Белый Бор (отрывок из рассказа) (Ф. Арсеньев)

Апрельские дин и ночи теплы и ясны. Реки Сысола и Вычегда очистились ото льда и, от постоянной прибыли воды и увеличиваясь и расширяясь, быстро катили свои воды. По нагорному, овражистому берегу Вычегды бурели только что обтаявшие пашни, а противоположная луговая сторона вся захлебнулась весенним разливом.

По временам тянули вереницами гуси, лебеди, утки; изредка с грязных полей слышен был свисток кроншнепа и курлыканье журавлей. Чирки по зарям сновали туда и сюда, быстро рассекая воздух при. своих перелетах; фомка-разбойник писком пищал, ловя маленькую рыбешку, и далеко разносились в прозрачном воздухе, по тихой поверхности широкого разлива, громкие, однообразные крики чаек.

Не усидеть дома в такое время охотнику. Так и тащит его к ружью, а от ружья к созерцанию природы, обновленной жизнью прилетных птиц. Душа так и рвется на широкий простор, на гладкую, зеркальную поверхность воды, в которую, опрокинувшись, смотрится обновляющаяся природа. С нетерпением ожидал я свободного времени от моих занятий, чтобы отправиться по разливу в легкой лодочке куда-нибудь на остров, в ночевку.

- На охоту бы, Абрам, надо?

Давно пора, батюшка, вся дичь прилетела.

- Куда же ехать-то? Места здесь все незнакомые.

- Да поедемте в Озёла: места там привольные, утки много.

- Ну тебя с утками! Мне бы хотелось пострелять тетеревей на току, где бы большой был слет, чтобы было над чем потешиться.

- Так за чем же дело встало... Поедемте на Белый Бор.

- Хорошее место?

- Уж такое ли место, что и во сне не приснится такого.

- А ток велик?

- По насту много тетеревей слеталось. Если не передавили петлями - побухаем!

- Нам бы кого-нибудь взять для гребли в распашные весла.

- Алешку возьмем, парень здоровый; к тому же здешний охотник - все места знает.

Собака

- Ну так Алешку; сходи за ним. А лодка готова?

- Совсем готова: пробита и просмолена, и весла и беседки сделаны - садись да поезжай.

- Хорошо, непременно едем в ночевку. Приготовь с собой взять котелок, крупы для кашицы, молока, масла, самовар, погребец, постельники и все прочее, чтоб было не холодно и удобно ночевать.

Когда все было изготовлено и уложено в маленькую, легонькую лодочку, явился Алексей, плечистый, молодой, готовый от искреннего сердца на всевозможные послуги. Сели и поехали...

Показался Белый Бор. Береговой обрыв Вычегды, или, лучше сказать, отсыпь, в этом месте почти отвесная, как снег белела издали. Это такого цвета песок. Лес, растущий по самой береговой окраине и отсюда распространяющийся далеко к северо-востоку, получил название Белого Бора, по цвету грунта, на котором растет, а может быть, и по отсыпи, по этому белому, снеговидному берегу Вычегды.

Скоро доплыли мы до Белого Бора. Сосны, ровные и прямые, как свечи, высоко возносили свои вершины к небу. Внизу чисто и гладко; нет ни валежника, ни молодой поросли; только и видны на совершенно горизонтальной плоскости толстые стволы сосен, да по земле мягкий ковер белого моха, смешанного с мелкими вересками и брусничником. Зрение беспрепятственно разбегается здесь во все четыре стороны, и далеко, далеко виден на Белом Бору всякий появляющийся предмет. Весело ходить в таком лесу осенью, с простою русскою собакой за белками! Резко разносился бы здесь свист и вскрикивания охотника, ободряющего Катышка или Шарика; звонко бы раздавался голос собаки, подлаивающий белку или глухаря-тетерева.

Две уточки

Причалив лодку и спрятав весла, мы навьючили на себя все припасы и просекой пошли на место тока. В большом хвойном вечнозеленеющем лесу люблю я смотреть вдоль по прямой, как будто пушечным ядром прошибенной просеке. Вот тянется длинный-предлинный коридор в глубину леса, зеленые стены его вдали все темнее и темнее, все теснее сжимаются они и, наконец, упершись в горизонт, теряются на нем. А наверху стелется голубая лента неба, обрезанная зубчатыми вершинами деревьев так же ровно и прямо, как и просека; только чем дальше, тем шире она разбегается в обе стороны и потом сливается с общим пространством небес. Солнце хотя и склонялось к закату, однако же так и обливало нас теплом и светом. Смолистые испарения наполняли воздух. Повсюду тихо. Ни малейшего шелеста не заметно было даже в вершинах деревьев, неподвижно стоявших с опущенными ветвями. Певчий дрозд, усевшись на сухой сосновый сук, тянул со скрипом и трещанием свою однообразную песню. Где-то далеко взвизгивала сойка, ей вторил сорокопут, а сорокопуту подтягивал крестовик. По временам доносился стук дятла, усердно трудившегося над сухим деревом. Слышался голос кукушки, беспрестанно смолкающий, и двухколенное глухое бормотание дикого голубя. Вскоре мы дошли до большой, десятин в сто, сенокосной нивы, расчищенной на низменном месте. Вся она обросла по подолу мелким кустарником кудреватого ивняка, густо подернутого крупным, бархатисто-белым цветом. Лес, окаймляющий эту росчисть, совершенно соответствовал низменности места: с левой стороны тянулся приземистый, сосновый болотняк, с правой - косматые, искривленные березы мелькали в опушке белизною своих стволов, а прямо угол нивы заглушался непроницаемой крепью ветлы и олешняка. Тощие ели, покрытые мхом, клочками висевшим на опущенных сучьях, тонкие осинки с кривыми, растопыренными сучьями, ольхи с прошлогодними расщедрившимися шишками - все носило иной характер против высоких мест бора с роскошным насаждением громаднейших сосен и говорило об особом мире здешних обитателей. Самая площадь нивы давала знать охотнику, какое население занимает эти места: то выдается ложбинка, наполненная снеговой водою, то кочковатое болотце с перегодовалой и почерневшею осокою, то сухменек^* с соломою летошнего белоуса; инде ржавая потная кружевинка, инде мягкая моховая паточина, подернутая кукушкиным льном.

^* (Сухое, несколько возвышенное место.)

Утки

- Какое приволье-то! - вскричал Абрам, когда мы выбрались на ниву. - Со всех сторон слет: и в бору-то тянет, и с березы сюда же летит тетерев. Как не быть здесь току! Опять для выводков-то какое место.

- Место очень хорошо, но глухо. Не думаю, чтоб много тетеревей слеталось.

Да здесь, батюшка, всегда на этаких местах бывают тока. Открытых полей тетерева боятся; а этта, в затишьи-то, то ли дело. Из-под ног выскочил бекас, быстро поднялся на высоту и, ныряя в воздухе, рассыпался барашком.

- Бекасишки водятся, - сказал я.

- Как не быть здесь бекасишкам; здесь, по приметам, и дупель должен быть, и ваншлеп, и гусь пролетный, и всякая всячина.

- Где же у вас шалаши-то поделаны?

- А вот, видите, - остожья... так около остожей-то...

- Хвались!

Под большой раскидистой сосной, избоченившейся на одну сторону, сложили мы свою кладь, прикрыли ее полностью и от правились на место тока.

Очистив место, сейчас же принялись за стройку шалашей. В привычных охотничьих руках это дело очень не трудное: кто рубит присады и подчучельники, кто бьет для них дыры, кто основывает шалаш и утыкает его ельником в замок. Не больше как в полтора часа работа двух шалашей была окончена и даже выставлены чучела, гоголевато красовавшиеся на подчучельниках. Солнце садилось за лес и чудным блеском золотило поверхность воды, натаявшей от снега и затопившей почти весь правый край нивы; золотило оно и верхушки леса, и небольшое кучевое облачко, повисшее над закатом; золотило и сумрачную даль, и шапки приземистых сосен в моховом болоте, растянувшемся на востоке. Вот пронеслась пара чирков, ловким оборотом сделала круг, спустилась к воде и резво-резво помчалась над ее поверхностью. Вот снова взвилась она кверху, снова сделала круг и со всего размаха шлепнулась в лужу. А там, с южной стороны, показалось стадо свиязей, цепью, в огромном количестве державших путь на север. Господи, как быстро летят они! Вдруг близехонько шваркнул кряковый селезень. Сердце так и обмерло, я кинулся к ружью, но было уже поздно: пара тяжелых кряковней протянули от нас в десяти шагах и, отлетев сажень пятьдесят, спустились на воду.

Гуси

- Скоро заря начнется; пойдемте уток сторожить на лужи; здесь их будет. Видите, уже тянуть начинают, - шепотом проговорил Абрам.

- Сейчас идем. А ты, Алексей, отправляйся туда, к клади, устрой там все хорошенько, разведи огонь и наставляй самовар. Как возвратимся, будем чай пить, а потом и кашицу готовить...

Подтянув патронташи, подняв повыше голенища, направили мы стопы свои на лужи. Исправно, не зачерпнув сапогами, перебрели мы через них, выбрали места и расселись друг от друга в приличном расстоянии, соблюдая при этом известное охотничье правило - садиться против зари, чтобы отблеск от нее в воде явственно изобличал спускающихся уток. Плавно и спокойно закатилось солнце за лес. Несколько времени оно еще просвечивало сквозь редочь дерев, потом скрылось совершенно, и ног огненным потоком свободно разлилась по горизонту вечерняя заря. Как все заговорило в природе! Как закипело все жизнью! Сколько различных голосов, то скорых и отрывистых, то мелодичных и томных, то звонко оглашающих, как оклики часовых, раздавалось по всем направлениям! Под самым зенитом, распластав широко крылья, описывая большие круги, плавали четыре журавля, высматривая для своего притона безопасное место. Близехонько от меня, в ивовых кустарниках, трещали дупеля, в воздухе пел жаворонок, блеял бекас. Пара маленьких песочников, бегая по зеленой траве около воды, миловалась, любезно между собой перепискиваясь. Черный большой дятел, перелетывая по сухим деревьям, скрипел, как неподмазанное колесо. Где-то на лесу чувыкал и покеркивал тетерев, кокотала тетерка и глухо ворковал дикий голубь. А на поднебесной высоте то и дело тянули многочисленные стада гусей и пролетных уток.

Вот над самою водою, шепеляво свистя, летит несколько штук шилохвостей; вот против меня опускают они крылья, хотят сесть; но, раздумав, полетели дальше, сделали круг и сели против Абрама. Через несколько секунд мелькнул огонек, и грянул выстрел; перекатами разнесло его эхо во все стороны...

Много раз стрелял Абрам, даже послышалось мне, что выстрелил Алексей, а я все еще сидел с одними тщетными надеждами, не выстрелив ни разу. Терпение мое мало-помалу начало пропадать, ночной холод проник до тела сквозь легкую одежду, я хотел уже оставить свой пост, как вдруг спустился ко мне кряковый селезень. Осмотревшись во все стороны, он шваркнул раза три и бойко поплыл прочь. Я торопливо приложился и ударил его в зад. Дистанция была далека; но выстрел так ловко лег, что селезень, по выражению Абрама, не совстрепенулся.

Просидел я еще с четверть часа. Вечерняя заря погасла, мрак ночи увеличивался. Миллионы звезд рассыпались но небу, и плавно выступила на свой путь бледноликая луна. Многие голоса, слышные в начале зари, умолкли.

- Пойдемте к пажку^*! Уже поздно, ничего не видно! - раздался голос Абрама.

^* (Пажок - разведенный огонь, костер.)

- Сейчас иду! - отозвался я.

Мы сошлись. У Абрама в обеих руках было по нескольку штук уток.

- Да ты лихо поохотился, Абрам, - сказал я, показывая на его добычу. - У меня так только один кряковый селезень.

- Семь штук убил: трех шилохвостей, пару чирков и пару кряковней. Какой и лет был - не успевал заряжать ружья.

- Видел я, что все к тебе тянули. Еще Алексей, кажется, сделал один выстрел?

- Стрелял и он, не знаю только по чем.

- Счастье, братец, тебе; у меня только одни и присел...

У Алексея уже был разведен огонь. Искры фонтаном клубились кверху, столбом поднималось пламя и освещало половину большой сосны с раскидистыми ветвями; другая же ее половина тонула в ночном мраке. Около огня виднелась фигура Алексея, хлопотавшего за самоваром.