почти до колена и пропитанный водою мох задерживал обратное вытаскивание сапог из грязи.

Порядочно надергав ноги, наконец достигли леса.

По берегу, едва возвышавшемуся над мохом, густо росли среднего размера сосны, ели, изредка осины. Издали они казались крупнолесьем только потому, что росший рядом с ними на болоте лес был вдвое ниже.

Попав на землю, мы все-таки не нашли на ней сухого места. В лесу было сыро и местами лежал снег; кое-где виднелся глухариный помёт.

Пошли в глубь леса, но, сделав несколько десятков сажен, убедились в том, что то, что мы считали берегом, было лишь небольшой гривкой, островком, окруженным со всех сторон тем же болотом.

Вблизи виднелись такие же острова, отделенные один от другого неширокими рукавами болота.

Мы разделились. Я с Семеном пошел искать берег вправо, а лесничий - влево.

Перейдя два или три острова, я увидал, что дальше они мельчали и размерами и росшим на них лесом и круто убегали влево, уступая место безлесному болоту.

На этой площади болота уже не было сырого леса. Кое-где только виднелись крохотные островки со стоявшими на них обуглившимися пнями горелого леса.

Высокие черные пни, стоявшие, подобно грандиозным факелам, по островкам этой части Бабьего болота, придавали ему оригинальный вид.

Между такими черными островами и за ними светилась вода.

Где же другой, сухой, берег болота и куда идти дальше?

- Весной на Бабьем болоте совсем нет другого берега... Дальше ходить нельзя. Там вода. До Волги шестьдесят верст, и все такое место! - объяснил Семен.

Действительно, идти дальше, в направлении чистого болота, незачем. Не было оснований идти и на уходившие влево маленькие лесные острова, окаймлявшие покрытую водою часть Бабьего болота.

Для тока глухари могут выбирать и менее "водяное" место, да и эти острова заведут дальше от стана, а идти ночью несколько верст по вязкому болоту не могло быть приятным.

Оставалось только одно: вернуться к лесничему и узнать, не был ли он счастливее, найдя другой берег...

С лесничим я встретился возле просека. Он был столь же счастлив, как и я: пройдя около версты, он увидал, что лесные гривки заворачивают вправо, а перед ним, против Кучумова бугра, светилось широкое болото, на котором плавали утки...

- Забрались!.. Небольшие лесные острова, и на шестьдесят верст кругом вода и непроходимое болото!

Вправо и влево - чистые мхи, залитые водой, и лишь возле просека, на протяжении версты, моховое болото покрыто невысоким чахлым лесом.

Поэтому решили слушать на лесных островах (возле просека), непосредственно примыкавших к перейденной нами части болота, покрытой редким лесом.

Вблизи просека находилось шесть или семь островков с крупнолесьем, длиною не более пятидесяти, а шириной от двадцати до тридцати сажен каждый. Они располагались вдоль болота, параллельно той его стороне, с которой мы пришли.

Признавая за вечерним подслухом важное значение, я выбираю для него более возвышенное и открытое место, с которого можно не только далеко слышать, но и далеко видеть. Приятно слышать, как глухарь садится на дерево, но еще приятнее - слышать и видеть, где он сел.

Для нас таким местом представлялся один из островков вблизи просека, вдавшийся мысом в покрытую сосняком часть болота, которой мы пришли с гари.

Я с Семеном остался на кромке этого острова, обращенной к чистому болоту и нашему стану, а лесничий перешел на соседний, ближе к Кучумовой горе.

С занятого нами острова, находившегося в середине моховой низины, было далеко видно, и Бабье болото предстало во всем величии своей дикой природы.

За черным обгорелым лесом блестело в стороне заката, сливаясь с горизонтом, громадное водное пространство. Не виднелось ни конца его, ни края...

На северо-востоке красивую раму Бабьего болота составляли небольшие, возвышавшиеся над ним холмы, поросшие крупным сосновым лесом.

Они шли вдоль болота, составляя единственный (известный нам) сухой его берег, исподволь поднимались к Кучумовой горе, господствовавшей над гарью и болотом, и в той же постепенности за нею понижались, сливаясь с далью.

Сквозь могучие деревья другой стороны болота, хорошо выделявшиеся на фоне неба, просвечивала гарь, а за нею синел далекий, не тронутый пожаром лес.

Заходившее солнце одинаково мягко освещало Кучумов холм, красноватые стволы веселых, стройных сосен и мрачные причудливые вершины седых пихт и елей, обрамлявших низ болота узкой темной лентой.

Вечерний свет оживил и ту часть мохового болота, на которой мы сидели, залив его серые мхи и тощие сосны своим нежным, золотисто-розоватым светом.

Наступил идеально тихий вечер.

И тем не менее поднятые глухари перелетели с сухого берега именно сюда, на эти мокрые острова, которые мы считали другим берегом болота.