Из дневника охоты (Михаил Пришвин)

Мы выбрали дневниковые записи Михаила Михайловича Пришвина, которые он вел в 1927-1928 годах во время длительной охоты. По признанию писателя, он впервые в жизни получил тогда возможность отвлечься от своей писательской профессии и в течение двух месяцев остаться наедине с "вольным делом" натаски собаки. Надо иметь в виду, что как раз в эти годы М. Пришвин усиленно работал над автобиографическим романом "Кащеева цепь". Впоследствии, перечитав дневники, Михаил Михайлович собирался сделать из них книгу, назвав ее "Натаска Ромки". Но жизнь перебила это намерение, и оно было забыто. Мы предлагаем читателю отрывки из этого дневника.

Охотник

20 марта. Помню, когда я в юности был просто диким охотником и не признавал никаких правил, у меня был своеобразный нравственный кодекс против правил, выработанных для охраны дичи. Меня возмущало, что правила вырабатываются для охраны животных, предназначенных для убийств.

Мне представлялось, что убивать можно только в том случае, если это делается бессознательно и для защиты своей жизни от голода или нападения. Но если сознательно воспитывать дичь для удовольствия ее убийства, то это безнравственно, и потому, отдаваясь инстинкту охоты, я ненавидел и не признавал правила: "Без правил можно, по правилам - нельзя". Бывает, думаешь, когда приходится стрелять в запрещенную тетеревиную матку: "Ведь запрещается стрелять в матку, чтобы потом в новом году застрелить ее детей. Какая мерзость! Так лучше же я сейчас убью ее".

...Впоследствии выработалась у меня через охоту специальная способность воспринимать природу и описывать свои впечатления: для меня, как и для ученого-зоолога, охота стала, главным образом, в помощь работе, и я уже отношусь к правилам охоты признавая их с точки зрения разума, но не сердца, как прежде.

Однако теперь, когда я увидел в зоопарке, что волки, встречая людей, виляют хвостами, сердце мое сжалось и я вернулся к передумке об охоте со стороны сердца.

25 марта. Вечер сегодня, вот вечер-то! Я вошел в лес - вот тишина! Только под валенками очень сильно хрустит вечерняя намерзь. Белый, такой белый снег. Так чисто, и пахнет март морозом и солнцем. Светит заря. В это время деревья, выступая узорами своих тончайших ветвей на небе, своими стволами, то слишком белыми, то слишком темными, деревья-то больше всего и обещают весну.

5 апреля. Игра с Ромкой. Я встаю из-за стола, подхожу к окну и стучу по стеклу пальцами. Ромка во дворе. Он узнает по стуку, что это я, в несколько скачков взлетает на всю высоту штабеля бревен против моего окна: он хорошо знает, что только с этой высоты можно ему видеть мое лицо в окне.

Вот он вглядывается несколько мгновений, насторожив уши, потом узнает, и уши опускаются, голова становится гладкой, хвост вильнул несколько раз и остановился: Ромка ждет от меня какого-нибудь действия. Я молчу и не двигаюсь.

Ему это невтерпеж, он вызывает меня: гам! И, насторожив уши, ждет ответа. И как только я в ответ на его "гам" кричу свое "гам", стремглав бросается со всей высоты штабеля, мгновенно исчезая из поля моего зрения.

Но я знаю, что он делает: он бросается к стене под моим окном, там он становится на задние лапы - и такой дурень! - пробует передними лапами дотянуться на всю высоту, до окна, а стена выше его прыжка раз в десять.

Его останавливает, однако, не высота: будь лицо мое видимо, он не посмотрел бы на высоту, он во что бы то ни стало попробовал бы допрыгнуть до моего носа. Его останавливает от прыжка только то, что лицо мое снизу не видно, исчезла самая цель действия, найденная им с высокого штабеля бревен.

А если исчезло лицо, надо его скорей, скорей увидеть, проверить, все ли я еще стою у окна, не исчез ли я!

И он снова в три прыжка взлетает на высоту, всматривается, узнает, опускает уши, опять вызывает меня: гам! Я кричу ему свое "гам", и он опять бросается вниз и исчезает, теряет меня и снова появляется на бревнах...

И это можно повторять с ним сколько угодно. Я этим пользуюсь, чтобы нагулять его на маленьком дворике в самое короткое время.

Утренник и прочный наст, открытое небо и горячее солнце. Иду по шпалам, гляжу на желтый песок и слышу над снежными полями песню жаворонка - первого ангела жизни.

14 апреля. Продолжаются яркие дни с ночными заморозками. В малых речках вода идет везде поверх льда. Напирает везде на дороги и размывает. Трещат рябинники, кое-где изредка посвистывают певчие дрозды.

Теперь бы только один дождь - и сразу бы явились вальдшнепы. В этом особенность весны: птицы летят по морозцу, а не с водой; день птичьего дождя отсрочился. Наст лежит на поле и среди дня.

Остановишься, сядешь на пень отдохнуть, возле где-то поет зяблик, свистит в глубине леса желна, далеко бормочет тетерев. Но если пойдешь по дороге на час, на другой, то кажется - весь лес густо звенит птицами, потому что голоса по пути в себе собираются и вырастают в себе же частые березы с раскинутыми по голубому небу нераскрытыми почками в сплетениях тончайших ветвей.

Скоро все кончится в природе: березы оденутся, ручьи потекут, птицы сядут на гнезда. Но собранная певучая роща светлых дней в себе остается навсегда.

11 мая. Все небо ровно серое, тихо, тепло, мелкий дождь. Второе, всего только второе такое водоносное утро за весну.

В общем, весна вышла на редкость затяжная и нехорошая. Но я не обижаюсь, плохая погода зависит от себя: делай что-нибудь в природе - и удивишься, когда будут говорить кругом о плохой погоде.

Вот и сейчас охотники на вальдшнепов, любители по сухой тропинке подойти к живописной заре и осрамить ее своим выстрелом, - все эти охотники жалуются на плохую весну. А глухариные охотники (одному пришлось семь верст идти до глухариных мест) говорят, что весна была очень хорошая и давно не было такой удачи с глухарями.

Я тоже не обижаюсь. Меня даже страшат следующие роскошные дни весны: я теряюсь. А теперь несколько хороших дней дали мне всю весну.

29 мая. Ходил в лесу с Ромкой. Налило воды везде больше, чем от вешнего снега. Везде цветут желтые цветы бубенчиками.

Я до такой степени приблизился посредством охоты к жизни природы, что меня удивляет, зачем это писатели, не будучи даже поверхностно знакомы с жизнью природы, считают своей обязанностью описывать погоду, леса, реки, моря.

1 июня. Яркое июньское солнце. Я работаю спокойно: теперь не боюсь больше что-нибудь пропустить, там сотворилось - теперь я творю.

...Урок на болоте Ромке: приучаю ложиться на ходу.

25 июня. В лесу бушует слепень. Кента^*, вся облепленная слепнями, то катаясь от них по траве, то хлопая их ртом, то подпрыгивая, все-таки довела меня до выводка в лесу около Черниговского скита^**. Тетеревята немного больше воробья, матка безумствовала.

^* (Домашнее имя Кэт, матери Ромки.)

^** (Возле Загорска, где жил М. М. Пришвин.)

Молодой собаке это даже и показывать вредно.

1 июля. Ставлю вопрос: совсем выкинуть из головы "Кащееву цепь" до конца охоты или понемногу заниматься и романом и Ромкой. Думаю не оставлять романа и в особую тетрадку накоплять материалы. Основная же работа - "Натаска Ромки".

При натаске собак необходима живая связь с ней дрессировщика, которая дается любовью к делу и опытом... Натаска собаки иному любителю интересней охоты. В таком случае нужна книга для чтения, которая, воздействуя на воображение, увлекла бы новичка и тем помогла переносить довольно тяжелый труд этого дела.

Меня беспокоит, что Ромка, когда его приглашают на привязь, рычит и потом, положив свою огромную голову между передними лапами, смотрит страшными глазами с красными белками, вроде чумного.

2 июля. Рычанье Ромки происходит от особенностей характера матери: если ей дать кусок хлеба, который она не может проглотить сразу и потому ляжет с ним на место, то непременно рычит. И это так занятно: ведь только что моя рука ей дала этот кусок, и перед этим она умоляюще столько времени сидела, и вот она уже собственница. Я не боюсь этого ворчания, очень люблю схватиться пальцами за кусок, будто отнимаю, и так немного дразнить ее. Другая особенность Кэт, что она не дает себя бить, не только бить, но даже если сказать ей грубое слово, она начинает кричать и делает такой вид, будто вот-вот бросится и разорвет. Это унаследовал Ромка - богатырь, - но мы не знали.

Когда я однажды подошел к нему, чтобы повязать ошейник, он зарычал на меня, как дикий зверь барс, готовый растерзать меня. Я не заметил тогда, что возле него была кость, которую он охранял. Я схватил лопату - больше ничего не было возле - и дал ему здорово, чтобы он в другой раз не смел так. Потом подошел к нему и привязал, хотя он все время ворчал, и потом глаза его были кровавые, страшные, как у чумных собак.

После водворения его на место я рассмотрел кость, из-за которой он ворчал, вспомнил мать и понял, что напрасно я бил его и едва ли можно отучить его от наследственной привычки. Я решил брать его лаской и на другой день, лаская, уговаривая, подошел к нему с ошейником. Как только он увидел ошейник, он опять зарычал. Я долго его уговаривал, кое-как привязал с риском, что искусает: он лежал, голова между лапами, и смотрел на меня опять страшными глазами. Теперь уже кости не было, и рефлекс злобы был прямой от ошейника.

Опасаюсь, как бы не сделать еще такой ошибки, что он прогонит меня с болота.

8 июля. Наконец-то Ермолай Алексеевич из Деулина берется доставить меня в Александрову^*. Выезжаем в 5 часов утра... В 2 часа дня мы уже в Александровке.

^* (Деревня под Загорском.)

10 июля. ...Ромка положил голову между лапами и глаз не сводит с меня. Ему это ново и необыкновенно приятно быть с хозяином. Я вчера плетью заставил его лежать в телеге, а когда шли, одергивал, чтобы научить ходить к ноге. Он до того растерялся от счастья быть со мной, что второпях поднял ногу на мою ногу, как на дерево, и цикнул.

Началась натаска Ромки, всего будет двадцать дней.

Мы перешли небольшое ржаное поле, обрамленное болотным кустарником, утопающим в цветущих травах. Рожь буреет. Луговые цветы в этот год благодаря постоянным дождям необыкновенно ярки и пышны. Мне не хочется называть - до того обыкновенны эти названия и так мало говорит каждое в отдельности. Надо каждый из этих цветов описать как явление - значит, давать всю обстановку и в ней разыскать такой момент, когда цветок этот является как бы героем...

...Избрав себе наугад тропу в ольховом кустарнике, обливающем меня водой с головы до ног, я выбрался наконец в долину речки Вытаравки. Дома хозяин мне сказал о ней: "Видите она и в Ясняково и к нам завернула, вроде как бы вытаращилась, за то и называется Вытаравкой".

В воздухе свистели кроншнепы, я стал смотреть туда и услыхал другой желанный крик: "качу-ка-чу!" Кричал бекас. Я увидел его. Он сложил крылья и спустился над серединой болота. Было довольно далеко, и я не мог точно определить место. Долго водил там Ромку против ветра на веревочке, наконец устал и пустил его бегать свободно, с тревогой ожидая роковую встречу с бекасом, и уповал на свой металлический свисток. Но встреча не произошла: Ромка, очевидно, еще не совсем умеет пользоваться чутьем.

С Ромкой

Я жалел, что случайный бекас отвлек меня от крепких мест, где, несомненно, надо было теперь искать выводка. Там, около этих мест, топталось стадо. Я вспомнил рассказ одного охотника с Дубны, что будто бы там охотники нарочно дают пастуху на чай рубль-два, чтобы он прогнал стадо; и когда от прогона скота начнется грязь на болоте, бекасы высыпают на грязь из крепких мест.

Я подошел к пастуху, спросил. Он сказал, что только сейчас видел бекаса, и указал на место, куда он сел. Я вошел в кочкарник с высокой травой и редкими кустами ольхи и берез. Вскоре вылетел бекас с криком "ка-чу!" и сел неподалеку, очевидно гнездовой. Я повел туда Ромку, он нырялся носом и не чуял следа; бекас быстро бегал внизу между кочками в высокой траве и вылетел совсем не там, где мы искали. Переместился опять недалеко, мы пошли туда, и вдруг там метнулся под травой и опять опустился - о, великая радость! - молодой бекас. Ромка его видел и пошел было по-зрячему, но, очевидно, не чуял ни верхом, ни низом: молодой бекас вылетел невидимой для него тропкой и сел - я точно заметил - возле чахлой березы, в кочках, в траве.

Я веду, очень волнуясь, на веревочке Ромку. Мне кажется, вот он взял воздух, вот ведет, вот остановился... У меня сердце забилось. Но Ромка остановился... и стал есть осоку. Я взволновал его словами "ищи, ищи", он стал шарить и вдруг, взметнувшись высоко из травы, схватил в воздухе пролетавшего мимо слепня. А мы стояли на том самом месте, где опустился молодой бекас.

Я, когда волнуюсь, всегда хватаюсь за трубку, набиваю, а сам: "Ищи, ищи!" Ромка тоже взволновался, останавливается, всматривается в мое дело и... раз! - выбивает носом трубку из рук. Еще совершеннейший дурак!

Молодого бекаса мы так и не нашли. Но раз, помню, и со старой, опытной собакой в таком кочкарнике я не мог найти переместившегося молодого бекаса.

Между тем бекасиной матке стало тревожно, она сама поднялась и с криком полетела у меня над головой. Я пошел в направлении ее полета, свободно пустив Ромку в надежде, что металлический свисток его остановит. И вдруг у него из-под носа вылетел бекас. Если бы Ромка не растерялся, он мог бы его схватить. Я успел в момент его замешательства схватить кончик веревки. Рассчитывая на молодого, я сказал: "Ищи!" Ромка сунулся носом в кочку, мгновение там задержался, и в другое мгновение я его оттащил.

Разобрав траву, я нашел гнездо с тремя яйцами, два были раздавлены носом собаки. Я наказал Ромку, уложив его возле кочки, взял за веревочку, повел к переместившейся матке, искал - не нашел и, когда соскучился, пустил Ромку свободно, и, как только пустил, он стрелой пустился к гнезду; я кричал, я свистел в металлический свисток - он летел. Я сам бежал и настиг его, когда совсем уже было подшаркал гнездо. При моем приближении он лег на спину и задрал ноги вверх.

Однако наказывать такого молокососа - можно сразу испортить. Я только серьезно переговорил с ним и повел. И когда я отвел его далеко, уже с полверсты, и пустил понюхать место, с которого, раскидывая коленца, вырвался старый холостой бекас, Ромка опять стрелой пустился к гнезду. Но в этот раз я его удержал.

Между тем солнце так разогрело болото, такой силой осадили меня слепни, что я решил уходить скорей - да, только бы поскорей выбраться! Стал переходить болото с мелкой травой, не глядя на собаку от крайней усталости. Кроншнепы низко носились, раздражая собаку. И вот тут, нечаянно посмотрев в сторону Ромки, вижу - из-под самых усов поднимается вялый бекасик и летит куда-то. Я таким громким голосом крикнул, что Ромка опять перевернулся вверх брюхом. А потом, когда я обласкал его за послушание, стрелой пустился в сторону полета. Мне удалось сдержать. А потом Ромка очень усердно искал на том месте, откуда вылетел бекасенок. Мне кажется, он теперь понял запах бекаса - ив этом достижение первого урока натаски.

Два больших сомнения овладевают мной: первое - есть ли чутье у собаки, не напрасно ли я буду с ним возиться; второе - в его огромном теле, в безумно загорающихся глазах таится сдерживаемая дикая воля - удастся ли мне повернуть этого волка себе на службу?

Ромка такой видный, такой большой, что лошади его пугаются и бросаются в сторону.

Все дороги были покрыты тучами бабочек-крапивниц (красные с черными пятнами). Ромка их хватал, когда они поднимались, в этот момент я наступал на веревочку от парфорса - и бабочка невредимой вылетала из огромной пасти. После двадцати-тридцати раз Ромка перестал ловить бабочек...

11 июля. Вышел в 4 часа утра по плану моего хозяина. Вчера, выслушав меня, он сказал: "Это вам было первое обозрение, а завтра другое".

Пока я переходил безжизненные холмы и спускался к болоту, жара усиливалась, и начали жалить отвратительные потыкушки. Ромка сразу наткнулся на бекаса - вылетел сонно из-под маленького куста, окруженного кочками с высокой травой, и сел неподалеку. Раз вылетел так сонно и без крика, то можно догадываться: тут гнездо с яйцами.

Из опасения раздавить яйца, как вчера, я отвел собаку в направлении переместившейся самки. Между прочим, очень важно в интересах охотничьего хозяйства установить минимум жертв при натаске собаки.

По пути к переместившейся самке в ста шагах от гнезда вылетел самец и помчался на своих легких коленцах, потом вылетела самка и опять села неподалеку. Я подвел туда Ромку и пустил, он тыкался носом бессмысленно до тех пор, пока самка не слетела невидимо для него. При этом огорчении мне вдруг стало понятно, что значит выражение "он на своем деле собаку съел". Но перед тем как понять значение поговорки, я пропустил через свою голову довольно сложный поток маленьких дум.

Я думал так, что ведь для книги моей решительно все равно, выйдет из Ромки собака, которую, значит, я съем, или не выйдет: книгу ведь можно написать и по отрицательным результатам. Но после того я спросил себя, что же мне хочется иметь - собаку или книгу, что во-первых и что во-вторых.

Когда я все взвесил, то почему-то с большим удовлетворением признал, что собака во-первых, а книга во-вторых. И когда я это решил, то мне и стало совершенно понятно выражение "он на своем деле собаку съел". Я понял, что собака должна быть мною съедена, то есть выучена артистически, поглощена мною, и тогда во-вторых явится книга как изложение дела, на котором я съел собаку.

Так, видно, бог не обидел меня разной ерундой, которая приходит мне в голову, когда становится скучно. Проклятые потыкушки, или "монахи", длинные, желтые, прямо срывали кусочки кожи, руки были совершенно в крови, сердце от жары схватывалось в кулак. Но я не хотел возвращаться домой с одним "обозрением" и решил перемахнуть входящую в болото косу "джунглей", чтобы поскорей попасть на то место, где вчера встретил бекасиную выводку.

Скоро, однако, я залез в такое место, что пожалел. А Ромка время от времени поднимался на кочку высоко и сейчас же со страхом прижимался ко мне. Я думал - он это по глупости, но вдруг увидел прямо перед собой рога, и направо и, налево торчали рога. Это коровы забрались в дебри от потыкушек и, почуяв собаку, стали на нее наседать. Угрожая плетью во все стороны, я надбавил ходу и скоро пролез в открытое болото и только вышел в те кустики, где вчера поднял выводку, вдруг из-под носа у Ромки вылетел бекасенок. А когда я, чтобы остановить Ромку, очень громко крикнул: "Тубо!" - с того же места вылетела матка с другим бекасенком, и тут Ромка не только не бросился бежать, но сделал настоящую картинную, по всем правилам стойку.

Я подошел к нему - он стоял. Гладил по голове - стоял и смотрел в траву. Я даже подумал, не застрял ли там бекасенок. Но нет, Ромка делал стойку только по месту, с которого слетели бекасы.

Много мне дала эта стойка. Первое - что он понял требование, и второе - что подтвердилось мое мнение, сложенное по натаске его матери: это что природа легавой определена на стойку, а не на побег за дичью, что гонять за дичью собаки приучаются, когда их не сразу выводят на дело, а вываживают для упражнения в поиске по полям с маленькими птичками.

От радости я не рассмотрел, куда перемещались бекасы, и трудно их было искать, когда я и собака были ослеплены потыкушками.

На обратном пути мне показалось, что Ромка стал серьезнее, не хватал бабочек, не гонялся за слепнями. Теперь только бы у него было чутье. Будет - и собаку я съем.

Ромка работает сегодня по-новому, огромными скачками через кочки и обрушивается с шумом в лужи. Я его не стесняю, боюсь смять поиск. Пусть решит. Один раз, напротив, что-то причуял и долго вел, даже не поднимая нос из травы.

Старый бекас и потом бекасиха вылетели не совсем на том месте, как вчера. Гнезда не нашли и теперь. Я предполагаю, что это начинает новое гнездо та бекасиха, у которой Ромка носом подавил яйца. Я направил Ромку к переместившейся бекасихе, но она его не допустила и вылетела для него незаметно. Когда же он подошел, то вдруг стал. Я был уверен, что он стоял по ее наброду, но мне и это было очень приятно. Я подходил - стоял по-настоящему. Я огладил его, он пошел тихонько, и вдруг вылетела болотная курочка. Он было сунулся, но по крику сразу остановился. Вот это было уже достижение - первая настоящая стойка.

Федор, у которого зимой со двора волк украл его знаменитую гончую, взялся показать мне лес-"подмошник".

...Мы вышли на знакомое мне большое зыбучее Александровское болото по Вытравке. Только в 7 часов вечера болотный гнус успокоился, стало прохладно и совершенно тихо. Мне захотелось посмотреть на своих бекасов возле дома, и я, дойдя до поточины с веселой бекасиной травкой, пустил Ромку.

Тогда вот и произошло то удивительное событие, о котором я хочу рассказать. Мне кажется, в этом значительную роль сыграло то, что был вечер, значит, бекасы за день дали большой наброд, и, что главное, было очень прохладно - чутьисто в воздухе, как еще не бывало ни разу при этой натаске, а что внимание собаки не отвлекал гнус, без которого, по правде говоря, не обходилось ни одно утро. Да, это был момент вечера, когда и человеку вдруг все запахнет (такой момент бывает и на утренней заре, когда обдается росой).

Ромка несколько раз ткнулся в траву, потом высоко поднял голову, задумчиво играя ноздрями, огляделся, как его ученая-разученая мать. Следуя за Ромкой, крайне взволнованный, выше колена в поточине, я оглянулся на Федора, думая, что он остался на берегу. Но Федор, хотя и заячий только, но все же страстный охотник, не выдержал и, босой, по брюхо в болоте, двигался возле меня.

"Видишь?" - шепнул я. "Вижу", - ответил он. "Удивляешься?" - "Удивляюсь".

Мы свернули по ручью направо, и тут Ромка остановился возле куста и долго смотрел туда, не решаясь войти. Кажется, ему даже страшно было войти в куст, и оттого его вдруг бросило от него на берег. Но быстро он вернулся и решился войти. Я следовал за ним, не выпуская конца веревочки.

С большим трудом я пролез за ним, и так мы обогнули куст и вышли опять на простор веселой ручьевой травы, и тут Ромка перевел свою огромную, высоко стоящую над болотом голову в направлении поточины, постоял, поиграл ноздрями, утвердился и, тихо переступая, пошел: раз, два, три... Впереди вырвался сначала старик - бекас-отец и махнул по-бекасиному, по зорьке, через кусты. Потом ближе с теканьем матка и два молодых бекасика.

Ромка на охоте

Это значит собака поставлена, и ведь без всякой придумки вроде с заранее пойманной дичью с завязанными крылышками. Я даже не ознакомил Ромку с запахом убитого бекаса.

"Интересно?" - сказал я Федору. "Очень даже интересно", - ответил он.

Я, конечно, не стал говорить Федору о моем одном маленьком сомнении: ведь Ромка был здесь утром, и бекасов мы подняли с ним утром именно под этим кустом. Не шел ли он теперь по памяти, как было у меня когда-то с его матерью? Вот это сомнение оставил я до утра. Но если все будет благополучно, то, значит, собаку мне удалось поставить в три дня...

13 июля. Я подождал до 5 часов, чтобы успели бекасы немного набродить, и пустил на ручей Ромку. Он быстро все обшарил, ничего не нашел и выскочил на берег. Значит, вчера он шел не по памяти, и я теперь свободный человек, мне теперь не надо спешить: Ромка будет просто доходить постепенно до всего во время моих прогулок для обозрения пространств, на которых осенью я буду бить дупелей, бекасов и тетеревов...

14 июля. Я не рыбак, потому что утомляюсь следить за поплавком. Слов нет, можно, конечно, и по сторонам поглядеть, можно думать и не только о рыбе и поплавке - можно думать и о своем и по сторонам глядеть. И все-таки надо не совсем отрываться от поплавка, нельзя быть совершенно свободным от ужения, как все равно хозяйке нельзя отойти совсем далеко, если на плите молоко.

Мне это утомительно, и потому, конечно, я - не рыбак. В охоте с подружейной собакой роль поплавка играет собака, с которой никогда нельзя спускать глаз. Собака-то в сто раз утомительней, чем поплавок. Ведь только на волне бывает иногда беспокойно следить за поплавком, а на тихой воде он лежит. Собака вечно кружит, исчезает в кустах, изменяет направление, что-то причуяв по ветру бог знает откуда. Нет "тихой погоды" в обстановке охоты с собакой, нет в собаке самой того постоянства, о котором думают хозяева, получая наученную собаку из рук егеря. Собака не поплавок из пробки, она всю жизнь учится при хорошем хозяине и, натасканная прекрасно, сейчас же разучивается в неопытных руках. И весь опыт основан совершенно на том же самом, что при ужении рыбы: глаз нельзя спускать с собаки, собака у охотника - это поплавок у рыбака.

...Как люблю я в этом море болот с мокрыми внизу и слегка поросшими вверху кочками бросить собаку на весь карьер и легким посвистыванием, или движением руки, или оборотом лица в другую сторону управлять, не спуская глаз с живого поплавка! Я люблю то волнение, когда еще молодая собака на бешеном карьере встречается с бекасом: роковая встреча! Устоит ли моя собака при взлете, как стояла, когда я сдерживал ее веревкой? Удержит ли ее теперь вместо веревочки мое слово? И вот охотничий поплавок остановился, это значит в переводе на рыбацкое - поплавок исчез под водой. $от взорвался бекас...

15 июля. Стоят жаркие дни. По утрам роса как после ливня. Косят болота.

...Нужно все-таки отдать справедливость Ромке: на редкость послушный и понятливый. Потом много раз я подводил Ромку по перемещающейся самке, и подводил на веревке, и так, свободно, уговаривая на тихий ход, приближал.

В лучшем случае он прихватывал и начинал шарить, а бекасиха взлетала без стойки, в худшем - он не чуял и не видел взлета, но потом, когда подходил ближе к месту, с которого она срывалась, делал настоящую стойку.

Я утешал себя тем, что трава была очень высокая, роса слишком большая и что мать Ромки целый месяц тоже не понимала, что, схватив чутьем бекаса, нужно довериться этому запаху и стоять, играя ноздрями, или двигаться вперед, с крайней осторожностью нащупывая место, от которого исходит запах.

Удивительно, как на всяком деле сначала удается как бы вперед забежать, а потом вернуться к начальным позициям и доползать очень медленно до случайно открывшейся возможности. То была раньше "проба", а собственное учение вот только теперь и происходит. Буду ждать стойку по бекасу, как он делает теперь по коростелю (коростель-то очень близко!)

Вечерняя работа по тетеревам. Следы утренние смешались с вечерними, и Ромка, сколько ни пахал носом, ничего не мог найти на лугу возле ржи.

Потом надо непременно сделать описание этого интересного уголка природы, где на таком малом пространстве сходятся столь различные угодья: рожь и луг, суходол, и болото ручьевое, и болото боровое с мохом и ягодой.

Ромка все перенюхал возле ржи и на сухом лугу. Я перевел его для отдыха в болотце, тут спугнулся кулик. Потом из этого болотца Ромка вытянул меня в моховое и враскоряку потащил меня по траве.

У молодых легавых такое обыкновение - мчаться по тетеревиному следу как можно скорей. Вот почему и нельзя пускать в лес. На следу, по которому тащил меня Ромка, я заметил тетеревиное перышко, вернул Ромку, он крепко понюхал. Я поднял перо - он слизнул у меня его и проглотил; а после этого он перестал тянуть, стоял и смотрел на меня, куда я пойду, потому что раз я могу достать из тетерок перо, то уж, конечно, знаю, где они... Через некоторое время мы добрались до тетерки, верно, это другая, холостая.

После работы по тетеревам учил по крику "тише!" ходить на коротком поиске. Ромка на это поддается, но я боюсь, будет ли этим сбит "естественный поиск".

16 июля. Стойкой называется положение, какое принимает собака для того, чтобы схватить при взлете притаившуюся дичь. Человек пользуется этим положением собаки, чтобы узнавать, где именно находится дичь, которую ловить (дробью) он будет сам, а собака не должна и с места тронуться. Значит, обучение собаки состоит главным образом в том, чтобы естественное состояние - готовность к прыжку - закрепить как таковое, не давая собаке после взлета птицы докончить то, к чему она приготовилась.

Таким образом, стойка - это сложное состояние, в котором определяется наполовину дело природы и наполовину рука человека. И вполне понятно, почему Ромка делает стойку по коростелю, который может убежать, но не делает по бекасу, у которого связаны ноги.

Остается вопрос, почему он не делает стойки по свободному бекасу, но это, по-моему, объясняется тем, что бекас слетает раньше, чем Ромка его чует. Таким образом, стойка должна явиться в тот момент, когда явится способность чутьем угадывать местонахождение дичи...

Сегодня Ромка начал, как и мать его, преследовать кур и стоять над ними, не бросаясь долго, в большом сдержанном волнении, заметном до дрожи. Вероятнее всего, эта страсть пробудилась от встречи в лесу с тетерками, и обратно через кур, очень может быть, он научится тихонько подводить к ним по следам.

Надо помнить, что многие навыки у собак, все равно как у людей, являются не прямо вслед за примером, а спустя время, в котором пример дозреет в себе. Так, очень может быть, что если подержать Ромку дома недели две и вывести на бекасов, он будет чуять на большом расстоянии...

17 июля. Сегодня дал восьмой урок. Называю первый мой бекасиный выводок "учебным"... Мне пришла счастливая мысль сдерживать карьер Ромки, стараясь, чтобы он бегал близко около меня и рысью. Пусть я сомну его бешеный натиск, но иначе у него не бывает времени разбираться чутьем в запахах. После, когда он станет причуивать бекасов, можно вполне переводить его на карьер. А также в определенных бекасиных местах я не буду пользоваться веревкой, которая часто сама сшибает бекаса, а главное, что Ромка сосредоточивается не на бекасе, а на борьбе с веревкой. Вблизи бекасов я буду сокращать его поиск до последней степени и таким образом освобожу массу энергии для одумки.

Ромка зашил машинкой в осоке, изрезал себе осокой нос и страшно взволновался.

Мы подходили к месту тетеревиного выводка, я немного зазевался, любуясь обилием обрызганных росой лесных цветов. И вдруг увидел, что шагах в двадцати от меня Ромка вытянулся и, переступая с лапы на лапу, медленно скрывается за кустом. Это было страшное зрелище, потому что если он идет по зрячей тетерке, отводящей собаку от молодых, - все пропало! И притом именно теперь я обратил внимание, что на белой шее Ромки не было темного ошейника: вытянутая белая шея казалась огромной. Что ошейник потерян им, это не вместилось в мое сознание, и я понял одно: что Ромка был совершенно свободен в своих движениях. Я гаркнул на весь лес не своим голосом: "Тубо! Назад!" - и бросился вперед, пролетев пятьдесят разделяющих нас шагов тигром.

Ромка в это время, обезумевший и от сильного тетеревиного запаха и от моего крика, лежал, и притом лежал на боку, а когда я приблизился к нему, вовсе задрал ноги вверх. Вообще это особенность Ромки - что в его огромном теле до сих пор сохранилась чистая щенковая душа...

Всякий малейший рост сознания собаки является нам в тот момент, когда мы ей предоставили полную свободу.

Это не значит, что собака будет сама учиться. Нет, эта свобода как река бежит в берегах, охотник думает постоянно о возможности дать собаке свободу, но держи слово свое на губе и всегда помни - на правом или левом боку висит твоя плеть.

...Есть, однако, момент внезапного озарения, и он, как я заметил, всегда является, когда рискнул предоставить собаке свободу. Вот искусному дрессировщику и надо угадать это творческое мгновение и предоставить собаке все возможное для осуществления.

18 июля. Открыл возле дома большое моховое болото... Чем дальше я шел, тем сильнее ходило подо мною болото и хрипело на далеком пространстве. Поднялось множество кроншнепов и чибисов. Одного из кроншнепов, летавших возле меня кругами, я долго наблюдал, и уж не знаю чем, но он мне напомнил собою лося: такое же диво со своим кривым носом в воздухе, как лось в лесу, да и размерами, если взять из Куликовых самого маленького - гаршнепа, кроншнеп как лось.

Болото ходило все сильней и сильней, нигде я не проваливался выше колен. Истома, жуть одиночества охватили меня. Ромка бегал зря в этих огромных, совершенно пустых пространствах. В тоске я дошел до того, что называл его Романом Васильевичем, разговаривал с ним как с человеком, совершенно как с другом. И вот тогда в этой пустыне с какими-то птицами, вызывающими в памяти чередование формаций в жизни земной, как будто уцелевших чудом в живой воде от отдаленнейших времен, когда не было совсем человека, я почувствовал творческое одиночество на земле человека, мне представилось "я" мое как Адамово, что я совершенно один и в тоске создаю другого, что всякий другой создается мною из себя самого в припадке тоски, выразимой только творчеством себе подобного. "Роман Васильевич, - говорил я, переправляясь через речку, - как тебе не стыдно, ты перешел, бегаешь по другой, сухой стороне, а я, может быть, сейчас провалюсь - и ты ничем мне не поможешь!"

Эта речка, вероятней всего, была все та же Вытаравка, но может быть, и Кубжа. Она отделялась от остального зыбучего болота только более темной окраской покрывающих ее растений, среди которых были и кувшинки. Сплетенный корнями покров этих трав был, вероятно, тонок, и я висел в нем, как в гамаке.

Но тем не менее, постоянно разговаривая с Ромкой, я перебрался на другую сторону, совершенно сухую. На Поддубовскую вырубку, покрытую редкими березами и ковром цветущих трав.

Тут я устроился на пне, уложил Ромку, сломил веточку и стал отмахивать от него мух. Ему это до того понравилось, что он даже поднял одну свою крышку и обнажил живот. Он похож на ребенка...

19 июля. Пробуждение личности. Сегодня я потерял терпение и одно время должен был признать, что не я съел собаку на деле, а собака съела меня. Все вышло в предположении, что собака не причуивает бекасов, потому что невежлива. Я учу вежливости, то есть чтобы тише и ближе ходила. Между тем она мало-помалу начинает смутно понимать свое значение, свое преимущество перед хозяином в розыске, забываться на следу, не слушать зова, свистка. Да, это нетрудно - выучить молодую собаку ходить по свистку, когда она еще не. понимает запаха дичи: собака ходит за хозяином, как теленок за маткой. А вот когда начинается своя собственная жизнь и приходится ей поступаться иногда явно тем, что она как будто понимает лучше хозяина, тогда другой разговор.

...На Михалевском болоте сделал великолепную стойку с оборачиванием головы на меня по следу слетевшего бекаса, но очень возможно, что тут опять замешана курочка.

Сюжет для рассказа. В охотничьих делах нет церемоний, плюньте тому в глаза, кто будет говорить, что чутье собаки можно определить в раннем возрасте по розыску хлеба или мяса. Чутье собаки, по-моему, можно определить только во время натаски, и то не сразу, а очень постепенно, потому что как все равно у людей - чтобы спеть, нужно понимание, - так и чутье у собак больше в голове, чем в носу...

Трагедия охотника: все положил на собаку, а не знает, выйдет или не выйдет. В прежнее время егеря так поступали с собаками: возьмет в натаску, попробует - не идет и возвращает хозяину: "Чутья нет". И собаку стреляют. Егерю иначе нельзя, ему надо десять собак натаскать, и если возиться все лето с одной - сколько же надо взять за нее денег? Я же не хозяину собаку натаскиваю, я - себе, и я хочу себе не просто собаку, а друга. Конечно, говорят иногда, что и машина есть друг человека, я же не в этом вижу друга, что он мне полезен. Я люблю с собакой разговаривать: на работе собака мне товарищ, а дома и в отдыхе - друг. Но все-таки плохая выходит дружба, если на работе такой твой товарищ тебе на каждом шагу изменяет и сводит с ума.

Трагедия в том, что человек ищет себе друга, и это действительно друг, а в деле потому и особенная ревность, что тут столкновение высокого идейного друга с плохим товарищем...

События в натаске подводят егеря к необходимости застрелить собаку. Спасает ее мать, которую егерь вспоминает в последнюю минуту.

Если бы убил, то съела бы собака, а теперь собаку съел и получил друга. Вот оттуда и пошло теперь, когда говорят: "Он на своем деле собаку съел". Это значит в точности съел собаку и сотворил себе друга.

Елань. Слово "елань" я услышал впервые от Федора и просил повторить его. Но редко можно бывает добиться от туземца повторения специального слова, потому что таких слов коренных он как бы стыдится, их можно произносить как бы нечаянно, но сознательно нельзя.

Я стал наводить Федора: "Да вот ты мне сейчас рассказывал дорогу, что когда я пойду нолем между льном и клевером, то будет тропинка в подмошник и потом вскоре откроется... - Я вдруг вспомнил слово. - Ты сказал, откроется большая елань, что значит елань?" "Лохань", - ответил Федор.

Я потом проверил значение слов у своего хозяина, и он объяснил мне, что елань значит поляна в болотном лесу... Я совершенно уверился в справедливости слов своего хозяина, и, увидев на пути своем из подмошника елань, смело пошел к ней, принимая за лесную поляну.

На болотнице бойся не трясучки, покрытой травой, а тех мест, где скошено и люди ходили и проваливались.

Не прошел я и половины, как вдруг погрузился в трясину до пояса. Вокруг не было ни кустика, ни одной веточки, чтобы ухватиться рукой и выбраться.

Ромка, разыскивая меня, вылез из лесу, остановился, посмотрел и принялся брехать на маленького. Никогда я не заставал себя в таком беспомощном положении.

Вероятно, я, погруженный в болото, коротенький, как человек с отрезанными ногами, казался ему странным, и он подошел ко мне. Его необыкновенная толстая белая шея с висящими по ней складками, как у породистых быков, навела меня на мысль схватиться за нее. Я схватил его крепко за шею, сильно впился пальцами в его бычьи складки, он испугался, думая, что я хочу его утопить, сильно рванулся раз, два... и в третьем порыве вытащил меня из лохани.

И я тут понял раз навсегда, что елань значит не лесная поляна, а просто лохань.

Знаю по книгам, что в первое поле собаку надо натаскивать в болоте, иначе она привыкает к "нижнему чутью". Я думаю, что собака, если у нее есть чутье, сама поймет и в лесу и на болоте, что верхнее чутье важнее. Опасным считаю пускать по тетеревам, потому что они горячат собаку. Но если собака хорошо повинуется, то почему бы не натаскивать и по лесной дичи? Я буду продолжать, пока в состоянии буду справляться с собакой.

...Постоянство чутья, очевидно, требует у собак того, что в работе людей называется терпением. Вот пример гениального терпения - это урок натаски на болоте, как сегодня. Я забыл еще отметить, что ведь раз пять подводил к перелетающему молодому, и все напрасно.

21 июля. ...Бекас улетел на суходол в кусты. Я пустил Ромку туда, не принимая никаких предосторожностей, и вот, побегав между кустами, он вдруг стал в великолепнейшей позе, какую только можно желать от легавой. "Тубо, тубо, Ромушка!" - уговаривал я его, стараясь приблизиться к нему. И достиг и погладил его рукой, и еще он долго стоял. Потом вылетел бекас в шести шагах и за двумя небольшими кустиками... Ромка смотрел не под ноги себе, как при коростелях, а именно туда, откуда бекас вылетел.

Больше желать нечего, разве только чтобы так повторялось почаще. Это событие очень большое, ведь настоящая длительная стойка по бекасу эта первая...

Ловля ветра. Очень важно было в это утро, что ветер был и Ромка сегодня научился ловить ветер. Схватит, остановится - и пойдет, и пойдет далеко и там остановится... Стойка уже не редкость для Ромки теперь. А волновать его стало такое, что если мы встречаем даже маленькую зеленую бекасиную еланку, он останавливается, задирает как можно выше голову, играет ноздрями и потом очень осторожно, с таким значительным видом идет шагом в осоку.

Меня очень порадовал сегодняшний день и привел к раздумью о "собаку съел на своем деле". Смотрю на Ромку, представляю себе его в будущем первоклассной полевой собакой, и великое множество разных бродячих, полудиких русских собак встает в моем представлении, тех собак, которых под предлогом бешенства массами расстреливали в городах и селах. Какие жалкие звери! Посмотрите же на этого красивого Романа Васильевича, такого умного, такого ученого, такого доброго, что редкий прохожий не скажет ему ласкового слова, - неужели и такое организованное существо можно назвать таким же именем собаки, которое дается всем тем? Нет, друзья мои, той собаки нет уже в моем Ромке, ту собаку я съел, а Ромка теперь уже не просто собака. Собака в нем преображена моим творчеством, она - друг человека.

Вспомните, как часто мы слышим - и о человеке говорят: "Со-ба-ка". Если это не в сердцах говорится, а по правде, то я думаю, человек этот принадлежит к тем несчастным, которые в своем творческом уме не съели собаку, а, напротив, собака съела их.

Об идеальной собаке в лесу я имею более ясное представление, чем в болоте. Собака в лесу должна искать, как Кента, - быстро, на коротких кругах, в двадцать-тридцать шагов в диаметре, виться волчком. При встрече со следом собака должна серьезно его вынюхать, сделать круг, найти выход и вести чрезвычайно осторожно, переступая с лапы на лапу, вздрагивая даже, если треснет сучок.

Притом, однако, собака должна быть напорна и нагонять бегущих тетеревей, а не делать беспрерывно стойки.

Все это явилось у Кенты само собой и вдруг: то носилась вроде Ромки, как сумасшедшая, а то вдруг после серьезных охот на болоте пошла и по тетеревам.

Но все-таки нельзя рассчитывать на это "вдруг" у Ромки, а следует приучать. Вот почему я и наказываю его плетью.

Племянник хозяина в субботу отправляется в Сергиев^*. Я поручу ему привести Кенту.

^* (Город Загорск, где жил в те годы М. М. Пришвин.)

Ромкина стойка до того красивая, до того "классическая", что ничего себе не оставляет: такое видишь на всех охотничьих картинах, на тысячах фотографий.

Ромкина стойка

Зашел в кусты, и Ромка сейчас же поднял тетерку. Я отвел его, чтобы не подавить пискунов... Я уложил Ромку и подсвистал матку, она стояла на опушке в пяти шагах и смотрела долго на Ромку, а когда он заскулил, ушла в кусты и там квохтала. Я думал о слабой жизненности птенцов (тетеревов и бекасов), это столь нежные существа... Когда думаешь о хрупкости птенцов, начинаешь понимать происхождение беззаветной стойкости, героизма их матерей. Да и вообще истоки героизма и мужества надо искать в нежности души. А чувство трагического (то есть чувство человечности) целиком происходит из чувства жалости.

Плеть самая прочная, из цельного ремня, с оборотом на головке конца до половины. В головке вделан карабинчик. Я приспособил еще в головку стальное кольцо, которое продевается в мочку свистка. Плеть со свистком на карабине в один момент прицепляется и отцепляется от пояса. Ошейник с колючками (парфорс), который может быть колючками повернут вверх: на этом ошейнике кольцо, за которое карабином прицепляется ременный поводок с двумя карабинами на двух концах. Обернув поводок вокруг дерева, другим концом я прицепляю к ошейнику - и собака в один момент привязана. Могу иногда увеличить длину поводка, прицепив к нему карабином плеть. Веревка несколько потоньше мизинца, аршин десять длиной, с карабином, чтобы на стойке, не волнуя собаку, можно было сразу прицепить. Компас...

25 июля. На одном небольшом участке болота собралось бекасов, вероятно, больше десятка, многие из них недалеко перемещались, и вот где, кажется, было мое самое большое испытание: собака если не съела меня, то под конец оставила еле-еле живым.

Ромка в большинстве случаев спихивал их не причуивая, а то, причуяв, опускал нос в траву, хрипел, фыркал - и бекас улетал для него незаметно, то, схватив по воздуху, мчался - и бекас взлетал где-нибудь в стороне от шлепанья. Наконец, как будто дождался я мертвой стойки, уговаривая ласковыми словами, я подобрался к нему: его глаза были погружены в кочку. Я разобрал траву и нашел в ней маленького лягушонка, какие всегда бывают в великом множестве после дождя и всегда мне напоминают одну из "египетских казней", когда будто бы падал дождь из гадов. Вероятно, в детстве наш батюшка и указал мне на таких лягушат. Да, это была настоящая египетская казнь охотнику, величайшее испытание терпению человека.

Был самый трудный момент в нарастании моего раздражения, когда Ромка, вглядываясь в улетающих бекасов, обратил свое внимание на ласточек и, как бы разочарованный в возможности достать бекаса, пустился за ласточками. Я его постегал раз и два, а когда ему пришлось подставить бок в третий раз под плеть, то зевнул с таким выражением, будто он на всю охоту зевнул, что не стоит умным и порядочным людям и собакам заниматься такой ерундой.

Я отупел от повторения слов "тубо", "назад", "тише", до того отупел, что перешел какую-то опасную черту, когда взрывает всего изнутри и человек, обращенный в зверя, забивает ударом плети свое, в сущности, невинное животное.

Много помог, конечно, опыт с матерью Ромки, когда я возвращался весь белый. Ведь непосредственно я тогда ничего не достиг. А она потом сама вдруг поняла...

Сегодня Петя^* должен привести Кенту. Я жду ее с величайшим нетерпением. Пусть она покажет сыну подводку, и пусть он сам не причует, но по примеру поймет, как нужно подводить... А второй мой расчет - на стрельбу: пускай посмотрит, как они будут падать от наших с Петей выстрелов, пускай понюхает их мертвых в траве и в сетке, а потом, может быть, и поймет, в чем тут дело.

^* (Младший сын Петр Михайлович.)

27 июля. Петя мне говорил, что он эти сорок пять верст шел с частыми перерывами от дождя, пережидал он дождь под елками, и с ним пережидали собаки, и когда он поднимался, они вскакивали и шли с ним, как будто знали, куда и зачем надо идти...

Я же за это время до того сжился с Ромкой, что Кенту как будто уже несколько лет не видел, и все мне казалось, что она стала какой-то не такой.

Мы вышли не рано, под дождем, краем болота. Там, где раньше были бекасы, я пустил Ромку... Но Ромка не пошел, как обычно, к двум березам, а куда-то вбок, по-видимому попусту. И скоро вылетел прямо с подводки без стойки, как мне показалось, молодой бекас, но Петя узнал гаршнепа. Он сел недалеко, мы хорошо заметили место и пустили туда Кенту, а Ромку придержали. Кента, конечно, сразу причуяла, подвела и стала твердо. Петя прихватил ее на веревку, и я стал подводить Ромку.

Во время этой подводки мы заметили самого гаршнепа и почти у ног Ромки. Причуять он его не мог, так как нос его выдался далеко вперед. "Осади, осади", - прошептал Петя. Я подал Ромку назад, и он сразу причуял и впился в гаршнепа глазами. Кента, конечно, тоже загипнотизировала маленькую птичку своими страшными глазами.

Охота на гаршнепа

Гаршнеп сидел на грязной плешине болота между травами хвостом к нам, носом к открытому болоту, нос его был несколько опущен книзу, и великолепно блестели две его золотые полосы, параллельно идущие с головы и дружно огибающие сверху бочонком, как обручами, все его тельце до хвоста: далеко можно его увидеть по этому "рыжему золоту". Гаршнеп тяжело дышал, очевидно испуганный до последней степени.

Я предложил Пете шевельнуть его пальцем. Он тронул хвостовые перья. Гаршнеп не летел. "А если взять?" - спросил я. "Можно", - ответил Петя и взял в руку. Мы дали Ромке хорошенько понюхать, и когда пустили, то он не только полетел с фигурами, но даже и крякнул. По этому полету и кряканью мы предположили, что гаршнеп был старый.

Второй раз была спущена Кента и опять скоро нашла, и Ромка, подведенный, тоже учуял издали, и мы опять увидели гаршнепа сидящим открыто на островке, в грязи, среди воды. В этот раз Петя просто подкинул его, он пробежал немного и взлетел. Так мы шесть раз его поднимали, из них два раза Ромка нашел его совершенно самостоятельно и один раз учуял его на семь шагов через кусты и стоял твердо.

Вот когда уже не оставалось никакого сомнения и в прекрасном чутье Ромки, и в отличной его подготовке. Ромка сдал свой первый экзамен блестяще...

11 августа. Сегодня мы охотились с Ромкой, иногда совсем даже забывая, что это молодая собака, болтали между собой, вверялись его поиску, и не было ни одного случая, когда бы он спугнул дичь раньше, чем мы подошли к его стойке. Так оправдались мои предположения, что он как-нибудь в один прекрасный день совершенно так же, как его мать, сразу поймет всю науку и пойдет как старая собака.

Вероятно, так и вообще при натаске собак: результаты надо ожидать не прямо во время уроков, а несколько спустя, надо непременно давать время одуматься собаке. Впечатление получается такое же, как от ночного роста трав, - собачье сознание растет тоже как будто ночью во сне. Учишь, учишь, собака становится все хуже и хуже, и вдруг в один прекрасный день она все поймет...

Сегодня Ромка прежде всего завоевал наше доверие к своему кавалерийскому поиску, когда со всего ходу схватил наброд дупеля. После этого наконец я перестал его стеснять постоянной угрозой держаться ближе, постоянным обрыванием его собственных планов.

Считаю сегодняшний день в натаске Ромки днем его выпускного экзамена. Таким образом, вся натаска продолжалась ровно месяц, с 10 июля по 10 августа...

17 августа. Взято было сегодня из-под Ромки шесть дупелей и бекас. Можно еще много желать от него в выработке формы поиска, устойчивости от стоек, но что это исключительно послушная собака, что на болоте можно с ней охотиться уверенно и успешно, что она в эту же осень так же хорошо пойдет и в лесу - в этом нет никакого сомнения. Собака в руках, собаку я съел.

Ромка с добычей

Но как ни послушен Ромка, все равно ему никак не достигнуть грациозности и, главное, удивительно умной расчетливости его матери. Ее заместительницей вижу только Нерль с ее стеклянными глазами, всегда думающими. Нерль, мне кажется, выражает еще больше собой то особенное, что есть в Кенте. Трудно выразить, что это такое: как будто это холодок, сопровождающий мысль, но что-то еще... Трагическое преобладание разума... Буду искать выражения...

Отзыв со стойки. Я теперь понял, что Кента приходит от стойки в лесу на свисток, если слышит его в решительный момент, когда подвела к тетеревам, им взлететь надо, а хозяина нет. Вот тут если она слышит свисток, то возвращается. А у Ромки бывает - когда его уложишь возле подранка и станешь отходить, опрометью бросается к тебе, вероятно от страха, что ему одному не выдержать стойки...

23 августа. Стрельба по бекасу чрезвычайно трудна: ведь взять уже одно во внимание, помимо провалов в болото, что ружье оттягивает руки и потом оно не совсем слушается, когда надо бывает схватить мгновение. Однако охотничья страсть разгорается от препятствий, преследование бекаса волнует немного разве меньше, чем крупного зверя, какого-нибудь бизона. Да, охота на бекасов ближе всех других охот к искусству: она делает из бекаса бизона и даже больше - из мухи слона, и не какого-нибудь обидного, а лучшего, чем действительный слон...

26-28 августа. ...Вообще в бекаса нельзя целиться, примериваться, а стрелять сразу. Огромное большинство промахов у меня в состоянии, похожем на "засмысленность" в писании или разговоре, когда слово или сравнение не являются и говоришь: "...как...как...как".

Хороший выстрел по бекасу - и он, падая, белеет брюшком, как блестит удачно сказанное слово.

Успех стрельбы по бекасам зависит от быстрого прицела, чуть стал выгадывать и рассчитывать - промах непременный. Верный выстрел сопровождается как бы озарением... Бывает, нога стоит не так во время выстрела, поправился, подумал, стал прицеливаться - и промахнулся.

Надо просто бить, смеясь над промахом, не жалея патронов, не досадуя, и тогда будешь попадать без промаха. Я сначала рассчитывал и промахивался, пока наконец плюнул на учет...

10 сентября. После дождя сегодня в предрассветный час в туманной мгле так пронизывающе сыро и холодно, что жуть брала в одной шерстяной толстовке спускаться по тропе Берендея. Но скоро все это обошлось, и начался роскошный рассвет с пурпурной зарей, светящей через туман.

Перед восходом солнца, как бывает у нас при сильнейшем восторге от красоты, начался в природе обычный озноб... И я чувствовал, что меня знобило не от холода - я согрелся от ходьбы, - меня знобило от радости утра, и мне казалось, что вся природа холодеет тоже от великого счастья.

Много, много у меня прошло дум, таких быстрых, что сказать о них невозможно. То мелькала мне жалость, что вокруг чувствуют не так, как я, а то, наоборот, я себя самого жалел, что не могу вполне быть как все. Но что соединяло меня со всей природой прочно и дружно, это было доверие к грядущему солнцу, готовность моя отдаться ему, и я двигался быстро на болоте по моему охотничьему делу, как двигаются все.

19 сентября. Я вообще и в среднем очень посредственный стрелок, вероятно потому, что нервный человек по характеру своему: я часто стреляю блестяще, но так же часто из рук вон плохо. Для хорошей стрельбы мне надо быть в обладании полного своего жизнеощущения или, как часто бывало тоже, при пониженном жизнеощущении вдруг как бы "выйти из себя", сделав случайный хороший выстрел. С этой удачей связывается другая, и так, выйдя из себя, в этом повышенном состоянии, находишь свой верный расчет, меру, даже метод. Каждый вылетающий бекас падает, мелькая своим белым брюшком, и кажется - в этом совершенно бываешь уверен, - что так будет всегда.

И вот когда на другой день выходишь с этим найденным методом быстрой решительности при стрельбе, готовишься к выстрелу по виляющему с вызывающим криком бекасу, и вместо него вылетает, поднимаясь бесшумно, как мотылек, растрепанная коростель!..

Зимой. Кента часто подходит ко мне, ставит на колени передние лапы и смотрит на меня умными глазами. Ей ничего не надо собачьего: сыта, нагулялась, выспалась, - ей хочется от меня что-то узнать новое, чему-нибудь научиться, но мне некогда, и я говорю ей ласково: "Поди, Кентуша, на место".

Меня не хватает на удовлетворение ее жажды новых знаний, и я чувствую себя перед нею виноватым, потому что без моей воли дремлет без пользы все богатство ее натуры. Я думаю, это чувство вины перед животными испытывают многие, имеющие с ними дело. Я знаю и в себе самом эти залежи сил, вспыхивающие нежданно явлением какой-нибудь мысли или образа.

Публикация В. Пришвиной