Охота за соловьем (И. Шамов)

Любители певчих птиц и специалисты-орнитологи высоко ценят книгу И. К. Шамова "Наши певчие птицы", впервые выпущенную редакцией сборника "Природа" и "Журнала охоты" в 1876 году.

Книга И. К. Шамова выдержала три издания, последнее вышло в 1910 г., но в настоящее время является библиографической редкостью. Мы перепечатываем отрывок из этой книги.

Однажды весною, в апреле месяце, только что я устроился у себя в саду с тайничком по разной вешней птице, как вдруг получаю письмо. Самодельный, из писчей бумаги конверт и плохо написанный адрес, не то печатными, не то прописными буквами, сразу объяснили мне, в чем дело: письмо было из деревни от мужика, моего лучшего приятеля по охоте и, помимо обычных "кланяюсь", "поздравляю" и "желаю", гласило следующее:

"Еще уведомляю вас, что у нас от вчерашнего числа показались соловьи, и недалече от нашей деревни, в барской усадьбе, в лесу. Одна птица кричит необыкновенными песнями, на манер, как из графского сорта, "дешевыми дудками" с "оханья" и стукотнями, и "свистовым ходом", "дробями" и "же л новыми" кричит на удивление. Взять ее мне одному несподручно, а потому, ежели вам можно, беспременно выезжайте завтра, 27-го, в Куликовку. Я буду ждать вас на лошадях с поездом, что приходил в 8 часов вечера".

Не место такой птице там у тебя в барской усадьбе, думал я, прочитывая это письмо в третий раз, но в то же время чувствовал, что сердце у меня сильно заколотило тревогу... Конечно, есть и оборотная сторона, размышлял я, прокричит и мелочами и, может быть, помарочку покажет, но все же, если так пишет, - птица должна быть по охоте... А потому надо ловить.

Не теряя времени, я натянул большие сапоги, надел куртку, захватил дождевой плащ и простился с женою на два дня.

Было серое утро, в воздухе парило к дождю, и птицы точно смеялись надо мною, заливаясь одна перед другой в садах нашего захолустья: но я их не слушал, шагая по переулку, задумавшись о предстоящей охоте. Только одна пеночка смутила меня, когда я проходил около забора большого сада: вдруг над моей головою, качаясь на спустившихся ветках березы, залилась своею нежной мелодичной песенкой, и что-то отрадное сказала мне свистунья на дорогу...

Я поскорее поспешил на вокзал. Мне уже представлялся и лес, в котором поет тот соловей, и процесс охоты: как мы с Алексеем Егоровичем окутали сетью кустарники, как погнали птицу... Я волновался и только подойдя к вокзалу несколько успокоился. Обычная толкотня пассажиров в зале третьего класса, порывистые свистки паровоза, поездные звонки и стук номератора в кассе сразу перестроили меня на другой лад. Я вырвался из толпы, вскочил в вагон и уткнулся в газету.

Поезд тронулся. Промелькнули последние городские строения, за ними загородные фабрики с длинными железными трубами, затем сады с дачными домиками, далее роща, поле и за ними село. Приближаясь к нему, я вышел на тормоз и стал всматриваться, как поживают мои приятели на приволье: вон грачи расхаживают по зеленому озимому полю, собирают личинок и червей для вышедшего потомства; вон две галки поместились на спину лошади, привязанной у кузницы, и торопливо принялись дергать шерсть на выстилку гнезда; а вон мой друг скворец взмахивает крылышками и поет на скворешнике, прилаженном на длинной слеге над тесовой крышей маленького ветхого домика. Хотелось спрыгнуть с тормоза, послушать эти весенние песни, пройти туда по полю к лесу, к речке, но это было невозможно; поезд летел все дальше и дальше, сменяя картины одна за другой. К вечеру я был уже далеко, побывал в двух уездных городишках и затем сошел на платформу желанной станции Куликовка.

Не успел я оглядеться, как ко мне подкатил ожидавший меня мужик, Алексей Егорович, на паре тощих, но бодрых лошадок, запряженных в легкую, приноровленную для седоков телегу.

- Здравствуйте, Иван Кузьмич, с приездом!- радушно приветствовал он меня, сняв шапку и улыбаясь всем своим буро-красным лицом, с бойкими карими глазками и маленькой чалой бородкой на две половинки. - Здоровы ли?

- Слава богу.

Мы пожали один другому руку, я влез на телегу, и лошади рысью покатили нас по узкой и выбитой проселочной дороге. Нужно было ехать верст восемь.

- А я и думал, что вы приедете, и нет, - толковал Алексей Егорович, повертываясь ко мне боком. - И очинно огорчался, право! Стою да угодника прошу: батюшка Никола милостивый, управи его, чтобы приехал.

- Да что ты это взволновал меня, старика? - обратился я к Алексею. - Откуда ты взял эту птицу?

- Ха-ха-ха! Откуда? Известно, пролетная птица. А уж и птица, Иван Кузьмич, до чего "светла", "верна", приемиста!.. И песен, песен... я и сказать не могу... Лет семь назад я взял тут вот, верстах в пяти, по речке, одну птицу, в этом же сорте была, но только против этой не годится. Это, вы послушайте, необыкновенный соловей... сейчас умереть...

Зная слабость моего приятеля увлекаться, я перевел этот разговор и поинтересовался, почему он один не ловил этого соловья тотчас, как услыхал его?

- А вот видишь ты, - пояснил Алексей Егорович, - лес этот оченно строго охраняется; шесть человек лесников там, и войти туда нашему брату с большой опасностью... Намедни одного мужика взяли егеря из Назимовки... Ты его знаешь, Никита хромой... Да так всыпали, что и по сие время с палочкой ноги передвигает, пять шагов пройдет да постоит... Кабы, говорит, знал, своих бы пять пар дупелей отдал... Пуще всего, ружье отняли...

- Понимаю. Значит, насолили ваши мужики тому помещику, - заметил я.

- Да уж так насолили, что и хлебать нельзя!- согласился приятель. - Но пуще себе напортили... На барина-то всей деревней круглый год работали и нужду справляли, а теперь ни мужика, ни бабы назимовских нипочем... Зарвались очинно; то порубки, то потрава, то вот этот хромой ворвался... Ну, известно, кого хошь заберет... Барин-то, видишь ты, сына ждал из Петербурга в побывку и охоту ему приготовил любимую, по дупелям. Что отец, что сын - страшные охотники... А хромой влетел... И теперь не только что - мимо усадьбы идешь да оглядываешься... Сам чуть свет угодья объезжает верхом с собаками, и ежели кто попался с ружьем али с сетью - молись, чтобы до дому живому добраться... Из военных он и крутой... Со зверем лучше встретиться иной раз... А по совести и хромого нельзя шибко обвинять: нужда-то, знаете, чего не делает...

Так, с разговорами, мы не заметили, как доехали до деревни, спустились в отлогий овраг, прогремели по бревенчатому мостику и выбрались прямо на поля, раскинутые по сторонам дороги.

- Вот мы и дома, - пояснил Алексей Егорович, пуская лошадей шагом. - Вон моя полоса зеленеет, а там яровые, - толковал он, указывая кнутовищем на поля. - Что-то бог даст нынче?.. Вон и баба вышла нас встречать... Вон стоит у ветлы-то.

Мы подъехали ближе. Баба в кубовом сарафане с красными цветочками и в красном платке приблизилась к телеге и, низко кланяясь мне, ласково проговорила, как старому знакомому:

- Здравствуйте, батюшка Иван Кузьмич! Как родному мы вам рады... Благодарим, что не оставляете нас. Пожалуйте, милости просим.

И по приглашению "самого" скоро зашагала вперед, чтобы приготовить умыться, самовар и все прочее...

- Пожалуйте, Иван Кузьмич, с усадьбы, с того крыльца.

Я последовал по указанию и через большие чистые сени вошел в избу. Жилище моего приятеля не отличалось убранством и как-то особенно казалось мне приятным своей простотою; низенькая просторная бревенчатая изба с массою икон в переднем углу, с большой русской печкой и широкими лавками по стенам.

Пока я разговаривал с хозяйкой о деревенском житье-бытье, вошел Алексей Егорович, управившись во дворе с лошадьми. По обычаю помолился на образа и снова поздравил меня с приездом, присаживаясь на лавку возле меня. Баба внесла большой кипящий самовар, вычищенный хоть глядись, расставила цветные чашки по порядку и закуску, какая нашлась в обиходе: студень с разводным хреном, кринка молока, ржаные лепешки с творогом. Началось угощение.

Между тем за окном у избы слышался разговор.

- Да, можа, зря это?...

- Чаво зря? Сичас тетка Алена к Фадеичу прибегала, алямон брала, сказывала из Москвы господин приехал. Вон, так и есть, вишь с Ляксеем надышний барин сидит, охотник, Иван Кузьмич, чай пьют...

- Стало быть, надо поздравить... барин хороший...

Понимая, что разговор идет на мой счет, я, не входя в рассуждения, достал "бумажку" и просил Алексея Егоровича передать ее мужичкам на угощение "с приездом". Проводив эту депутацию, мы обсуждали наш план.

- Ловить будем сетью, - с расстановкою толковал Алексей Егорович, прихлебывая с блюдца чай. - Охватим кусты, и готово... Место маленько неспособно: берег с речки сажени три вверх и крепко зарос кустарником, не продерешься... А поверху в подлеске, орешник, черемуха, рябина и мелкий осинник. Тут он и держится, утром в черемухе, а вечером, как смеркнется, перелетает: шагах в двадцати, там у канавы, где ручей сбегает, три маленькие осинки стоят этак вместе. На них и держится. И что он тут разделывает - уму помрачение!.. Я две ночи слушал его и, кажись, сейчас бы ушел, да уж некогда, надо ловить. Завтра часа в три я подниму тебя. В лес войдем с реки. Там у трактирщика есть лодка, на ней и махнем... Никто нас там и не увидит.

- А лесники не помешают нам?..

- Нет, лесники не помеха. Я говорил с ними, что возьму соловья, несмотря ни на какой запрет. Они знают меня... И просили только на вино и чтобы на барина не наткнуться, чтобы, значит, их не подвести. Барин-то, видишь ты, сам охотник и соловья этого заметил. Он, может, и не понимает по охоте, но, сказывают, кажинный вечер приезжает с барышней к сторожке и долго слушают этого соловья... Лесникам ты дашь зелененькую на всю компанию, птицу бери себе, сочтемся...

Так мы и порешили с приятелем, выпили по чарке за успех на охоте и отправились в сарай спать - в избе было душно. А наутро, до восхода солнца, уже катили в дощанике по узкой, но глубокой омутистой речке с поросшими осокой и кустарником берегами, плыли шибко, но с соблюдением полной тишины. Алексей Егорович без звука поднимал и опускал в воду весла и был, видимо, озабочен. Он только подъезжая к лесу шепотом поставил мне вопрос: "А что, как перелетел?" Потом вдруг задержал лодку и, показывая рукою на лес, прошептал: "Слушай!.."

Из массы доносившихся из леса голосов: пеночек, зябликов, дроздов и прочих пташек - вдруг вырвалась "светлая дятловая" стукотня вверх, за нею другая, "юлиная", и сильная "резвая дробь" так и рассыпалась по реке... Алексей Егорович загорелся: жестом показал мне достоинство и запальчиво вопрошал:

- Что?! Что, милый?.. Вот как у нас кричат дробями-то!.. Есть ли в Москве у кого?..

- Не кричи ты, пожалуйста! - просил я его дружелюбно. - Едем скорее!..

Нет, я говорю, как прокричал дробю-то, слышал? - повторил Алексей Егорович, берясь за весла.

Мы подплыли к лесу, спрятали лодку в кустах, осмотрели место, соображая, как занести сеть, и тихо, как кошки, поползли вверх по кустарнику, как можно стараясь не подшуметь. Добравшись до намеченного места за несколько шагов, мы стали заносить сеть - Алексей Егорович с одной, я с другой стороны; живо окутали кустарник на большое пространство и оба погнали птицу со стороны леса, шумя ветвями и следя глазами по низу кустарника. Алексей Егорович, как опытный ловец, первый проследил птицу, в испуге бросившуюся по ветвям, пугнул сверху шапкой и тут же крикнул мне: "Кутейку!" Соловей запутался в сети. Я подбежал к нему, он уже держал соловья в руке и как-то нервно распутывал его из сети.

- Дай я выну! - сорвалось у меня.

- Снимай скорее сеть! - с сердцем ответил Алексей Егорович.

Я засуетился и не успел снять половины сети, как из леса вдруг раздалось на близком расстоянии звонкое и дружное тявканье собак, как будто они нашли зверя. Алексей Егорович проворчал что-то на своем диалекте и торопливо начал помогать мне снимать сети; местами мы ее порвали, но все-таки свое дело сделали и поспешили к лодке. Впрыгнув в нее, мы уже считали себя вне опасности. Алексей Егорович, оттолкнувшись от берега, на радостях крикнул по направлению к лесу:

- Прощай, барин! Не поминай лихом!

Но лишь только он это произнес, как из леса вдруг выскочили три породистые черные таксы и злобно залились на нас, вертясь и подпрыгивая на берегу. Следом за ними вылетел и барин на горячем золотисто-гнедом скакуне, одетый в зеленую венгерку и в фуражке с красным околышем. Он был, как говорится, взбешен, хлопал арапником и сердито кричал на нас:

- Стой! Ни с места! Стрелять буду!

Алексей Егорович положил весла.

- Стреляйте, у нас ружей нет! - крикнул я барину.

- Кто вы такие? Зачем входили в лес?

- Ваш лес обнесен канавой, - отвечал я, - которую мы не переходили, следовательно, и в лесу не были, а под лесом были.

Барин закричал какую-то брань. Алексей Егорович махнул веслами, и мы уехали. Мы оба были сильно расстроены этой неожиданной сценой.